Белое, черное, алое…

— Например?

— Например, любезно предлагали мне пойти погулять, а они, мол, сами поищут, что мне надо. Для хороших людей ничего не жалко. Поэтому я, погревшись в лучах твоей славы, за сегодня сделал все остававшиеся травмпункты. А по дороге заехал в городскую прокуратуру, так вот там это, — он потряс газетой, — воспринимают гораздо более критически. Там, как в серпентарии, слышно только шипение. Отдельные личности уже втыкают в эту фотографию булавки.

— Ну да, конечно, кое-кому было бы гораздо приятнее прочитать:

«Следователь Швецова неловко одернула мешковато сидящий на грузной фигуре китель…»

— …Почесала все свои бородавки и задумчиво погладила багровый шрам, пересекающий лицо от глаза до подбородка… — подхватил Лешка.

— …и поковыляла по делам, опираясь на костыль, — закончила я. — Ладно, хватит, а то ты вошел во вкус. А кто шипит-то?

— Дамье аппаратное, а громче всех Таня Петровская.

Я расстроилась, услышав это. Тане, несмотря ни на что, я симпатизировала.

И мне было обидно, что опять про меня говорят гадости люди, которым я ничего плохого не сделала.

— Тане-то что до меня? — спросила я с досадой.

— Ты что, расстроилась? — Лешка поднял брови. — Брось ты. Она ради Игорька старается.

— Ты думаешь, уже пошел слух по городской про жалобу на Игорька?

— Не знаю, пошел ли слух по городской, но у Тани свои каналы.

— Не понимаю я женскую душу, — в сердцах бросила я. — Он же прилюдно над ней издевается. Ведь вся прокуратура, в том числе и она, понимает, что жену он не бросит, водит Петровскую за нос…

— А чего тебе не понятно? Надежда умирает последней. Он все-таки отец ее ребенка. Ирину Андреевну, супругу законную, с ней не сравнить, Танечка у нас и по молодости, и по красоте первая, и умом, и всем взяла… Вот она и рассчитывает, что когда-нибудь здравый смысл победит.

— Ладно, Бог им судья. Ты молодец, Лешенька, вон сколько в травмпунктах накопал. Давай теперь прикинем, что у нас на повестке дня.

— Давай. А поесть ничего нету?

— Да уже скоро домой идти.

— Не дойду.

Лешка развалился на стуле, свесив до пола руки, и стал изображать умирающего.

— Сходи к Лариске, — посоветовала я. — Ей Кораблев должен был супчики растворимые привезти, может, она тебе отсыплет пакетик.

— А где сам-то Кораблев? — встрепенулся мой коллега.

Я в красках рассказала Горчакову про день рождения в китайском ресторане и посетовала, что, по всему видать, Леонид Викторович загулял всерьез и надолго.

— И как раз тогда, когда он больше всего нужен. Смотри, сколько у нас накопилось: надо найти Анджелу, этих двоих пострадавших надо вытащить, ради которых я в травмпунктах ковырялся… Ты, кстати, права была, по месту прописки эта Анджела сто лет не появлялась, и в обеих карточках написано: «временно не работает». Где ее искать, ума не приложу.

— Наверное, надо ее как-то через Денщикова вычислять. Он же у нас радиотелефоном пользуется, вот и надо запрашивать распечатки телефонных переговоров и проверять все номера, может, там Анджела и вылезет. — А может, и не только Анджела, но и еще что-нибудь интересное, — вставил Лешка. — Между прочим, вот эта карточка травматика на имя Анджелы, где написано, что ее изнасиловал некий Алик, весной изымалась из травмпункта следователем прокуратуры, а в конце полугодия травмпункт ее обратно стребовал, для отчетности.

— Замечательно, значит, уголовное дело точно было.

— Было, там даже номер дела указан.

— Ладно, займемся и этим. Милиционеров надо уже подтягивать, которые делали обыск у Скородумова, и братца одного из них — Сиротинского, он на меня наезжал. Личность трупа из Токсова не установлена, по Пруткину Леня мне кое-что обещал, и еще с Вертолетом — новый виток. — Я рассказала Горчакову про загадочную смерть Вертолета.

. Мой рассказ прервал телефонный звонок. Звонили из морга, дежурный эксперт мне сообщал, что в коридоре танатологического отделения, возле каталки с трупом Лагидина, застукан молодой человек, назвавшийся врачом четвертой городской больницы Балабаевым Назарбаем Янаевичем, который пытался что-то с трупом сделать.

— Господи, час от часу не легче, — вздохнула я. — Он один там?

— Один, гад, — сказал мне дежурный эксперт.

— Ну, выгоните вы его оттуда. Предупредите охрану, чтобы он мимо них обратно не проскочил. А еще лучше милицию вызовите, пусть с него в местном отделении объяснение возьмут. А я с ним завтра поговорю… Не поеду я туда, — сказала я Лешке, положив трубку. — Хотя, наверное, надо съездить. Что ему там надо от трупа.

— Ты же сказала, что он тебя просил пустить его на вскрытие.

— Ну с какой стати, Леша? Слушай, а может, он так суетится, поскольку приложил руку к безвременной кончине Вертолета? А теперь ему надо следы замести?

— Может, может…

Дверь моего кабинета распахнулась от мощного толчка ягодиц — это наша завканцелярией Зоя так входила в помещение, поскольку руки были заняты внушительной пачкой дел, из-за которой и лица-то ее не было видно. Задом дойдя до моего стола, она подбородком спихнула, с самого верху кипы томов и папок, маленькую бумажку, которая слетела прямо мне в руки.

— Зоя, — простонала я, — это что, все мне?!

Зоя помотала головой.

— Что, мне?! — перепугался Горчаков.

— Спи спокойно, дорогой товарищ Горчаков. Машка, тебе только вот это…

Она подбородком показала на бумажку. После чего вышла из кабинета и потащила свою кипу дальше, оставив мою дверь нараспашку, поскольку тем же манером, что и на входе, прикрыть ее не могла. Лешка оторвался от стула, захлопнул дверь и сунул нос в бумажку.

Бумажка оказалась планом методсоветов по нераскрытым убийствам, и в ней черным по белому значилось, что послезавтра мы с шефом должны прибыть в городскую прокуратуру на заслушивание хода раскрытия умышленного убийства неустановленными преступниками депутата Государственной Думы Бисягина Ю. П. и его помощника Гольчина В. В.

— Леша, — тут же вцепилась я в Горчакова, — подшей мне дело о взрыве. Я тебе сложу в станочек, а ты только дырки просверли и нитками сшей, как ты умеешь. А, Лешечка? — Если бы у меня был хвост, я бы повиляла перед Лешкой хвостом.

— Швецова, я тебя умоляю! Ты сколько лет следователем работаешь? А дела шить не научилась.

— Лешечка! — я молитвенно сложила перед собой руки. — Разве можно сравнить мое корявое шитье с работой мастера? Так, как ты шьешь, мне никогда не научиться, — Веревки ты из меня вьешь, Швецова.

— Ты это уже говорил.

— Ну, где станок, где дрель?

У нас, как и во всех прокуратурах, имеется специальный станок, сконструированный, наверное, еще в те времена, когда прокуратуру возглавлял сталинский птенец Андрей Януарьевич Вышинский, и любовно передаваемый из поколения в поколение. В деревянный ограничитель складываются поочередно листы дела, выравниваются специальной досочкой, еще одной досочкой накрываются и сверху прижимаются прессом, сила давления которого регулируется двумя гайками.

Сбоку дрелью (обязательно механической, электрическая дрель уже не то, «тут ручная работа нужна», — шутит Лешка) сверлятся дырки, в которые потом продеваются суровые нитки.

Воспользовавшись тем, что коллега дал слабину, я помчалась в канцелярию за станком и дрелью. Станок нашла сразу, а про дрель Зоя сказала, что ее кто-то унес домой дырки для гвоздей в стенах сверлить, на выходные, и до сих пор не вернул.

— На тебе шило…

Она протянула мне агрегат с узловатой деревянной рукояткой, который больше смахивал на орудие убийства, а не на мирный инструмент. Пришлось брать, а что делать.

Я, бережно прижимая к себе станок и держа наперевес шило, вернулась в кабинет.

— Господи, что это? — Горчаков выхватил у меня шило и стал фехтовать им, как шпагой.

— Леша, дрели нету, а шилом дырки прокрутишь? — ворковала я, складывая в станок материалы, наработанные мной по взрыву несчастного депутата в лифте; все сложив и подровняв, я уступила место мастеру.