Страница 63 из 66
«Господи! Это же бездна! Она настигает его. Она его сейчас заберет...»
В глазах у меня темнеет. Я прикрываю себе ладонью рот. Сердце мое беснуется в груди, а дыхание замерло.
Саша делает третий шаг. Ставит ногу на наклоненный настил, переносит на нее вес. Все нормально. Тогда Саша заносит вперед другую ногу...
И тут мост вздрагивает, нога Саши, потерявшая опору, соскальзывает, срывается с веревки рука. Другая рука цепляется за тростниковый настил. Но настил рвется — он старый, он слишком ветхий. Все это я вижу, будто в замедленном кино. Я стою — каменная, я ничем не могу помочь. Секунду-другую Саша висит на одной руке. А настил продолжает рваться с отвратительным звуком. Этот звук — черного цвета. Капля за каплей сочится из моего сердца кровь...
Саша смотрит на меня. В глазах его я вижу только любовь. Нет там ни страха, ни тоски, ни безумия, ни отчаяния. Только любовь. Саша взмахивает другой рукой, будто прощается, и... срывается вниз. Я вижу, как он сначала ударяется плечом о выступ скалы, а потом, переворачиваясь и крутясь в воздухе, как подбитая птица, падает в реку.
И больше его я не вижу...
Я стою на самом краю ущелья и ощупываю взглядом поверхность реки. Я не боюсь упасть вниз — во мне все помертвело, даже страх. Я сажусь на корточки у этого проклятого моста и беззвучно плачу. Размазываю слезы по щекам. Я гляжу на голубую реку внизу, на окутанные пеной пороги, все еще надеясь увидеть Сашу. Но его нет. Мост еще покачивается, а Саши уже нет. Совсем нет!!!
Я готова сама прыгнуть в ущелье. Видно, мысль эта написана у меня на лице. Рядом со мной вдруг появляется Гита и крепко хватает меня за руки. Я вижу лицо ее — перекошенное в плаче, мокрое от слез.
Гита очень цепкая: я не могу высвободить руки. Я падаю на землю ничком, я царапаю камни, обламывая ногти, я вжимаюсь в траву лицом. Лицо мое смято; разбито сердце. Рыдания сотрясают меня.
Но если бы плачем можно было помочь!
«Почему я не удержала его? Ведь мне было сказано! Ведь я верила в те слова! Они для того и сказаны мне были».
Я поднимаюсь и, прекратив истерику, опять смотрю на реку. Смотрю долго. Как будто река эта — река времени, и я пытаюсь повернуть ее вспять. Река шумит, но почему-то шумит она все громче. И вдруг белые мухи начинают кружить у меня перед глазами, заслоняя обзор. Я отмахиваюсь от них и проваливаюсь в небытие...
Лучше бы я не приходила в себя, лучше бы я умерла там же, на краю пропасти, лучше бы страшная бездна поглотила и меня. Едва придя в чувства, я вспоминаю о произошедшей трагедии и начинаю мечтать о смерти. Я вижу Сахиба, который брызгает на меня водой из фляги. Люди из деревни осматривают мост; обвязав вокруг большого камня веревку, они по одному спускаются к реке. Я сижу и жду их. Мир перевернулся... Я вся дрожу. Но людей тех долго нет. Потом они приходят и что-то говорят Сахибу.
Я смотрю в их застывшие лица, вслушиваюсь в слова, но ничего не понимаю.
Язык мой едва ворочается:
— Что? Что они сказали?
Сахиб мрачен:
— Крепитесь, мисс Елена. Он погиб.
— Его нашли? — слезы опять заливают мне глаза.
Сахиб качает головой:
— Нет, Сашу еще не нашли. Но они осмотрели выступ, о который он ударился. Они говорят, что в реку он упал уже мертвый.
— Как мертвый? — это слово убивает меня.
Слово «погиб» на меня не очень действует, а вот «мертвый» в приложении к Саше... просто сводит меня с ума, пулей прошивает мой мозг.
— Сахиб, я видела: он ударился плечом.
— Так говорят эти люди, — Сахиб разводит руками.
А люди стоят и с сожалением смотрят на меня.
«Нет, рано еще сдаваться».
— Ищите его. Может, он еще жив.
— Они ищут, мисс Елена. Пришли помогать люди из соседней деревни, принесли веревки. Но надежды мало. Течение очень быстрое. Да и если бы он был жив... Пороги...
— Какие пороги? — никак не доходит до меня.
— Там — ниже по течению. С ними не справиться! Если б вы знали, сколько уж людей погибло на здешних порогах.
Я молчу. Я мысленно вопрошаю Господа, почему Он не дарует мне сейчас смерть? Почему Он хотя бы не заберет мой разум? Если Он любит меня... если милосерден... Ведь у меня нет сил перенести все это.
Я хватаю Сахиба за руку:
— Сахиб! Его найдут?
— Надо подождать. Люди пройдут вниз по реке мили две. Осмотрят камни. Но гарантии нет. На реке встречаются глубокие места. Их нужно прощупать шестами. Для этого требуется время.
Меня опять прошивает насквозь мысль, что Саша мертв. Мертв мой Саша. Или это кошмарный сон? Кошмар кошмаров? Люди ищут тело Саши. Не Сашу уже, нет. Тело его ищут. Так принято говорить.
Люди из деревень — нашей и соседней — не уходят с реки до глубокого вечера. И даже в темноте при свете примитивных факелов они продолжают поиски. На глубоких участках прощупывают шестами дно, Связывают небольшие плотики и используют их по принципу паромов — на канатных растяжках, чтобы не унесло сильным течением.
Наконец ближе к полуночи старики говорят что-то. И мужчины бросают шесты.
— Что они сказали? — хватаю я Сахиба за плечо.
— Они сказали, что искать уже бессмысленно. Они убеждены в его смерти. Все видели на уступе кровь.
— Кровь? — я пугаюсь, как будто сейчас это самое страшное.
— Да, кровь, мисс Елена. Его кровь. Вероятно, он ударился не только плечом, но и головой. А тело, если оно еще здесь, всплывет через несколько дней.
«Господи! О чем мы говорим!»
Назавтра с утра опять идет дождь. Сыро, сумрачно. И в моей душе беспросветный мрак. Души вообще-то уже как бы и нет. Она или умерла, или витает где-то над рекой в поисках Саши, плачет возле уступа того. Вместо души во мне сейчас — разверзтая могила. И горькие, горькие мысли... А временами образ Саши так жив, так ярок во мне. Кажется, протяни только руку и коснись его. Вот он, во плоти! Я, и правда, протягиваю руку и натыкаюсь на глинобитную стенку.
«Я не верю... не верю...»
Люди из деревни продолжают искать. Но они сами рискуют: река опять вспухла от дождей. Она стала совсем свирепой. Гита не пускает меня на реку. А Сахиб говорит, что недавно видели Отца. Он молча стоял на утесе и смотрел на людей. Он стоял, может, час. Потом ушел, так ничего и не сказав людям.
То, что Отец ничего людям не сказал, никак их не приободрил, подавляет меня ужасно и окончательно убеждает, что основания надеждам — даже самым смелым, безумным, — нет.