Страница 11 из 93
Ходил, ходил Игорек Денщиков по такому пути, пока еще дела расследовал, а не «вопросы решал»…
Зеркальное его отображение — следователь-формалист, ставящий себе задачу лишь облекать в соответствующую форму то, что само попало в сферу расследования. Поступки его «столь же формально правильны, сколь и бесплодны для раскрытия преступления». Вот на это почетное звание претендовали процентов сорок наших коллег; и как бы там ни язвил в адрес следователей-формалистов дореволюционный юрист Муравьев, именно такой стиль поведения обеспечивал им регулярные поощрения к праздникам, доброе имя на слуху у руководства и — особо бесплодным для раскрытия преступлений — значки «Почетного работника прокуратуры» и «Заслуженного юриста», титул, который охальник Горчаков непочтительно именует «Заслуженный артист юстиции».
Была еще на нашей памяти пара-тройка зубров, обреченных вымереть, — таких людей юрфаки больше не выпускали, — которых по этой классификации причислили бы к следователям-судьям, — действующим в меру, вовремя, «с соблюдением коренных начал уголовного судопроизводства, при неуклонном стремлении чистыми путями к обдуманной и верной цели»; и не хочется думать о том, что на этих некогда чистых путях все загажено до такой степени, что и шагу не ступишь, не вляпавшись в кучу дерьма.
Слава Богу, что эти зубры уже там не бродят: кто по причине того, что уже отошел в иной мир, кто доживает свой век на пенсии в глубокой тоске, потому что не умеет быть пенсионером.
Так, обдумывая судьбы российского следствия, я и не заметила, как добралась до школы, возле которой носилось новое поколение, кидаясь портфелями и демонстрируя луженые глотки, знание ненормативной лексики и полное отсутствие хороших манер.
Уворачиваясь от летающих мешков со сменной обувью, я проникла в школьный вестибюль и через несколько минут наблюдала, как к гардеробу выползают второклашки, изнуренные семью уроками и запрокинутые тяжеленными ранцами. Вот и мой ушастик устало щурится, выискивая меня глазами.
Скинув к моим ногам ранец, отчего сам он тут же качнулся вперед, с трудом удержавшись в вертикальном положении, сыночек порадовал меня сообщением о том, что завтра надо сдать сорок рублей на планетарий, восемнадцать на театр и десять на охрану. Вот знамение времени — в школе теперь блюдет учебный процесс молодой человек с карточкой сотрудника охранной службы на лацкане пиджака. Я мысленно посочувствовала парню, когда засекла на первый взгляд беспорядочное, а в действительности очень продуманное движение вокруг него табунков старшеклассниц, одетых так, как следователю прокуратуры и не снилось, а бюст и ноги такие мне и вовек не отрастить. Я поймала себя на том, что брюзгливо думаю: да, не внушили этим девочкам, что главное украшение женщины — скромность, похоже, что они и слова-то такого не знают.
Пожалуй, этот пост-более серьезное испытание, чем охрана банков и стратегических объектов, хихикнула я про себя и, забирая свое чадо, подмигнула охраннику.
Трамвайчик, который довезет нас до самого дома, быстро подошел, и мне даже удалось пристроить ребенка на свободное место, где он тут же заснул; а когда я попыталась его растолкать, предупреждая, что нам сейчас выходить, он, не открывая глаз, пробормотал: «Как мир жесток!..»
Сашка поначалу подвергал меня убийственной критике за чрезмерную, как он утверждал, опеку над большим мальчиком, которого я отвожу в школу и привожу домой за ручку.
— Да я, — убеждал меня спутник жизни, — в его годы уже ездил один из Московского района, где жил, в школу на Васильевский, и ничего со мной не случилось, как видишь, дожил до солидного возраста.
— Ну ты мне можешь, конечно, еще и Алешу Пешкова в пример привести с его тягой к знаниям, только я и минуты спокойно не просуществую, выпустив своего деточку одного в город, к источникам повышенной опасности и маньякам, упаси Господи, — отвечала я, и спутник жизни хмыкал с выражением «О, женщины!» на скептическом лице.
Впрочем, на его скепсис быстро нашлось противоядие. Как любящий и воспитанный мужчина, Александр заходил за мной на работу, если освобождался раньше, а я задерживалась, ну и, естественно, рвался помочь. Несколько раз ему было оказано высокое доверие разложить по экземплярам напечатанные обвинительные заключения, и он не мог, конечно, не прочитать текст на листочках, а прочитав, с ужасом спрашивал меня:
— Что, неужели это так и было?!
— Ну ты же видишь, что это не любовный роман, а процессуальный документ.
— И что, этот мутант, этот выродок заманил девятилетнего мальчика на чердак и разорвал ему задний проход?!
— И не только этого мальчика, ты же видишь, там еще пять эпизодов. Я, когда детей вызывала на опознания, каждый раз предлагала прислать за ними машину — уголовный розыск был готов детей привозить, а мне неизменно родители отвечали: «Что вы, мы лучше на общественном транспорте, мы ведь еще не сидим, можем только стоять и лежать, нам же пятьдесят швов наложено»…
— Господи, а куда же родители смотрели, когда их детей урод на лестницах ловил?!
— А что ты хочешь от родителей? Двенадцатилетнего пацана в три часа дня послали за хлебом в магазин на углу. А вот этого, девятилетнего, мама вообще встречала на лестнице, маньяк его перехватил у лифта.
После такого чтения мой спутник жизни как-то пришел домой и обеспокоенно спросил:
— А где Гоша?!
— Во дворе играет с ребятами, а что?
— Как ты можешь его отпускать?
— Да ведь светло еще, и ребят полно во дворе.
— Я пойду посмотрю, — взволнованно заявил Александр и по пояс высунулся в окно, пытаясь определить местонахождение Гошки.
— Ну что? — с интересом спросила я.
— Вот он, бегает, — докладывал мне Александр. — Остановился. Толкает девочку, смотрит на окна… Уже восемь часов, я пойду его покараулю, мало ли что.
Еле сдерживая смех, я поинтересовалась, кто это меня тут на днях пилил за чрезмерную опеку — граф Толстой или Пушкин? Сашка промолчал.
Так что продолжаю своего большого мальчика водить за ручку. Бедный мой сонный Хрюндик на ватных ногах дотащился до квартиры, я поуговаривала его вымыть руки, переодеться и поесть при мне, он вяло отмахнулся:
— Ладно, ладно, ма, только я посплю сначала немного, — и стащив с себя школьную одежду, плюхнулся на диван.
Я поставила на плиту суп, сервировала ему стол по высшему разряду, чтобы ребенку быстрей захотелось пообедать, и побежала нести дальше трудовую вахту.
По дороге, на бегу, соображала, как мальчика, родившегося и выросшего, в общем-то, в интеллигентной семье, где взрослые без натуги выговаривают «спасибо» и «пожалуйста», приучить открывать дверь перед женщиной, благодарить за услугу без напоминаний и после еды вытирать рот салфеткой. Сходили мы тут с ним в модную пиццерию, поскольку ребенок интересовался, что такое настоящие итальянские спагетти; это мне стоило кучи денег, а Гошка еле ковырнул спагетти «болоньезе», сказал, что очень вкусно, и вытер руки о меню. Когда я рассказала об этом Сашке, он предположил, что мы, вероятно, сидели далеко от окна.
— Не поняла, какая связь?
— Ну, до занавески не дотянуться было, — разъяснил он.
Но если серьезно, у меня складывалось впечатление, что так мой ребенок выражает неосознанный протест против жестокости мира. В его маленькой душе бессилие что-нибудь изменить во взрослом мире рождает намерение поступать против взрослых правил поведения. Хорошо, если этим он и ограничится; даже думать не хочется, что его протест может пойти дальше и распространиться на пренебрежение десятью заповедями. Наркотики какие-нибудь, дурная компания…
Тьфу, тьфу, я помотала головой, отгоняя страшные мысли, и чуть не проехала свою остановку…
В кабинет я влетела под призывное треньканье телефона. Вот странно: я в большинстве случаев по звонку угадываю, кто на том конце провода. Когда телефонирует моя подружка Регина Шнайдер, способная душу из человека вынуть, если ей приспичит, — звонок громкий и требовательный; если же звон настойчивый, но нежный, это Сашка и никто больше. А если перед телефонным звонком слышны были повороты диска, — это Горчакову из-за стенки лень задницу поднять, он хочет по телефону спросить, буду ли я пить чай.