Страница 3 из 12
Свет уличного фонаря падал на ее лицо, но как ни присматривался Никифоров, так и не смог разглядеть припухлостей вокруг глаз. Может, и не было синяка. Может, Слава всего лишь нос Маше разбил... За такое «всего» наказывать надо жестоко, но дочь твердо стояла на своем. Не пущу, и точка.
– Ты уже кричишь, – Павел озадаченно почесал щеку.
Против дочери силу он применить не мог. Такую возможность он исключил еще давно, с самого ее рождения...
– Буду кричать еще громче!
– Может, Слава твой сам ко мне выйдет? – спросил Павел. – Или он боится?
– А может, и боится. Ты же мент! От тебя всего можно ждать!
Опомнившись, Маша сконфуженно прикрыла рот ладошкой, но воинственный блеск из ее глаз не исчез. Она хоть и дрогнула, но оборонительные позиции сдавать не собиралась.
– Это кто тебе такое сказал, он или ты сама придумала?
– Какая разница?
– Значит, он.
– Может, и он. Только он тебя не боится! – язвительно сощурилась Маша. – А знаешь, почему? Потому что ты ни на что не способен! Ты нашел тех подонков, которые маму убили? Нет! Потому что не можешь их найти!..
Это был удар ниже пояса. Павел вздрогнул, беспомощно сгорбился. Увы, но ему нечем было ответить своей дочери.
– А может, ты не хочешь их искать? – продолжала она.
Он отвернулся, направился к машине и получил удар в спину.
– Я же знаю, ты никогда не любил маму!
Он еще ниже опустил голову, даже просел в коленях, как будто на плечи ему взвалили десятипудовую штангу. Под этой тяжесть и продолжил путь.
Маша опомнилась, когда он уже открыл дверцу, чтобы сесть в машину. Нагнала его, обняла, повисла у него на шее, мокрой щекой прижалась к его подбородку.
– Ну, прости! Ну, пожалуйста!.. Я же знаю, как ты страдаешь!
Она продолжала висеть у него на шее, но Никифоров, казалось, не чувствовал этой тяжести. Более того, он разогнулся так легко, будто с его плеч свалился полутонный груз.
Но камень в душе все же остался. Он, конечно же, простит дочь, уже простил, но ведь Лену этим не вернешь. И ее убийц не найдешь...
– Ты же знаешь, я не умею на тебя обижаться, – тепло, но с грустью улыбнулся он.
– Знаю... Помнишь, как я покрасила тебе ногти, когда ты спал? – той же улыбкой ответила она. – Ты чуть так на работу не ушел. Представляю, как бы на тебя там смотрели!
– Ничего страшного, все же знали, какая у меня проказница дочь, – пошутил он.
– Ну, не все... И совсем не проказница... Пап, я хочу туда, где я могла красить тебе ногти. Я хочу туда, где мы с мамой...
– Все, не надо больше, – мотнул он головой и сощурился, чтобы сдержать слезы.
– Не буду.
– Теперь у тебя своя семья. А Славе передай, что я сделаю ему очень больно, если он еще раз тебя обидит.
– Да нет, он больше не будет... Нашло на него просто. Приревновал. И вообще... Неприятности у него. С бизнесом. Потому и злой...
– А если неприятности дальше будут продолжаться? Он что, и дальше злиться будет?
– Да нет, он сказал, что сможет разобраться.
Маша пристально и с напряжением смотрела на отца. Она ждала, когда он спросит, в какие проблемы впутался ее гражданский муж. Но Павлу вовсе не хотелось вникать в них. Хотя он и понимал, что трудности, которые испытывал Слава, могут ударить и по ней.
– Ну, если пацан сказал, то пацан должен сделать, – пренебрежительно усмехнулся Павел и открыл дверцу машины. – Поеду я.
– Поедешь? – девушка озадаченно приставила ко лбу палец. – В таком виде?!. Ты же пьяный!
– Я осторожно.
– А если нет? Если человека собьешь? Знаешь, давай-ка к нам, у нас переночуешь!
– Сначала гонишь, потом к себе зовешь, – покачал головой Павел.
– А вот я такая... Давай, давай, загоняй машину во двор!
Никифоров сел за руль. Но к тому времени, как Маша открыла створку ворот, он уже катил по дороге прочь от ее дома.
Глава 2
Струи воды, распыляясь, создавали облака мелкой взвеси, в которых радужной дугой отражалось яркое летнее солнце... А ведь фонтан мог быть и мощней, выше, и мраморная чаша – шире и глубже.
Погода превосходная – яркое летнее солнце, легкий освежающий ветерок. Туч много – больших, серых и рыхлых, но все они в душе; плывут, рваными краями цепляя за нервы.
Эдуард Лихопасов угрюмым взглядом осмотрел двор своего дома. Брусчатка, английские газоны, фонтан, клумбы, туи стройными рядами... Брусчатка обычная, а не гранитная, и газон плохонький: травка могла быть и ярче, и сочней. Клумбы маленькие, а ведь могли простираться метров на тридцать вправо. Могли, но не хватало участка, а чтобы прикупить соседский, не хватало денег. Все на дом ушло, на обстановку.
И джип далеко не самый-самый – серебристый «Хюндай».
Дом тоже не радовал. Вроде бы два этажа, и крыша черепичная, и кирпич финский, но жилая площадь не впечатляла – каких-то двести квадратных метров. Двери сосновые, мебель в основном из МДФ, а ведь он так хотел массив красного дерева...
Эдуард неприязненно посмотрел на жену. Вот кто всем в этом доме доволен. Только вид у нее почему несчастливый? Неужели что-то почувствовала?
Эдуард задорно покрутил пальцем несуществующий ус, вспомнив, как любил вчера свою новую секретаршу. Лестное озеро, багровый вечер, машина с распахнутыми дверями, ложе из откинутых кресел, два страждущих тела...
Но что поделаешь, если на Карину любо-дорого смотреть? Красивая, юная, свежая, упругая. Все знает, все умеет... А Юлю, увы, иначе, как недоразумением и не назовешь. Волосы да, роскошные – густые, темно-русые, но почему она все время сплетает их в косу и накручивает на голову, как это было принято в прошлом веке... А лицо? Нет, черты лица правильные, даже профиль благородный, но какое же оно узкое, худое, блеклое. А этот нос – острый, длинный. И косметикой она не пользуется, даже брови не подкрашивает, хотя они далеки от совершенства. А фигура и вовсе не выдерживала никакой критики – плечики узенькие, руки тонюсенькие, грудь – два прыщика, туловище длинное, ноги короткие, еще и сутулится... И немолодая уже, тридцать лет вот-вот исполнится... Ну как такую любить?
Зато девочки любили мать. Малышку Дину Юля несла на руках, а Соня вприпрыжку бежала за ней, огромный бант забавно подпрыгивал в такт. Юля открыла дверь, и Соня со смехом ворвалась в салон, сама забралась в детское кресло. В такое же кресло рядом с ней Юля усадила и Дину, тщательно закрепила детское тельце ремнями. На мужа она при этом не смотрела.
– Могла бы меня попросить, я бы помог, – недовольно сказал Эдуард.
Дина была его родной, а Соня – приемной дочерью... С Юлей он жил всего три года, но за это время она успела ему опостылеть. И ведь не разведешься...
Одета Юля была неважно – серый костюм: длинная юбка и жакет с нелепым кружевным воротом, туфли тяжелые, тупоносые, на низком каблуке. А машина... Дешевый малолитражный «Пежо». А ведь могла бы позволить себе и новенький «Мерседес» представительского класса.
– Да нет, не надо, – без раздражения, но скучно посмотрела на него супруга. – Надо, чтобы кто-то один. У семи нянек, сам знаешь, как бывает...
Голос у нее звонкий, но дребезжащий, чем-то напоминающий звучание бормашины. Эдуард даже ощутил, как у него заныл зуб мудрости. Это нервное, и Юле лучше об этом не говорить, ведь она по профессии стоматолог – если прицепится, не отвяжешься, пока не окажешься в ее кабинете ...
Юля работала в городской стоматологии, обычным рядовым врачом, а ведь запросто могла стать директором дорогой платной клиники... А не стала потому, что глупая. Так думал Эдуард, глядя, как жена садится в машину.
Дождавшись, когда «Пежо» скроется за воротами, он сел за руль, завел двигатель. И спустя примерно полчаса уже входил в двери казино, расположенного на первом этаже высотного дома.
Нет, он приехал сюда вовсе не для того, чтобы проигрывать деньги. Напротив, он собирался их зарабатывать. Охранник в черном костюме молча склонил перед ним голову в знак приветствия, а больше на пути в кабинет ему никто не попался. Утро для казино все равно, что ночь для мэрии. Днем чиновники работают, а вечером едут сюда, чтобы пощекотать себе нервы. Ночью в здании мэрии пусто, а здесь крутится рулетка, и скачет шарик счастья. А утром все столы в большом игровом зале пустуют, крупье не видно. И в небольшом стриптиз-баре тишина, и только слышно, как орудует шваброй уборщица.