Кто правит бал

Толик позвал официанта, что-то ему объяснил, и немец прибежал с калькулятором.

— Смотри сюда, Сван несчастный, — продолжал Толик, — смотри и слушай папочку. Предположим, ты каждый день будешь ходить в ночные клубы и приводить себе оттуда бабу. Тогда, чтобы перетрахать 125 тысяч баб, тебе понадобится, так, делим 125 тысяч на 365, понадобится приблизительно 342 года. Слышишь, дубина, 342 года! А если ты будешь приводить домой каждый день двух баб, на что тебе, я уверен, сил не хватит и на неделю, то твоих деньжат хватит на, делим 342 на 2, ну вот, на 171 год. И ты надеешься прожить еще 171 год? Молоток!

Где-то посередине этой математической тирады Толика Максим стал хихикать, но в самом конце внезапно посерьезнел. Через окно было видно, как у бара, взвизгнув тормозами, остановились две машины и из них что-то уж очень стремительно, сразу было видно, что не просто так, вышли, а точнее, выскочили люди. Толик продолжал восхищаться трахательными перспективами Максима, а заодно и своими, переводя 125 тысяч женщин на полки, батальоны, роты и отделения, а равно и взводы, вспоминал Панурга из «Гаргантюа и Пантагрюэля», который хотел за одну ночь перетрахать целую армию женщин, красивых, как богини («эта армия теперь дислоцируется в Москве в ночных клубах и каждую ночь сражается с мужиками не на жизнь, а на смерть, то есть на баксы»). Внезапно Максим крикнул ему: «На пол!» — и, как-то успев перевернуть стол, плюхнулся рядом со своим не менее сообразительным товарищем на мешки с деньгами. Тотчас же на толстой дубовой столешнице появились дырки от пуль; в зале раздался крик, визг, звон разбившейся посуды и в довершение всего русский мат.

— Не знал, что тут с нами пили русские, — сказал Толик Максиму, высовываясь из-за перевернутого стола и стреляя наобум в сторону двери.

— Я думаю, они только что зашли и собирались выпить, но им не понравилась наша компания, — прокричал Максим, стараясь перекрыть усилившуюся пальбу и грохот от падающих бутылок за стойкой бара. Там виднелась приоткрытая дверь, куда друзья и решили пробиться, потому что нечего было и думать выйти отсюда тем же путем, которым они вошли.

— Прикрой меня, — сказал Толик и пополз за стойку, волоча за собой мешки с деньгами.

Максим вытащил второй пистолет, открутил глушитель, чтобы было громко и страшно, встал во весь рост и открыл пальбу с двух рук. Преследователи залегли где-то среди полумертвых от страха бюргеров и недоеденных гамбургеров. Потом ту же операцию проделал Толик, прикрывая отступающего Максима.

Дверь, к сожалению, нельзя было запереть, и товарищи побежали во всю прыть по длинному коридору, сгибаясь под тяжестью рюкзаков. В другом конце открылась дверь, и в коридор въехала тачка, или даже целый вагончик, груженный точно такими же кружками с пивом, из которых они только что пили. Тачка продвигалась вперед медленно, и ее на первый взгляд никто не толкал.

— Ну, немцы, черти, автоматизация у них, ты посмотри, Толян, даже пиво само в ресторан приезжает, — сказал Максим, подбегая к тачке, которая полностью загородила проход.

Толик решил вытолкать неожиданную преграду туда, откуда она въехала, но в этот момент в коридор со стороны ресторана забежали преследователи, а из-за тачки донесся душераздирающий детский визг.

— Вот черт, влипли, — сказал Толик.

Максим быстро показал ему на потолок, увешанный лампочками, а сам направил пистолеты в конец коридора. Толик все понял и выстрелами быстро погасил лампочки в их части коридора. Теперь преследователи, которые соображали медленнее, были хорошо освещены, и Максим стал стрелять в них с такой скоростью, с какой в свое время стрелял пулемет, носящий его имя. Забежавшие попадали, а те, кто еще наверняка остался в ресторане сторожить выход и машины, заходить пока не решались, обдумывая положение.

Обдумать положение следовало и Толяну с Максимом. Выталкивать вагончик нельзя, потому что за ним явно находился ребенок, которого было не рассмотреть в темноте, да и дверь была закрыта, раз ребенок еще не убежал. Тогда Максим догадался наклонить торец вагончика на себя, в чем ему помог Толик, и на обоих посыпались тяжеленные деревянные кружки с пивом. На полу быстро образовался пивной потоп, но водонепроницаемым, а сейчас, скорее, пивонепроницаемым рюкзакам ничего пока не грозило. Максим, как более худой из двух, пролез по освободившейся полке на другую сторону; Толику было тяжелее из-за его габаритов, поэтому пришлось выломать одну полку, и вскоре толстяк тоже оказался на другой стороне вместе с деньгами.

Максим нащупал в темноте внезапно забрыкавшееся маленькое тельце, взял ребенка на руки и толкнул дверь. Как он и ожидал, дверь оказалась закрыта, и пришлось два раза выстрелить в замок.

Перед ними открылось просторное помещение, насыщенное пивными парами, все заставленное какими-то огромными чанами, издающими бульканье и мрачное гудение. Рядом с дверью стояла группа людей, видимо, рабочих. Увидев странную пару с пистолетами, мешками и к тому же с маленьким ребенком, рабочие бросились врассыпную, подбадриваемые рыком Толика: «Сталин — гут, Гитлер — капут».

Максим наконец-то рассмотрел ребенка. Это была премиленькая девочка лет шести, классическая голубоглазая блондинка. Она, ошалев от происходящего, смотрела то на толстяка с пистолетами, то на державшего ее Максима.

— Ну вот, — сказал Толик, — смотри, держи ее осторожно, будущая Клаудиа Шиффер.

Сказано было вовремя, потому что из коридора донеслись выстрелы, да и пиво из опрокинутых кружек вытекало обратно в цех. Максим посадил девочку себе на шею, схватил один мешок и выстрелил в коридор. Толстяк тоже выстрелил, и они решили пробиваться к выходу из цеха.

Выход находился как раз напротив выхода из коридора, так что убегающие могли в любой момент оказаться под огнем преследователей. Стоило поспешить, но бежать с девочкой на руках и с мешками было тяжело. Впрочем, преследователи тоже застряли в коридоре, видимо, поскользнулись на пиве и с грохотом повалились. «Прямо как стадо свиней», — снова вспомнил Толик Панурга. Из коридора опять донесся громкий русский мат, и Максим переглянулся с Толиком. Когда преследователи, вытолкав наконец вагончик, оказались в цехе и увидели убегавших, те были еще на приличном расстоянии от двери. Расстреливай — не хочу.

Толика, однако, взять было не так-то просто. Был он мужик запасливый и в германский вояж захватил с собой гранату. На всякий случай. Снова продемонстрировав необычную для толстяка стремительность, Толик нежно, но сильно (как сказала бы Ася, будь она здесь) зашвырнул гранату в нападающих. Взорвалась она как раз между двух огромных емкостей, которые с готовностью извергли свое содержимое на врагов. Ожидала ли их страшная, но мужественная смерть в пивных волнах или нет, беглецы досматривать не стали и быстро выскочили из цеха, естественно, вместе с девочкой и рюкзаками.

Снаружи, к счастью, пока никого не было. Быстро забаррикадировав дверь двумя бочками, которые тоже оказались пивными (тут, видно, все было пивным), беглецы перевели дух. Максим опустил мешок на землю, снял девочку с изрядно уставшей шеи, пересадив ее на левую руку, и картинно выставил вперед пистолет.

— Ну да, да, прямо русский воин-освободитель в Трептов-парке. С поправкой на девяностые годы, — пробурчал Толик, — вместо меча пистолет с глушителем. Все расскажу твоей Асеньке, все в ролях. Она сразу вернется. Такие мужественные парни не бывают извращенцами. Как там девочка твоя?

Максим осторожно опустил ребенка, наверно, оглохшего от стрельбы, на землю. Угостить малышку было нечем, поэтому он достал и протянул ей зеленую купюру. Девочка сразу выхватила ее из рук и куда-то убежала.

— Ага, братская помощь несчастному немецкому народу, — не унимался Толик, — сначала ты их будущую фотомодель от пуль спасаешь, потом от пивного потопа, а теперь устроил план Маршалла. Ты хоть видел, сколько ты ей денег дал? В Москве этого тебе бы на пять баб с обложки «Плейхауза» хватило. Она сейчас на радостях пирожных обожрется, растолстеет, покроется прыщами и…