Страница 25 из 32
Мысниченко пытался свалить вину на подчиненных, но те не стали молчать и выдали следователю все, что знали. Оказалось, командир саперов посылает на постановку мин и разминирование кого попало, в том числе новичков, а сам как огня боится притрагиваться к минам, особенно немецким.
Старший лейтенант просто сломался. На его глазах подорвался опытный сержант-сапер. Мысниченко уцелел тогда чудом, решил перекурить, а сержант начал разминирование без него. Когда раздался взрыв, в трясущихся пальцах старшего лейтенанта еще дымилась самокрутка. Саперу оторвало руки, исковеркало лицо, он полз прочь, из пустых глазниц текла кровь. Кричать было просто нечем.
С тех пор Мысниченко стал бояться взрывчатки. Каждый раз в памяти всплывала та картина, сержант без глаз и рта полз мимо него, дымилась самокрутка и дымилась неглубокая воронка с оторванной рукой на краю. Из веселого заводного парня старший лейтенант превратился в патологического труса. В саперной роте начался развал, обязанности исполнялись кое-как. Взводные, глядя на своего командира, не лезли на опасные участки.
– Ты соображаешь, чем все может закончиться? – угрюмо поинтересовался Борис.
– Иди, настучи. Тогда, действительно, все плохо кончится. Ты за старание лишний угольник на петлицы получишь, а меня…
Он снова замолчал. Возможно, искал убедительные слова, хотел оправдаться, надавить на жалость, но тишину нарушил молодой штрафник Шиленков, осужденный за дезертирство. Как и сам Ходырев, он постоял на краю ямы в мучительном ожидании смерти, но получил в последний момент помилование.
– Товарищ сержант, простите. Ради бога, никому не сообщайте. Черт попутал, страшно стало, ведь из прежней роты никого в живых не осталось.
Шиленков, как многие в роте, получил кличку. Его называли Шило, хотя ничего острого, резкого в обличии и повадках не было. Обычный боец, струсивший и бежавший из учебного полка. Мягкие, безвольные черты лица, неподдельный страх в глазах. Второй раз судить не станут. Не будут строить бойцов, зачитывая приговор, а просто отведут к ближайшему оврагу и шарахнут в затылок.
Такое уже случилось. Шиленкову по дороге в роту показали на глиняный бугор и рассказали, как безжалостный особист расстреливал штрафников за малейшие провинности.
– Сколько же здесь людей лежит? – вырвалось тогда у Шиленкова.
– Много, – припугнули его, – смотри сам сюда не попади.
Нет, Шило сюда не попадет. Он осознал свою вину и будет отважно сражаться. Не получилось. Зловещая тень Сталинграда снова лишила его мужества, а сейчас повисла угроза быстрой расправы. Его судьба зависела от обозленного смуглого сержанта, который ходил в любимчиках у начальства. Ему, конечно, поверят, а с Шиленковым церемониться не будут.
Все хорошо знали, что командир роты имел право расстреливать штрафников за невыполнение приказа или симуляцию. Елхов, как и покойный капитан Митрохин, на такие вещи никогда не шел, но каким образом он отреагирует на этот раз? Да еще едва не каждый день появляется в роте особист со своим помощником-мордоворотом. Рассказывали, тот расстреливал людей по одному знаку, не вынимая изо рта папиросы. Не видя иного выхода, Шиленков рассказал все без утайки.
Как и многие штрафники, Шило уже приготовил себя к смерти. Среди вновь прибывших ходили слухи о лобовых атаках сквозь минные поля, безжалостных заградительных отрядах за спиной. Куда ни кинь, везде клин. Но неожиданно выход появился. Сначала два человека закосили под заболевших дизентерией, номер удался, оба лежали в изоляторе, а срок им шел. Продержатся неделю-другую, глядишь, и откосят от передовой.
Паша Мысниченко, добрая душа, в начале войны попал под взрыв снаряда, получил контузию и знал, как ее симулировать. Взялся обучить этому Шиленкова, просто так, из жалости.
– Не бреши, – напирал на разжалованного старшего лейтенанта Ходырев. – Откуда у тебя жалость? Ты молодых на мины посылал, гробил почем зря, а тут решил кого-то спасти.
Все было просто. Паша Мысниченко заключил с Шиленковым сделку. Дезертир обещал продать запасное белье и принести литр самогона. Кроме того, бывший старлей собирался проверить, как сработает Шиленков, и есть ли смысл закосить таким же образом самому. Дело в том, что штрафников иногда возили на причал разгружать баржи, а немецкие самолеты бомбили оживленное место почти каждый день.
Пустая возня, неуклюжие попытки любой позорной ценой спасти свою жизнь возмутили Ходырева.
– Ох, сукины вы дети, – ругался Борис. – Ну, что с вами делать?
Стукачей везде и всегда презирают. Если Ходырев сообщит об этом начальству, получится – он стукач. Если скроет, и в будущем симуляция случится, то плохо придется ему самому.
– Меньше шатался бы, спокойнее жил, – буркнул Мысниченко.
– Пошел к черту, трус поганый.
Но бывший командир роты уже понял, Борис не побежит заявлять. Да и о чем докладывать? Валяли дурака, корчили рожи, что взять со штрафников? Им не сегодня-завтра идти в свою последнюю атаку, пусть сходят с ума, как хотят, а от боя не отвертеться.
– Ладно, замнем для ясности. Только не показывайте больше свою дурь.
Разошлись вроде мирно, но помкомвзвода приобрел лишнего врага. На Ходырева косился старшина Глухов, а значит, и каптер Аркаша Сомов, теперь прибавился Мысниченко, кандидат на должность командира отделения. Почти дворцовые интриги. Каждый хотел выжить, выкарабкаться на сухое теплое место. Лейтенант Маневич заметил плохое настроение друга.
– Чего закис, Бориска?
– Так… с бабами не везет.
– Ты еще до баб не дорос. С девками целуйся.
И захохотал. Хороший парень Серега Маневич, ему бы рассказать о сегодняшнем случае. Но Борис рассказывать не стал. Наладился поваляться после ужина, отдохнуть, но прибежал дежурный по роте:
– Эй, Борька, к тебе гости.
– Кто такие?
– Хромой и какая-то девка с ним.
В груди екнуло. Неужели Никита с Катей заявились? Не может быть.
Капитан Елхов сидел в ротной канцелярии вместе с Воронковым и просматривал дела осужденных. По некоторым из них возникали вопросы. Люди сходили в атаку, ранений не получили, суд в освобождении им отказал. Но срок наказания истекал, надо было что-то решать. Он позвонил в штаб армии, которому подчинялась рота, и стал излагать суть дела.
– Действуй по закону, – перебили его.
– По закону их надо освобождать.
– Валяй, – разрешили ему. – А воевать будешь вдвоем с политруком. Кстати, ты имеешь право сам продлять срок пребывания в штрафной роте. Вот и действуй.
– Не за что им прибавлять. И потом, я не судья, чтобы приговоры выносить.
– Хватит рассуждать! Решай сам и не лезь с пустяковыми вопросами.
– Ничего себе пустяки, – злился Елхов. – Нашли вершителя судеб, верховного прокурора. На губу посадить, это можно, а срок прибавлять…
На другом конце провода уже бросили трубку.
– Виктор, звякни в политотдел, – попросил он Воронкова. – Может, подскажут что-то поумнее.
Воронков обрадовался возможности поговорить лишний раз с коллегами, напомнить о себе и своем рапорте. Но политработники ответили невнятно, их можно было понимать как хочешь. Лично для себя Воронков также не услышал ничего интересного и разочарованно положил трубку на рычаги.
– Ну, чего там твои болтуны? – спросил Елхов.
– Ничего конкретного.
– Ладно, сами разберемся.
Кроме того, следовало назначить несколько командиров отделений из вновь прибывших штрафников. Энергичный деятельный Елхов в людях разбирался слабовато. Зачастую руководствовался первыми впечатлениями. Капитану не понравился разжалованный командир батареи Саша Бызин. Держался, по мнению Елхова, слишком уверенно и вину свою не признавал. В то же время на ротного произвел хорошее впечатление бывший сапер Мысниченко. Капитан, не задумываясь, предложил его кандидатуру.
– А что? Бывший командир саперной роты, уж отделение потянет.
– Надо проверить, – осторожно заметил Воронков, – с Маневичем посоветоваться.