Чаша любви

А я на некоторое время выбита из колеи. Эмоционально я не была готова к такому предложению. Индия все никак не умещается в голове.

«Бред какой-то! — улыбаюсь я. — Нет, это сон! Увы, это не действительность. Так не бывает в жизни. Я сама все нафантазировала и верю в это. Или кто-то другой меня придумал, сделал героиней романа. Сидит надо мной и стучит на «Эрике», потешается. От нечего делать, из озорства отсылает меня с героем в Индию. Словно хочет посмотреть, что из этого получится. А я, марионетка, бессильна в его руках. И отношусь ко всему чересчур серьезно. А может, он, который меня придумал... это Отец мой?»

Саша проницателен:

— Не можешь свыкнуться с мыслью? Ничего, я помогу тебе...

Он подливает на самое донышко вина.

«Какие разные все-таки люди! С Константином я не поехала бы и в Вышний Волочок, а с Сашей — вот, на край света согласилась!»

На улице уже сумерки; вот-вот зажгутся фонари. В квартире полумрак. Но мы не включаем свет. Нам кажется, свет разрушит что-то. Это что-то только-только протянулось между нами. Призрачное, неокрепшее... Любовь? Пожалуй, нет. Во всяком случае, не в том виде, в каком я ее представляю. Скорее — это чувство близости, некоей схожести, духовного родства. Мы начали чувствовать друг друга. Мы, наверное, теперь почувствуем друг друга и в темноте. Это связь. Она многого стоит. Редкие люди ощущают эту связь, даже прожив вместе целую жизнь, даже познав друг друга и в радостях и в беде.

Я не вижу его глаза, но я считываю его мысли. Они сейчас величавы и спокойны, как Ганг (кажется, Индия уже со мной). Мысли его лебяжьим пухом окутывают меня. Я — сияющая звезда его мыслей. Я физически ощущаю добро, излучаемое Сашей. Как и его тепло. И не могу ему не верить...

После ужина мы переходим в зал. На роскошном диване так много места. Я сразу какой-то маленькой сделалась. Ах, нет! Я ошибаюсь. Это диван большой.

Саша садится рядом, берет дистанционный пульт, нажимает какие-то кнопки. Я не понимаю, что это за техника у него (мне вообще сегодня кажется, что я пришла к нему в гости из девятнадцатого века), но он показывает мне по цветному телевизору свои слайды.

Греция, Турция, Италия, Испания, Франция...

— А вот Мальта! — восклицает он. — Чудный уголок.

Саша задает аппаратуре темп, и слайды сами сменяют друг друга. Я вижу старинные здания, залитые солнцем, узенькие кривые улочки, рыцарей на конях и при полном вооружении, трибуны, флаги, площадь Святого Петра в Ватикане, маскарад — кажется, венецианский, восточный базар, заваленный экзотическими плодами, верблюдов на фоне пирамид, крокодилов, выползающих на берег... Сашина рука ложится мне на плечо. Она такая большая, но необыкновенно легкая. Я даже не сразу чувствую ее. Я поворачиваю голову к Саше и встречаюсь с его глазами. В них луч солнца проблеснул среди туч...

— Это пляж. Под Салониками... — тихо говорит Саша.

Но я уже не смотрю на экран. Мне не хочется отворачиваться от Саши. Губы его тихонько касаются моих губ. Он как бы просит разрешения. А получив его, действует чуточку уверенней.

Я отвечаю ему.

Вздох восторга вырывается из груди Саши. Алые розы замирают в глазах...

— Это коррида... — улавливаю движение его губ.

Но он уже тоже не смотрит на слайды. Все учащается дыхание его — жаркое, вкусное. Руки его сильные и уверенные, одновременно — нежные. Очень хочется, чтобы эти руки ласкали и ласкали... Лицо мое он покрывает поцелуями... Я закрываю глаза. У меня за спиной тоже вырастают крылья, и я лечу, лечу навстречу Саше. Мой полет — как безумство, я теряю голову. Кажется, это уже и не полет, а падение. Но прекрасное долгожданное падение. Алые розы, коррида, кровь... Кто-то пишет с меня полотно крупными, небрежными, гениальными мазками. И не жалеет красок; быстро и точно смешивает их на волшебной палитре, уверенно наносит на холст. От восторга у меня выгибается грудь. Губы Сашины едва касаются шеи... Ах! Эти штуки действуют на меня сильно. Но я не боюсь за себя — мне сегодня явилось знамение...

Рука его пробирается мне под кофточку. Она так нежна и чутка — его рука, что я не могу не пустить ее. Да и, по правде говоря, мне самой хочется, чтобы его рука скорее пробралась... Через секунду я уже жду этого с нетерпением.

Я готова...

«И если ты не поспешишь...» — бьется мое сердце.

Но он приходит вовремя.

Вселенная сосредоточилась в моей груди. Вселенная вокруг моей груди вращается. Все звезды светят из нее. В ней тайна жизни и сама жизнь. Я лишь ее придаток...

Саша приникает к груди губами.

«Как нежен он! В какой вводит меня восторг!»

Голова идет кругом...

Большими сильными руками он охватывает меня всю. Он сжимает меня и отпускает... и снова... и снова... Я бы сказала, что он меня терзает, если б это действо не доставляло мне такого блаженства! Я не помню ничего, ничего не хочу знать. Я сейчас — обнаженное чувство, неутолимая жажда любви и быстротечный миг; я сейчас — пропасть, в которую проваливаются его ласки. Я послушна и мягка, я — вода в его пригоршнях. Через секунду я — огонь. Я его обжигаю. И он дует себе на ладони. Потом я опять вдруг расслабляюсь, страшное томление охватывает меня. Я шепчу что-то. А что — не пойму.

И это не я, это мое подсознание шепчет:

— Хочу... туда...

«Куда хочет мое подсознание, куда так стремится женская сущность моя?»

— Саша... — выдыхаю чуть слышно. — Милый... — срывается с губ. — Туда...

И рука моя падает в сторону спальни. Мне, а точнее подсознанию моему, оказывается, подиум покоя не дает.

Наконец Саша слышит меня. Он догадлив. Берет меня на руки — легко-легко, будто я пушинка, и несет меня в спальню. Что-то из одежд я теряю по дороге...

Разгоряченное тело мое окунается в прохладу шелкового покрывала. Пройден долгий путь. Много-много лет. Теперь я — глина в Сашиных руках. И это доставляет мне удовольствие. Так прекрасно быть податливой. Так приятно быть бездумным, только чувствующим материалом. Для Пигмалиона... Саша лепит меня. И не только грудь. Саша лепит меня всю: бедра, колени, мой мягкий животик... Лепит мастерски — будто слепил уже не одну богиню, не одну возлюбленную. Но во мне нет ревности к прежним. Я сейчас — первая. Это мое время, мой миг. Прекрасный... Мы скользим по покрывалу и только чудом не падаем с подиума любви. «О Боже! Как я счастлива!.. Как велика и сладка власть плоти!.. Как велик Создатель, придумавший это блаженство!..»

Мне не вырваться, хотя я, кажется, рвусь. Ночная бабочка на иголке... Крылья мои громко хлопают по покрывалу. А из-за стенки доносится чей-то стон. В этом стоне что-то древнее, необъяснимое, даже дикое... едва не свирепое... Да, да! Это стонет тигрица за стенкой. А теперь — совсем рядом...

«Господи! Это же мои стоны! Это стоны Евы. Это праматерь прорывается из меня — как из всякой женщины, любящей впервые».