Страница 41 из 62
– Как пришла грамота, Козьма стал сам не свой. Вечером ушел из топленой избы в сад и провел ночь вон в той повалуше. Встал поутру, надел лучшее платье и пошел из дома. Я нагнала его у ворот: «Ты куда собрался?». Он глянул на меня строго: «Изыди, мать! Сей ночью мне явился преподобный Сергий». Я ахнула. Спрашиваю, что сказал преподобный, а сама потихоньку щупаю лоб мужу, не горячка ли с ним приключилась? Невдомек было мне, глупой бабе, что пробил великий час! Козьма отвел мою руку, перекрестился истово и молвил: «Преподобный приказал мне возбудить уснувших! Сегодня прочтут Дионисеву грамоту, а после будет мое слово». У меня аж ноги подкосились, села у ворот и смотрю вслед мужу, а он идет по улице быстрым шагом и даже ни разу не обернулся.
Обыватели Рождественской слободки собрались в скромной деревянной церкви Рождества Иоанна Предтечи, что на Торгу. Протопоп Савва зачитал грамоту архимандрита Троицкого монастыря. Сразу после протопопа заговорил Козьма Минин. Даже не заговорил, а возопил, словно избавляясь от застарелой боли: «Захотим помочь Московскому государству, надобно ополчиться всею силою». Когда Козьма вышел из церкви, вокруг него собралась толпа. Все спрашивали, что делать. «Скликать ратных людей!» – отвечал Минин, вдохновленный свыше. Простой люд жадно внимал его словам, но богатые и знатные смеялись.
– Особливо противился стряпчий Ивашка Биркин, который послужил Шуйскому, потом Тушинскому вору, потом опять Шуйскому и опять изменил ему с Ляпуновым. Сейчас, слышно, где-то в Сибири воеводствует и опять, чай, заворовался. Такой не может не украсть! Муж сказал Биркину прямо в его бесстыжие очи, что он сосуд сатаны и изменник хуже боярина Михаила Салтыкова, который держит руку королевича.
Но даже нижегородцы, сочувствовавшие призыву Минина, испытывали сомнения. «Где взять казну для ополчения?» – спрашивали они. «Жертвуйте третью часть своего имения, ничего не жалейте!» – убеждал Козьма. «Ну-ка покажи пример», – насмехался стряпчий Биркин. Зря насмехался. Возревновав великому делу, Минин первым пожертвовал треть своего имущества.
– Скопили мы, убогие людишки, триста рублей, – вздыхала вдова Минина. – Из них сто рублей, отложенных на черный день, муж отдал, сказав, что сей день наступил не токмо для нас, но и для всего Русского государства. Да что деньги! Снял позолоченные оклады с икон и отдал мое приданое – монисты, подвески с двумя колтами, шитые золотом атласные ленты. Ругала я его, корила. Говорила, что никто, кроме него, не пожертвует ни полушки. Однако случилось чудо. Побиралась в нашем приходе старая нищенка. Муж у нее был купчиной, но умер давным-давно, и его вдова впала в великую бедность. Была она бездетной, никто ей не помогал. Усадьба развалилась, она бродила в старом затрапезном платье. Зайдет бывало к нам в лавку в канун Пасхи, попросит Христа ради говяжьих обрезков, чтобы разговеться по православному обычаю. Сунешь ей костей, на которые не всякая собака польстится, она и рада. Так поверишь ли, боярыня, что эта нищенка пожертвовала десять тысяч рублей!
– Откуда такое несметное богатство? – ахала бабушка.
– Осталось от дедов и прадедов. Голодом себя морила, а в худых сенях под нужным чуланом были зарыты слитки серебра, мешки иноземных золотых монет, драгоценная утварь. Когда все вырыли и подсчитали, оказалось добра на двенадцать тысяч рублей. Из них десять тысяч она пожертвовала, а две оставила себе на жизнь. Так опять, матушка боярыня, поверишь ли? Ведь на две тысячи можно прожить как княгиня, а она до сих пор побирается. Пойдем завтра в церковь, я тебе покажу богатую нищенку на паперти. Подашь ей Христа ради полушку.
После вдовьего вклада многие устыдились и начали жертвовать деньги. Для подсчета пожертвований и хранения казны выбрали Козьму Минина, который согласился стать выборным от всей земли с условием, что нижегородцы будут во всем послушны его воле. Не доверяя устным обещаниям, Минин велел нижегородцам написать приговор, что каждый отдаст на ополчение треть имущества, а у кого нет ничего, пусть продают свои дворы и закладывают своих жен и детей. Когда все приложили руку к приговору, Козьма тотчас же отправил его к князю Пожарскому, чтобы нижегородцы не охладели в усердии.
– Покойный муж знал своих земляков. Повязал их страшной клятвой, дабы они не смогли отступиться. Зато теперь благодарят Бога, что Козьма уговорил собрать ополчение и изгнать изменников. Поминают покойного мужа добрым словом!
Однако не все поминали Козьму Минина добром. В этом Марья убедилась, случайно подслушав разговор скотницы и кухонной бабы. Они были нанятые по совету вдовы Минина и униженно благодарили ее за оказанную милость, но за глаза ругали ее последними словами.
– Танька в дворянки подалась, – ворчала кухонная баба. – Палаты ей выстроили на горке, сельцо Богородицкое пожаловали с крестьянами. Из грязи да в князи!
– Ей сельцо с крестьянами, а нам кабала! – вторила скотница. – Кузька просил написать, чтобы жен и детей закладывать. Ну, уважили человека, написали для красного словца. Не думали, что он и впрямь начнет требовать обещанное без пощады и жалости. Молили его: «Козьма, ты же свой человек, сделай облегчение хотя бы соседям», а он будто одеревенел. Соседи или чужие – со всех одинаково требовал. Многим и вправду пришлось отдавать в кабалу сыновей и дочерей, чтобы снарядить ополчение. Иные так и не смогли потом выкупить своих чад. Танька-то с сыном в дворянах, а наши дети в холопах!
Марья подумала, что соседки зря завидуют Мининой, не знавшей, куда ей прибиться. От посадских людей вдова ушла, а дворяне не захотели признать ее за ровню. Потому она с такой радостью ездила к опальным, которые не чванились перед ней. Обычно, закончив хлопотать по хозяйству, вдова Минина приказывала прислуге накрыть стол в саду и потчевала ссыльных домашним припасом, предусмотрительно привезенным с собой. Они с бабушкой Федорой сидели под раскидистыми яблонями, пили душистый квас, пробовали прошлогоднее варенье, сваренное на меду. Вдовы делились воспоминаниями. Федора рассказывала, как ей всю жизнь приходилось одной управляться с хозяйством, потому что покойный муж часто отъезжал по государевой надобности. Минина понимающе кивала головой, говоря, что как только Козьма стал выборным от всей земли, она его почти не видела. Заглядывал домой пообедать и сразу убегал, даже не соснув часок-другой. Потом муж и вовсе ушел с ополчением, и она увидела его, когда его привезли при смерти.
Бабушка Федора надеялась, что в Нижний Новгород будут заглядывать родственники.
– Чай, не Сибирь! Недалече ехать! – рассуждала она.
Однако никто из родни не нашел времени навестить ссыльных. Бабушка потихоньку от внучки бранила дочь и зятя. Иван Хлопов пробыл вологодским воеводой всего один год, а после никакой службы не нес и праздно жил в коломенской усадьбе. Что стоило нанять лодку и проплыть по Оке, чтобы повидать дочь, возвращенную из сибирской ссылки? Ан нет, даже весточки не было от родителей.
Однажды в знойный полдень Марья и бабушка Федора ждали Минину в саду, где сохранялась хоть какая-то прохлада. За оградой заржал конь, и бабушка велела дворовой девке отпереть ворота для Мининой. Девка побежала выполнять приказание, но вместо вдовы привела в сад широкоплечего казака. Еще издали Марья узнала Ивана Петлина и так обрадовалась своему тобольскому знакомому, что чуть было не кинулась на его крепкую шею.
– Какими судьбами? – удивилась бабушка, наклоном головы отвечая на земной поклон казака. – Я думала, ты давно вернулся в Сибирь.
– Больше года нас расспрашивают про Китай, одно и то же по десятому разу говорим дьякам, – пожаловался Петлин. – Но, кажется, скоро домой. В Нижний прислали потолковать со здешними стрельцами. Их триста человек, а службы нет никакой. Затинные пищали ржавеют на башнях. В Москве решили перевести стрельцов вместе с семьями в Томск, но их бабы забоялись ехать на новое место. Нас с Ондрюшкой Мадовым прислали рассказать, что и в Сибири люди живут. Вчера весь день толковали со стрельцами, почти уломали их. Ну, признаюсь, крепко попили зелена вина за службу в Томском остроге. Ондрюшка хотел сегодня со мной приехать, да не смог подняться утром. Шлет вам низкий поклон.