Страница 64 из 91
Конечно, религия демонстрировала принцип единства: она позволила создать несколько местных групп, объединив их вокруг общего святилища. Так, например, сложился Ионийский союз городов чуть позже колонизации Малой Азии: он объединял множество полисов (вначале двенадцать, потом только девять) вокруг почитания святилища Посейдона Геликонского на мысе Микале близ Милета, которое называлось Панионий. Этот союз в определенной степени успешно согласовал усилия своих участников во время мятежа Ионии против Дария, между 499 и 494 годом. Но органические связи, которые их объединяли, не были достаточно сильными для того, чтобы этот союз мог стать действительно эффективным, и мятеж провалился, ведя за собой распад союза. Такая же ассоциация, Гексаполь, собрала дорийские полисы Карии вокруг святилища Аполлона Триопийского на полуострове Книд. На Кикладских островах религиозная конфедерация, носившая название амфиктионии, объединила ионийцев вокруг святилища Аполлона на острове Делос. После греко-персидских войн Афины, как нам известно, обратили ее в свою пользу.
Самая знаменитая из религиозных группировок, историю которой мы знаем лучше всего, — это Дельфийский союз, по сути своей Амфиктиония. Эта организация имела на самом деле два культовых центра не одинакового значения: святилище в Дельфах и святилище в Фермопилах, которые все называли просто Пилеями, или «воротами». Там собрались представители двенадцати народов, большая часть которых населяла центральную Грецию: фессалийцы, фокейцы, беотийцы, локрийцы и другие, к которым присоединились дорийцы и ионийцы, единственные представители остального греческого мира. Каждый народ отправлял двух делегатов, или иеромнемонов, в амфиктионийский Совет, что позволяло Афинам постоянно иметь один из двух ионийских голосов, тогда как Спарта только время от времени была представлена одним из двух дорийских голосов. Тем самым обнаруживается местный и архаический характер Амфиктионии, которая не могла претендовать на представление всей эллинистической культуры! Ее задачей было управлять посредством иеромнемонов финансовыми делами святилища Аполлона в Дельфах, организовывать традиционные игры и празднества святилища, наконец, охранять интересы божества от любого посягательства. Должно быть, именно этой последней обязанностью руководствовалась Амфиктиония при объявлении различных священных войн. Кроме как в этих исключительных случаях, амфйктионийские полисы были связаны только достаточно слабой духовной солидарностью, обязательства по которой содержались в даваемой ими клятве: они обещали не разрушать друг друга до основания в случае войны и покарать тех, кто тяжко оскорбит божество Дельф.
Никакой прочной политической связи между ними не существовало, и Амфиктиония в области международной политики была скорее инструментом личного честолюбия, чем принципом единства между греческими государствами.
И все же у некоторых регионов имелось стремление организовать местные федерации с постоянными политическими институтами, устанавливающими полновесную солидарность между чувствующими близость своих интересов полисами: в Фессалии и Аркадии, например, в IV веке сформировался союз (koinon) фессалийцев и аркадцев, с собранием федерации и федеральными магистратами. В Беотии Фивы, которые обладали необходимым превосходством над остальными полисами региона, образовали под своей властью в два этапа (в 447 году и после 379 года) хорошо организованную федерацию. На полуострове Халкидика Олинф в 432 году создал лигу халкидских полисов. Подобные попытки, продолжительность и успех которых были везде разными, демонстрируют существование некой необходимости единства, но никто из них не сумел довести до конца построение настоящего государства: привязанность эллинов к их малой родине всегда поддерживала центробежные силы в полисах, которые принимали участие в этих союзах и федерациях.
Эти силы обострялись, когда то или другое главное государство желало собрать под своим главенством, или, как говорили, при своей гегемонии, централизованный союз. Так было в случае с Пелопоннесским союзом, который официально именовался «лакедемоняне и их союзники» и закреплял военное преобладание Спарты на Пелопоннесе: речь шла только о наступательном и оборонительном союзе, оставлявшем полисам-участникам, каждый из которых был связан со Спартой особым договором и клятвой, их внутреннюю автономию. Еще более смелой кажется Делосская симмахия, созданная афинянами после греко-персидских войн. Установление подати, перенесение федеральной казны в сами Афины, основание клерухий на земле союзников, контроль, осуществляемый в них афинскими чиновниками (episcope), экономические меры, направленные на поддержку аттической торговли, — все это в скором времени сделало из союза империю и переложило тяжелое бремя Афин на подвластные полисы. Предательства и мятежи союзников во многом содействовали провалу, к которому в конце концов привело задуманное Периклом стремление господствовать. Второй афинский морской союз, учрежденный в 377 году, стремился избежать этих неприятностей, но совершенно безуспешно, поскольку он не воспрепятствовал войне Афин и их союзников в 357–355 годах. Таким образом, все старания придать определенную цельность союзу полисов, объединенных органичными связями, последовательно провалились: чтобы Коринфский союз принял подлинно федеральный характер, потребовалась властность Филиппа Македонского.
В связи с этим упорным нежеланием объединяться за пределами узких рамок полиса закономерно поинтересоваться, что же, в глазах самих греков, позволяло им, тем не менее, считать себя принадлежащими к одному народу. Именно эта солидарность, вопреки всем междоусобным конфликтам, заставляла их признавать себя таковыми во время великих панэллинских религиозных праздников или в моменты, когда внешняя опасность угрожала самому существованию греческого мира: яркими проявлениями этого была борьба против персов, этрусков и карфагенян. Это чувство единства было основано на общности языка и религии, на мифологической традиции и на произведениях писателей и художников, которые обеспечивали передачу этой связи.
Греки сильнее других народов имели потребность в литературе и собственном искусстве, чтобы осознавать самих себя.
Необычайное богатство того и другого, воплощенное с исключительной талантливостью, свидетельствует о том страстном внимании, которое греки, движимые жизненной необходимостью, проявляли к творениям мысли и рук.
Глава восьмая МЫСЛИТЕЛИ И ПОЭТЫ
На сегодняшний день нам известно около двух тысяч имен древнегреческих писателей. Даже если учесть значительный временной промежуток, отделяющий эпоху Гомера от триумфа христианской веры, это число, тем не менее, значительно и отлично иллюстрирует необычайную плодовитость древнегреческой литературы. Эта литература в большинстве своем исчезла под натиском трех тяжелых ударов, которым подверглось античное наследие: пожар в Александрийской библиотеке, замена кодексов, написанных на пергаменте на свитки папируса и, наконец, кризис Византийской империи в период иконоборчества, то есть в VII и VIII веках н. э. То, что уцелело волею случая или благодаря осознанному выбору ученых и учителей, представляет собой массу самых разнообразных произведений, пострадавших от небрежного хранения и дошедших до нас зачастую лишь в виде фрагментов, в которых западная литература по сей день находит источник для вдохновения. Величайшие из писателей и мыслителей жили в архаическую и классическую эпохи, несравнимые в своем богатстве. В этой главе мы, разумеется, не претендуем на описание истории этой литературы, пусть даже сокращенной и сведенной к нескольким произведениям, не говоря уже о том, что для искусства это совершенно неприемлемо. Мы лишь хотим кратко рассказать о великом подвиге цивилизации: о рождении основных литературных жанров, созданию которых мы обязаны грекам.
Эта литература, начиная с ее самых первых дошедших до нас памятников, является письменной. Мы убедились в этом, когда изучали творчество Гомера: сегодня можно предположить, что «Илиада» и «Одиссея» никогда бы не появились на свет, даже в том приблизительном, дошедшем до нас виде, если бы не алфавитная письменность, которая единственная была способна сохранить сложную и стройную композицию. Стоит согласиться, что поэт записывал свое произведение на пергаменте из кожи быка или козы, которую греки называли diphtheres, и впоследствии, как повествует Геродот (V, 58), это название закрепилось за свитком папируса. По-видимому, только к середине VII века, то есть спустя почти столетие после создания «Илиады», когда первый саисский фараон Псамметик открыл путь через Дельту для развития эллинской торговли, в греческом мире повсеместно стали использовать папирус. Отныне греки были вынуждены читать сочинения своих писателей на «свитках» папируса. Длинная лента папируса, сделанная из соединенных между собой двух слоев волокон этого растения: в первом слое волокна шли горизонтально (это была лицевая сторона), во втором — вертикально (оборотная сторона), — эта лента наворачивалась на два деревянных стержня, закрепленных по обе ее стороны. Текст писался заглавными буквами, без пробелов и знаков препинания между словами и располагался параллельными колонками поперек всего свитка. Каждый свиток (или tomos по-гречески) мог содержать около шестидесяти колонок текста, примерно по тридцать строк в каждой. Чтобы его прочитать, ленту сначала разворачивали на одну колонку, затем, чтобы перейти к следующей, текст с первой наворачивали на рукоятку, которую держали в левой руке, и разворачивали вторую колонку из намотанного на правую рукоятку свитка. Этот способ чтения свитков папируса (латинское слово, которое обычно используют для их обозначения, — volumen) был заменен в римскую эпоху новой системой кодекса с расположением текста на обеих сторонах страниц и объединением их в тетради, которые потом образовывали книги.