Вавилонские младенцы

Оба парня были из французской интендантской службы — Тороп разглядел знаки отличия. Но по их рассказам выходило, что они вдвоем обратили в бегство всех сербов, осаждавших Сараево. А сейчас они клеили девушек из какой-то гуманитарной организации, «Международная гармония», «Врачи богатого мира» или «Артисты-трахают-мух-ради-Сараево» — поди разберись.

Это вывело Торопа из себя. Он повернулся на табурете и презрительно посмотрел на веселую компанию.

— Здорово, вояки, — сказал он.

Парни прервались на полуслове и с легким интересом уставились на незнакомца.

— СООНО? — спросил Тороп.

Они пристально разглядывали его, пытаясь разобрать надписи на боснийской эмблеме. «Вот сопляки», — подумал Тороп. Он быстро раскусил их. Гениальная стратегия. Эти тыловые крысы царапали бумажки в своей конторе. Они были даже не из тех «стражей порядка», которые с белым жезлом в руках регулировали движение под прицелом сербских снайперов.

Один из парней попытался изобразить профессионального военного:

— Угу. Морпехи, второй полк.

Улыбка Торопа стала шире.

— Серьезно? — переспросил он, протягивая руку. — А я из сто восьмой боснийской бригады.

Парни оцепенели, но один все-таки машинально протянул ему руку. Схватив ее, Тороп выпалил:

— Похоже, парни, вы заврались!

С этими словами Тороп резко сдернул парня с табурета. Его колено с размаху устремилось навстречу паху незадачливого вояки, а голова рванулась вниз так, будто он намеревался забить воображаемый мяч в футбольные ворота.

О том, что произошло дальше, у Торопа остались довольно смутные воспоминания. Он повалил обоих парней на пол, но их приятели, которые выпивали в глубине зала или только что вошли в бар, вмешались в потасовку, прежде чем на место событий нагрянули боснийская полиция и представители французской военной комендатуры. Тороп очнулся в местном полицейском участке с опухшей головой, но он был уверен, что славно отделал обеих канцелярских крыс и как минимум еще одного молодого придурка, который решил поиграть в Рэмбо. Правда, с четырьмя другими дело пошло хуже.

Благодаря друзьям из 1-го корпуса, Торопа освободили к концу первой ночи. Именно столько потребовалось, чтобы полюбовно уладить инцидент с руководством подразделения СООНО. Под утро за ним явились три парня из боснийской армии с оформленными по всем правилам бумагами и физиономиями убийц. Увидев их, местные легавые сразу решили не задавать лишних вопросов. Инцидент предали забвению, подразделение СООНО должно было покинуть Сараево в ближайшие дни, а Тороп снова обосновался в Храснице.

Когда он проснулся на следующее утро, стояла очень ясная и очень холодная погода. И у Торопа тоже стояло. Произведя нехитрые подсчеты, он с изумлением понял, что уже почти два года ни с кем не спал. Он нехотя убрал руку, уже крепко схватившую набухший член.

Он встал, наскоро умылся и тщательно смазал ссадины, покрывавшие его лицо, руки и спину. Закончив разглядывать себя в зеркале, Тороп вынужден был признать, что на героя-любовника он не похож. Синяк под левым глазом был не очень большим, но на щеке с той же стороны был фиолетовый кровоподтек, а на бритой макушке змеился шрам от бутылочного осколка. На другой стороне лица — несколько порезов и старый рубец от сербского штыка — память об одной из немногих рукопашных схваток, в которых ему довелось участвовать. Это случилось под Брчко, когда его отряд напал на позицию пулеметчиков. Рубец был коротким, поскольку тот парень умер прежде, чем успел закончить начатое, но штык успел прочертить кровавую линию от правого виска к верхней челюсти.

В лучшем случае эти шрамы можно было бы списать на неудачное столкновение с лобовым стеклом, в худшем — на последствия отвратительной кожной болезни с каким-нибудь экзотическим названием. Так что на встречу с местной Клаудией Шиффер надеяться не приходилось.

В итоге Тороп накупил хорватских и итальянских порножурналов. Это отвлекло его на несколько дней — время, необходимое, чтобы подыскать себе новую войну.

Перед тем как он снова оказался в Грозном — в первые дни декабря 1995 года, в самом начале русского наступления, — события развивались очень быстро. К середине ноября по Сараеву поползли слухи. Расформированные исламские подразделения нанимались на службу в Чечню, их примеру последовали некоторые международные добровольцы. В Сараеве стала действовать сеть по подбору наемников, во главе которой стояли бывшие советские офицеры — азербайджанцы и чеченцы, а также агенты турецкой разведки. А у Торопа в боснийской столице было множество знакомых.

Он тянул с решением до утра, наступившего после 20 ноября — даты американских выборов. Впрочем, это было лишь совпадение. К тому времени у него оставалось пять немецких марок, из которых он заплатил за комнату. Остальные деньги Тороп потратил на черном рынке, чтобы купить самое необходимое: полблока хорватских сигарет «Вулф», пригоршню шоколадных батончиков «Марс» из гуманитарной помощи и шарик гашиша, приобретенный у четырнадцатилетних торговцев наркотиками — знакомых Кемаля. За это Тороп подарил ему знак отличия боснийского спецназа. Затем он коротко попрощался с семьей Хасановичей и пешком пошел к центру Сараева вдоль колонны грузовиков, тянувшейся к контрольно-пропускному пункту. Тороп точно знал, к кому обратиться, чтобы немедленно отправиться в Грозный.

Карты требовали свою порцию крови… и истины.

К тому же в кармане у Торопа осталась всего пара жалких боснийских динаров.

* * *

Два дня Тороп ехал без остановки, если не считать коротких привалов раз в четыре-пять часов, чтобы помочиться, подкрепиться отвратительным сухим пайком «Made in Russia» и запить глотком холодного чая таблетку «спида». [12]Киргизская лошадка тащила снаряжение и трофеи, добытые за месяц охоты в приграничных горах. Последнюю часть дороги Тороп прошел пешком. Он не хотел истощить силы лошади и рисковать, что она сломает ногу, как это произошло с ее предшественником. Усталость уже давала о себе знать — микропровалы в сон становились все более частыми и длительными. Тороп сунул руку в карман и нащупал мешочек из бараньей шкуры, набитый листьями местной коки. Уйгуры жуют их, если им нужно долго идти в горах.

Он жевал горькую кашицу, и эффект не заставил себя ждать. Сонливость прошла, ноги стали двигаться в прежнем ритме — непрерывное движение сапог вперед-назад превращалось в гипнотический танец, в котором участвовали черная кожа и темно-серая ткань горетекс. [13]Каменистая почва превратилась в обрызганный ярким светом барабан, издающий энергичную дробь.

Тороп шел весь день не останавливаясь и сделал привал только после захода, словно его активность зависела от солнца.

Когда он проснулся на рассвете, через несколько часов, с точностью до секунды отмеренных специальным пластырем на сгибе локтя, стояла отличная погода. Голубое небо было пугающе ясным. Солнце не успело подняться высоко, но уже заливало песчаные равнины нестерпимо ярким светом.

Тороп тронулся в путь.

Перед ним возвышались заснеженные пики Ферганских гор, отроги которых он сейчас преодолевал. За спиной, далеко внизу, на дне долины, он еще мог различить длинную цепочку солдат — патруль киргизской армии. Отряд из шестидесяти человек растянулся на целый километр. Как писал Че Гевара в «Путевом дневнике», скорость группы пехотинцев равна скорости самого медленного ее участника.

Какая-то дрянная ослица упиралась, отказываясь идти вперед. Тороп наблюдал, как на помощь двум солдатам-киргизам, которые тащили ее за поводья, подоспело еще несколько человек, но ослица так и не сдвинулась с места. Тороп пошел дальше. У всех свои проблемы.

Он находился примерно в двух днях пути от лагеря и скоро должен был встретить дозорных, которые охраняют подходы к объекту.

Тороп поднес флягу к губам. Сделал большой глоток противного теплого чая, чтобы уничтожить горький привкус, остававшийся во рту. Тело двигалось само по себе — пропотевший и одурманенный усталостью механизм.