Страница 7 из 10
Инеистые замечают незваного гостя. Бросают работу, тяжеленные чёрные глыбы летят в снег, однако никто не хватается за оружие. Слейпнира провожают мрачные взгляды из-под громадных натруженных ладоней, и взгляды эти наезднику не нравятся чрезвычайно. Уж лучше бы засвистели пращи, пусть бы обрушился каменный град…
Да, вот она, последняя руна. И, против ожиданий, она ничуть не изменена, о, Oðal, «наследственная земля». Правда, она же может значить «начало и конец», помимо пустого рунира.
Что за наваждение? Подобная заумь свойственна Дальним. Неужели всё-таки случилось?
«Спускайся и поговорим, могучий Один».
Слова отдаются железным лязгом, Слейпнир дико ржёт, почти вскрикивает в ужасе. Холодная и злая сила тянет всадника вниз, туда, на снег, к острым, словно наконечники копий, торосам.
Что ж, он, Один, как его называют, «отец человечества», «сын Бестлы», «сын Бора», «потомок Бури», «Хрофт», «Игг» — и ещё множеством иных имён — спустится и поговорит. Он ещё никогда не бежал от опасности. А в случае надобности — не подведёт Гунгнир, трёхострое копьё, выкованное в Свартальфахейме из слитка неведомого никому металла, найденного самим Отцом Дружин на равнинах Иды. Брошенное, оно всегда вернётся к нему в руку, а заветные руны помогут навсегда удержать начарованное.[3]
Но даже он, отец богов, сейчас с трудом успокаивает Слейпнира. Волшебный конь словно обезумел, слепо рвётся сквозь метель так, будто хочет разбить себе грудь о крепкие, точно гранит, ропаки.
«Поговорим, Ас воронов».
Что ж, поговорим.
— Только с кем? Я не вижу никого достойного! — громко провозглашает Один, оказавшись на снегу. — Вокруг лишь простые камнетёсы!
«Устрою ли я тебя, о брат Вили?»
— Кто ты? Покажись! — требует Один, для верности взмахивая копьём.
(Комментарий Хедина: если верить скупым рассказам Старого Хрофта, тому, что он говорил мне сам, никаких братьев, равно как и отца с матерью, у него никогда не было. Но развеивать предания о самом себе он в те времена отнюдь не спешил.)
«Я далеко и близко. Я не в силах выйти и приветствовать могучего отца богов так, как он того достоин. Пусть мои речи недостаточно учтивы, о Хрофт, но смысл их да не ускользнёт от тебя».
— Кто ты?!
«Лаувейя,[4] о Игг, и не говори, что имя моё тебе незнакомо».
— Знакомо, — усмехается Один. — Однако с каких это пор ты сделалась вещуньей, бабка Слейпнира?
Далёкая усмешка, пришедшая словно из самого сердца суровых, безжизненных гор.
«Недостойно владыки Асгарда стараться оскорбить бедную женщину. А хексой, ведьмой по-вашему, я была всегда, от начала начал. Иначе как бы смогла я дать жизнь богу огня?»
— Допустим, — морщится Один. — Но что с того? Ты хотела поговорить, так говори, породившая Локи!
«Ты пришёл, потому что не понял значения наших рун, так, о великий Игг? Ты испугался небывалого? Союза моих сородичей с неведомыми, обитающими в сердце смарагдовых колдовских камней? Не отрицай, в таком признании нет урона твоей гордости. Напротив, это признак силы. Уверенный в себе не претерпит ущерба от произнесённых слов».
— Только если они не из уст троллквинны, как говорят на восходном берегу Хьёрварда, — возражает Один.
«Возможно. Но я хочу, чтобы ты узнал кое-что, Отец Богов и победитель великанов. Бесчестно и недостойно йотуна было б утаить от тебя это знание — ты наш враг, но ты и охранитель привычного нам мира…»
— Довольно слов, ведьма. Говори, что хотела сказать!
«Ты даже не хочешь притвориться вежливым, о Игг. Словно и не занимает тебя, почему наши руны так причудливо изменены…» — в голосе великанши странное сожаление.
— Не хочу. Потому что это притворство, прародительница Волка. Но, если ты скажешь мне, я запомню. А тебе известно, что Один не забывает долгов или благодеяний.
Вновь усмешка, на сей раз горькая.
«Благодеяний… кто знает, чем обернутся мои слова. Но быть может, что и к добру, если почитать за таковое не продление бытия асов или йотунов, но самого мира, носящего нас на собственной спине. А потому — слушай же, Игг! Грядёт великое изменение. Из-за пределов нашего мира явится оно, принеся горе и свет, смерть и воскрешение. Уйдёт старое, воздвигнется новое, и тебе не будет в нём места. Я вижу это так же ясно, как ты — свою участь в старом пророчестве вёльвы».
— Я знаю пророчество вёльвы, — Один крепче сжимает копьё. — Я знаю, что нам предсказан Рагнарёк. Гибель всего и вся, в том числе — и рода великанов. Старый мир поглотит морская бездна. Однако не всё так безнадёжно — из пучины вод вновь поднимется суша, и придут новые боги, чтобы править ею. От моего семени останутся Магни и Моди, останутся Видар и Вали, Бальдр и Ход. Они создадут новый мир, лучше и чище нынешнего. А вот твоё племя сгинет. И я солгал бы тебе, бабка Змея, уверяя, что последнее меня хоть сколько-нибудь печалит. Всё имеет свой конец, даже дни богов. Но я не страшусь этого — я знаю, что приму смерть, достойную мужа, а внуки мои продолжат моё дело.
Смех.
«Ах, Один, Один, многомудрый Хрофт! Отец Дружин, носитель великого копья! Как же ты наивен, как заткали твой взор победы над моими сородичами и теми же Дальними, вернее, их слугами! Ты не видишь священных письмен в сталкивающихся льдах, не читаешь знаки судьбы в мятущихся тучах. И даже руны йотунов для тебя — откровение. Отправляйся к мудрому Мимиру, испей вторично из его источника — первый-то раз, как видно, не помог».
— Не стоит оскорблять гостя, великанша.
«Скоро ты убедишься в справедливости моих слов, — печаль и тоска не поддельны. — Ты убедишься, но будет поздно, — так случается со всеми истинными предсказаниями. Ты веришь вёльве, но не хочешь прислушаться ко мне. Что ж, иди, сын Бури. Иди и не говори, что тебя не предупреждали».
— Меня не предупреждали, ведьма. Ты ничего не сказала толком — в отличие от той же прорицательницы-вёльвы. Что значат ваши руны, я так и не узнал.
«Попробуй иные способы. Они есть. Если ты сумеешь прочесть написанное нами, быть может, удастся отвести большую беду».
— Если ты хочешь отвести большую беду, мудрая великанша, то лучше б тебе поведать мне прямо, в чём тут дело.
«Не могу, — с искренней болью в голосе. — Имеющий восемь зрачков запретил мне это».
— Имеющий восемь зрачков? — впервые удивление Одина искренне и не наигранно.
(Комментарий Хедина: а вот впервые напрямик упоминается Великий Орлангур. Не все посвящённые верят, что он существовал в столь давние времена, иные полагают, что он вместе с братом Демогоргоном явился в сущее много позже. Однако Старый Хрофт, похоже, был убеждён, что без Духа Познания тут не обошлось. Хотя на Золотого Дракона это весьма похоже. Вдаваться в пояснения — не его стезя.)
«А тебя ещё зовут мудрейшим из мудрых… Прогони от себя льстецов, великий Хрофт, войди в смерть и выйди из неё. Тогда, быть может, твой взор очистится. А сейчас прощай, мои силы потребны в ином месте…»
Порыв ветра — и бесплотный голос утих, подхваченный снежной бурей, растаял в белёсой круговерти.
Мрачные великаны снова принялись за работу, не обращая на вековечного врага никакого внимания — мол, хочешь убивать — убивай, это уже не имеет значения.
Имеющий восемь зрачков. Нет, Отец Богов удивляется не тому, что у кого-то они есть, и в таком числе. Этого могучего духа он знает. Он видел его, когда впервые висел на священном древе, пронзённый собственным копьём. Видел смутные очертания исполинского крылатого змея, но особенно запомнились тогда именно глаза. Жуткие и пугающие, о четырёх зрачках каждый.
…Потом этот дух появлялся ещё — в моменты гаданий, когда Отец Дружин обращался к самым глубинам рунной магии. Давал узреть себя, давал понять, что он такое. Так впервые перед Старым Хрофтом появилась сущность, куда более могущественная, чем он сам. Творец оставался всегда чем-то совершенно непостижимым, загадочным первоначалом, не имеющим никаких привычных или хотя бы доступных пониманию черт. А вот Дух Познания…