Страница 102 из 103
У Григория Ивановича забилось сердце. То, о чем он давно мечтал, сбылось. Он увидел-таки Президента.
– Андрей Степанович, подождите, – раздался сзади голос Точилина. – Пусть сначала войдет.
Но Президент только махнул рукой. Он направился прямо к Григорию Ивановичу и, хлопнув того по плечу, сказал:
– Ну ты, брат, и наломал дров. Как я теперь расхлебывать-то все это буду, а? Я же за каждым твоим шагом следил, ты не думай. Был все время в курсе.
– Так ведь, Андрей Степанович, приставили ко мне…
Он не договорил, потому что откуда-то со стороны ограды полыхнул выстрел, второй, третий.
Оба российских Президента начали оседать на темный асфальт двора.
Последнюю пулю Валерий Олегович Рыбников пустил в лоб самому себе.
А к упавшим уже с обеих сторон бежали люди.
– Говорил же я ему, пусть тот пройдет! – убивался Точилин.
Все, застыв, в оцепенении смотрели на двух лежавших на асфальте МУРовского двора мужчин. Одному пуля пробила челюсть, и все лицо было разворочено. Другой также не подавал признаков жизни.
– Дядя Гриша! – Слава Грязнов склонился над одним из распростертых тел.
Тем временем Президент застонал. Он, как потом установили врачи, был только ранен, причем ни один из важных органов задет не был. Все захлопотали, завозились около Президента, и его со всеми возможными предосторожностями перенесли в машину. Уехал с ними и Женя Точилин. Не прошло и нескольких минут, а никого из кремлевских людей во дворе МУРа уже не было.
И только около распростертого на земле мертвого тела с обезображенным лицом, одетого в «президентский» костюм, тихо плакал Слава Грязнов.
– Ладно, Слава, ничего не попишешь, – подошла к нему Романова.
Грязнов не отвечал.
Шура издала какой-то странный звук, похожий на всхлипывание, а потом, прокашлявшись, сказала:
– Но мы все-таки выполнили свой долг.
ЭПИЛОГ
Турецкий сидел на диване и тупо смотрел в телевизор. Телевизор мешал ему сосредоточиться, да и сосредотачиваться было особо не на чем. Все кончилось. Ирина пристроилась рядом, поджав ноги и уютно положив голову ему на плечо.
Передача была из Италии, из какого-то курортного городка, название которого Турецкий забыл сразу, как только услышал. Сегодня там открывался фестиваль эстрадной песни, и вели передачу знаменитые супруги Тарантино – Клаудиа и Джованни. Зал захлопал и доброжелательно засвистел, когда они представили публике юную дебютантку свою дочь Джульетту.
«Ну вот, – уныло подумал Турецкий, – и у них, как всюду. Мама с папой поют, значит, и ребенка туда же…»
Он смотрел на экран без малейшего интереса. Девчонке было лет тринадцать-четырнадцать. Она уверенно держала большущую гитару и обещала стать красавицей, куда там некоторым гречанкам. Турецкий, впрочем, где-то читал, будто годам к пятнадцати южная красота начинает уже отцветать.
– Я хочу спеть, – решительно сказала Джульетта, – для… одного человека.
Для какого именно, уточнять она не пожелала. Отвернулась от камеры, завесила невероятными ресницами глаза – и запела.
Я помню вечер в горах,
Седой и темный,
И свой отчаянный страх.
А ты – помнишь
Прицельный взгляд сквозь визир
И елей свечи?..
…И мой подпирали мир
Твои плечи.
Я помню детский испуг,
Тепло ладони
И шепот «Не плачь, я друг…»
А ты – помнишь,
Как выстрелы рвали тишь
Где-то за нами?..
«Все хорошо, малыш.
Пойдем к маме…»
И снова нет ни следа
В ночи бездонной.
Я буду помнить всегда.
А ты – помнишь,
Как ты мне сказал: «Нет.
Снимать не надо…»
Я твой рисую портрет.
Мы вновь рядом!
Ни Ира, ни Турецкий по-итальянски не понимали, а жалко. Зато голос у девчушки был действительно замечательный.
Телефон зазвонил почти сразу после того, как кончилась песня. Саша нехотя потянулся к аппарату.
– Борисыч?.. – сказал в трубке далекий голос очень ослабевшего человека. – Ну как жизнь молодая?
– Живой!.. – ахнул Саша.
– Местами, – хмыкнул киллер. Смеяться ему было, по всей видимости, больно.
– Алексей!.. – Турецкий стиснул трубку и закричал так, что Ира испуганно замахала на него руками: они уже уложили спать дочку. – Алексей! Вадим все о тебе переживает. Это не он подослал Макса, а…
– Я знаю, – прошептала трубка. – Привет ему. И супруге твоей тоже.
– Ты где?
– Да есть тут одно местечко…
Турецкому до смерти хотелось говорить еще, но возле уха уже раздавались короткие гудки.
– Слушай, поразительно все-таки – начало декабря, представляешь, какая сейчас погода в Москве! А тут солнце светит.
Татьяна потянула свое красивое тело, которое казалось еще красивее от покрывавшего его бронзового загара. Если, бы она застыла на месте, ее, наверно, можно было бы принять за прекрасную статую, но нет, она была живая и оттого еще более соблазнительная.
Она поднялась и, легко пробежав по белому чистейшему песку, грациозно упала в воды океана. Вода была удивительного голубого цвета и прозрачна настолько, что глубина казалась бесконечной. Разумеется, Татьяна с детства привыкла к Черному морю, ее каждый год родители возили в Анапу, в Витязево, в Лазаревское. Но этому голубому простору наше Черное море не годилось и в подметки, как и вообще вся ее прошлая жизнь в сравнении с той, которая сейчас начиналась.
– Как здорово! – воскликнула она, когда, выйдя на берег, устроилась под большим полосатым навесом уютного кафе, где за изящным столиком ее ждал Константин Андреевич. Это был уже не юный, но очень подтянутый, моложавый мужчина. На вид ему можно было дать чуть больше сорока и уж никак не пятьдесят два, как было в действительности.
– Просто рай на земле, – улыбнулась Татьяна.
– Конечно, Бермудские острова – лучший климат в мире. Мягкий и здоровый. Мы с тобой находимся сейчас на вершине древнего потухшего вулкана, который потом зарос колониями кораллов, образовавшими острова. Потому тут и песок такой белый – коралловый. Между прочим, Гамильтон– единственный порт на Саргассовом море. Море, не имеющем берегов…
– Господи, откуда ты все это знаешь?!
– Так у меня отец был географ. Я по картам и читать учился.
Он заказал кофе и немного сухого мартини.
С океана налетал легкий бриз, и, глядя в голубую безбрежную даль, окаймленную, как дорогой аквамарин, серебристой белизной песка и ярким изумрудом зелени, Татьяна думала, что добилась наконец того, чего хотела.
Она стала богатой, свободной, и Костя на самом деле ей нравился гораздо больше, чем Леонид.
Они посидели еще немного. Солнце начало клониться к западу. Они поднялись и пошли по улице городка, залитой солнечными лучами, в которых уже появился красноватый вечерний оттенок.
– Казино, – сказала Татьяна, указывая на дверь, откуда доносилась призывная веселая музыка.
– Нет, – серьезно покачал головой Константин Андреевич, – я в карты не играю, да и не только в карты – ни во что. Отыграл свое. Очень давно.
На его лице появилось какое-то отсутствующее, суровое выражение, и он сразу стал казаться старше.
– Ну что ты такой смурной. Не хочешь – пойдем к себе, – предложила Татьяна.
На лице ее спутника еще некоторое время сохранялось мрачное, сосредоточенное выражение, но внезапно он как будто стряхнул его с себя. Он озорно улыбнулся, протянув руку, сорвал с куста небольшую чайную розу и, галантно поклонившись, вручил ее Татьяне.
Вернувшись в бунгало-люкс, Татьяна пошла принимать душ – океанская вода была куда солонее черноморской, и если ее не смыть, тело после купания покрывалось белой корочкой соли.