Страница 2 из 11
Итак, если говорить надоевшими стереотипами, я не тряпка и не простушка. Я не горю желанием стоять целый день у плиты, пока кто-то охотится и собирает для меня плоды, а я поддерживаю огонь в домашнем очаге. И, честно говоря, повар я довольно дерьмовый. Увы.
Однако иногда, когда мне есть с кем позабавиться, я бываю слишком покорной. Глядя на меня, этого не скажешь. Это просто одна из сторон моей личности, одна из черт моего непостижимого характера, которые делают меня такой, какая я есть. У меня в характере есть необъяснимое желание упрямо спорить, зная, что я не права, и издеваться над 99% телепрограмм, обожая оставшийся 1% до такой степени, которая пугает даже меня.
Я журналист, пишу для местной газеты. Я люблю свою работу, и, хотя говорить об этом, вероятно, не стоит, моя склонность к подчинению на нее не влияет.
Я считаю себя феминисткой. И несомненно, я независима. Способна. Контролирую ситуацию. Это то, что доставляет мне удовольствие, хотя может показаться несовместимым с моим сексуальным выбором. Некоторое время это беспокоило и меня. На самом деле беспокоит и сейчас, но, по-моему, в жизни существуют более серьезные поводы для переживаний. Я взрослая женщина и, как правило, нахожусь в здравом уме. И если хочу расслабиться с человеком, которому доверяю, и заняться тем, что доставит удовольствие нам обоим, я считаю это своим правом. Я ведь не делаю этого там, где могу испугать маленьких детей или животных. Я несу ответственность за свои действия и выбор.
Но у меня ушло немало времени на то, чтобы прийти к этому. Если бы это слово – путь – не было присвоено реалити-телевидением и превращено в то, что одновременно вызывает тошноту и требует подборки видео под рокопопс, я бы сказала, что это был долгий путь, благодаря которому и возникла эта книга. Это не манифест и не практическое руководство. Моя книга о том, как я обнаружила в себе и исследовала эту склонность, в ней – мой личный опыт, мои мысли. Спросите другого подчиненного, о чем он или она думает и что для него или нее означает быть подчиненным, и книга будет совершенно другой.
Сейчас я понимаю, что моя склонность к подчинению проявилась в раннем возрасте, хотя тогда я назвала бы это иначе. Я просто знала, что есть вещи, которые вызывают во мне трепет, о которых мне нравилось думать, но не понимала почему.
Конечно, ребенком я ни о чем таком не задумывалась – я просто росла в хорошей семье среднего класса. Мне жаль развеивать миф, но мое прошлое не таит глубоких травм, и в годы становления у меня не было недостатка ни в чем, что могло бы спровоцировать мою нынешнюю любовь к грязному сексу. У меня не было комплекса Электры, не было жутких страстей в семье, и мое детство – к счастью для меня – было счастливым, простым и полным любви. Мне повезло и до сих пор везет с семьей: мы очень разные, и я искренне благодарна судьбе за то, что они у меня есть.
Я росла в красивом доме с мамой, папой и братом.
Моя мама, работавшая бухгалтером до моего появления, посвятила свою жизнь нашему воспитанию и всегда была душой семьи. Она проводила с нами много времени, помогала взрослеть, будь то помощь с домашними заданиями или игры с нами в саду. Мама никогда не была сторонним наблюдателем: если мы катались на роликах, она каталась с нами. Но главной ее страстью был ремонт, который она делала сама.
У папы был собственный бизнес, он самый трудолюбивый человек из всех, кого я знаю. Кормилец во всех отношениях, благодаря которому в детстве мы получали все, что хотели: велосипед, путешествия (к счастью, мама всегда следила за умеренной выдачей этих подарков) и домашний уют. Он умен, обладает чувством юмора, и в нем живет тяга к приключениям, которую я, кажется, унаследовала, как и независимость духа и не требующее извинений чувство «я такой и есть», которое он поощрял в своих детях вопреки взглядам собственных родителей, считавших, что делать следует то, что ты должен, а не то, что ты хочешь.
Мой брат во многом полная моя противоположность. Я обычно довольно спокойная и чувствую себя наиболее комфортно среди близких, он – душа компании, тот, кто заражает энергией окружающих, кто умеет добиваться своего. Попади я в беду, я бы в первую очередь позвонила в три часа ночи именно ему – не в последнюю очередь и потому, что он ведет практически ночной образ жизни. Мне очень повезло, что этот мужчина, который, вероятно, будет рядом со мной дольше, чем кто-либо другой, такой замечательный. Хотя (это покажется смешным и противоречивым), если оставить нас на три дня вместе в семейном кругу на Рождество, мы превратимся в подростков, спорящих о том, кто проводит в ванной слишком много времени (кстати, обычно – он).
В нашем уютном двухквартирном доме был зверинец: золотая рыбка Голди (не судите меня строго: мне было три года, когда я дала ей имя), хомяк Сырник и собака Барри, которую я назвала в тот период, когда задавалась вопросом: «Почему собаки не могут иметь человеческие имена?» (ответ нашелся довольно быстро, когда мой бедный отец бегал по парку, выкрикивая «Барри!» так, что это, несомненно, пугало других собачников). Я всегда любила животных, и одно из моих самых ярких воспоминаний связано с тем, как я хоронила найденную в саду мертвую птицу – против воли мамы, которую, конечно, волновали вопросы гигиены. Когда она узнала, что я все же перенесла эту птицу к месту погребения и устроила заупокойную службу в присутствии брата и соседских детей, меня с позором отправили в свою комнату. Это наказание – рукоприкладство у нас не практиковалось – таковым для меня вовсе не являлось. Моя комната, полная книг, на которые я тратила все карманные деньги, была одним из моих любимых мест, и я с удовольствием часами сидела на подоконнике, читая и наблюдая за миром из окна. Но на этот раз «арест» показался мне несправедливым. Я написала письмо Дэвиду Беллами[1], в котором рассказала о деспотичной обстановке, в которой мне приходится жить, где отвергается охрана природных ресурсов и равнодушные люди не обращают внимания на мертвых птиц. Он не ответил, и это было, пожалуй, к лучшему, поскольку, скорее всего, посоветовал бы слушаться маму, а это меня рассердило бы еще больше. Это было самым серьезным разногласием с мамой за все детство, что говорит о том, что я никогда не была прирожденной бунтаркой. Я тихо занималась своими делами и не пыталась нарушать границы, главным образом потому, что могла делать почти все, что хотела, и не испытывала потребности вступать в споры. Должна признать, ситуация изменилась, когда я повзрослела.
Я начала писать рано – помню, как сочиняла и иллюстрировала рассказы в маленьких книжечках формата А5, прошитых скрепками. Обычно мои рассказы основывались на детских телешоу, книгах и фильмах, которые мне нравились. В то время я рисовала гораздо лучше, чем писала, что отнюдь не свидетельствовало о моих писательских способностях. Я увлеклась искусством в раннем возрасте после просмотра новостей о том, как работы какого-то не по годам развитого ребенка продавались за тысячи фунтов. К сожалению, когда я сварганила парочку работ, используя цветные карандаши, фломастеры и смешанную технику, моя мама с радостью приняла первую картинку и даже снизошла до того, чтобы дать мне 50 пенсов за второе произведение. Но когда я подняла свою цену до десятки – мне казалось это вполне уместным, – она по-доброму, но твердо отказала. Это убило все мои планы сделать карьеру в мире искусства и заставило вернуться к мини-книжкам и комиксам.
Если бы было возможно, я бы в то время затянула себя, своих друзей и семью в миры Нарнии, Средиземья или в место поближе к дому, но в некотором смысле более смутное, обнаруженное на кабельном ТВ, например в город Ньюкасл, изображенный в телесериале «Гиганты Джосси», повествующем о школьной футбольной команде.
Моя любовь к «Гигантам Джосси» и футболу в принципе была обусловлена тем, что я во многом напоминала мальчишку. Я была довольно далека – как и сейчас – от девичьего стереотипа. Мне патологически не нравится розовый цвет, и я так и не полюбила косметику, дорогую одежду или модные туфли – даже сейчас, если обуть меня в туфли на каблуке, я буду похожа на Бемби, пытающегося пересечь замерзшее озеро. Однако то, что я не трачу на обувь, я с лихвой компенсирую тратами на лак для ногтей и сумочки. Взрослея, я не особо волновалась об отношениях с мальчиками, при этом ирония заключается в том, что в школе у меня было множество друзей мужского пола, потому что я с удовольствием играла с ними в футбол и мне была совсем несвойственна склонность к пустой болтовне. Если бы меня спросили в 10 лет, что я люблю больше всего, я бы, конечно, назвала чтение, катание на роликах и велосипеде, лазанье на дерево, росшее в глубине нашего сада. Это дерево было для меня особенно притягательным по важным для меня на тот момент причинам. Оно было моим личным местом – меня не интересовали царапины и грязь, неизбежные при подъеме, даже несмотря на хитроумное изобретение в виде шкива из скакалки, которое помогало добраться до первой подходящей ветки. Во многом я была ребенком-одиночкой, очень комфортно себя чувствовала одна, читая или мечтая, и это, наверное, не слишком удивительно – если подумать об автопортрете, который я нарисовала, – портрете антисоциальной пацанки.
1
Дэвид Джеймс Беллами – известный британский писатель, телеведущий, эколог и ботаник. – Прим. ред.