Страница 8 из 80
— Так у него есть сын?!
— Был. Тоже, трам-тарарам, хирургом заделался. Гения из себя корчил. А в середине восьмидесятых поехал для обмена опытом за границу и дал деру… Бедного Карлушу тогда просто с грязью смешали. Он же последнее время в Кремлевской больнице работал. А тут сразу досрочно спровадили на пенсию. В общем, подложил сынок папаше свинью…
— А где он сейчас, это подлец?
— Да хрен его знает! Где-то за бугром ошивается. С тех пор больше домой не заявлялся. Не удивлюсь, если и на похороны отца не приедет. Одно слово — ….
— Как же этому… удалось остаться на Западе?
— Обычное дело. Как все тогда оставались. Изобразил себя жертвой политических репрессий. Наплел с три короба про свои необычайные таланты и интерес к ним со стороны КГБ. Ну и добился политического убежища.
— Ясно, — покачал головой Турецкий. — Так что же все-таки было причиной смерти профессора, Борис Львович?
Доктор Градус мрачно набулькал себе еще спирта и залпом выпил.
— Все указывает на сердечный приступ. Сердчишко у него еще с лагерных времен пошаливало…
— Ошибки быть не может? Это была естественная смерть?
— Что я тебе Бог, трам-тарарам?! — вспылил старик. — Не ошибаются, милок, только боги!
Турецкий смерил матерщинника пристальным взглядом.
— Я вижу, у вас есть сомнения. Почему?
— По кочану! Ты бы его еще пару недель на жаре подержал, а после спрашивал!
— Значит, вы что-то обнаружили, Борис Львович?
Доктор Градус угрюмо покачал лоснящейся круглой головой.
— Обнаружил — хрен на роже… Тебе, «важняк», как всегда, убийство мерещится. Доказательства тебе подавай. Только нет их у меня, доказательств! Одни догадки.
— Например?
— Например, скажу тебе, что в наше время «организовать» человеку сердечный приступ — это вообще плевое дело. И комар носу не подточит.
— Это мне и самому известно, потому и спрашиваю. Так что конкретно вам удалось обнаружить?
— След у него остался на левой руке, — вздохнул старый судмедэксперт. — Крошечный такой. От укола в вену.
— Так чего же вы молчали?!
— Потому что это еще не доказательство! А может, он сам себя уколол!? Эх, привези ты мне его хотя бы на день раньше… Одним словом, никаких следов наличия в организме препаратов, способных вызвать смерть, вскрытие не обнаружило. Вот тебе и весь сказ. Поздно ты спохватился, «важняк», слишком поздно.
— Что ж, и на том спасибо, — помрачнев, вздохнул Турецкий. — А насчет вашего знакомства с профессором Ленцем мы, если не возражаете, еще как-нибудь поговорим.
— Валяй. А теперь давай, «важняк», лучше выпьем. За Карлушу. Чтоб ему на том свете ангелы сладко пели…
Отделение милиции в Перово
В третий раз повторилось то же самое. Неприветливый тучный мужчина в помятом форменном мундире (снова не тот, который принимал ее в предыдущий раз), не глядя на посетительницу, снова принялся задавать ей одни и те же вопросы.
— Краснолобова Людмила Евгеньевна, — покорно назвалась она. И, всхлипнув, добавила: — Я насчет моего сына…
Все это, превозмогая душившие ее отчаяние и боль, Людмила Евгеньевна уже рассказывала. Подробно и терпеливо, чтобы очередной «товарищ милиционер», как она их величала, успел так же подробно все записать. Она не понимала, зачем ее заставляли всякий раз повторять все заново. Только смутно догадывалась, что так, очевидно, здесь было заведено. И покорно терпела как часть той непосильной душевной муки, которая терзала ее, казалось, уже целую вечность.
Прожив сорок с небольшим лет, Людмила Евгеньевна отродясь не имела дела с милицией. Жила скромно и незаметно, так же, как и множество других одиноких женщин. Работала мастером смены на Московском часовом заводе. В одиночку растила сына. Ему, и только ему, она посвятила всю свою жизнь; в нем, и только в нем, было все ее счастье.
Сереже недавно исполнилось тринадцать лет. Несмотря на трудности переходного возраста, был он на удивление хорошим мальчиком: скромным, честным, послушным. Искренне любил свою мать и всячески помогал ей по дому. Учился тоже неплохо, хотя с математикой у него порой бывали проблемы. Увлекался спортом. В свободное время постоянно что-то мастерил — модели самолетов, кораблей, автомобилей. А главное, что особенно радовало Людмилу Евгеньевну, никогда не водился с дурными компаниями. За это во дворе его называли не иначе как маменькиным сынком. Но Сережа не обижался. И всегда готов был вступиться за свою маму…
И вдруг мальчик исчез. Однажды, в конце июля, отправился гулять и не вернулся! И с этого ужасного дня Людмила Евгеньевна напрочь лишилась покоя.
В первую бессонную ночь она едва не сошла с ума от страха и тревоги. Под утро, усилием воли взяв себя в руки, лихорадочно начала обзванивать Сережиных друзей, одноклассников, знакомых. Потом все больницы и даже морги. Но никто и нигде ничего не мог сказать о судьбе ее единственного сына.
В тот же день, отпросившись с работы, Людмила Евгеньевна впервые пошла в милицию. И тут ей неожиданно пришлось выслушать такое! Вместо того чтобы немедленно заняться поисками Сережи, совершенно равнодушный к его судьбе милиционер долго выпытывал у Людмилы Евгеньевны: а не был ли ее мальчик наркоманом, не имел ли приводов в милицию, не дружил ли с местными хулиганами? Но самое ужасное, что этот милиционер, у которого тоже наверняка были дети, все равно ей не поверил! Он почему-то был убежден, что Сережа, как и большинство детей его возраста, просто не мог быть таким хорошим, каким описывала его Людмила Евгеньевна…
Разумеется, ей обещали помочь. Но прошла неделя, а никаких известий о судьбе Сережи по-прежнему не было. Мальчик будто в воду канул. И надежд на его возвращение с каждым днем оставалось все меньше и меньше.
Разом постаревшая, Людмила Евгеньевна опять пошла в милицию, где все повторилось сначала. С той лишь разницей, что принимал ее другой человек. Но вопросы, которые он задавал, недоверие, которое откровенно испытывал к словам бедной матери, оказались неизменными…
Все это было похоже на пытку. Жестокое и бессмысленное глумление над попавшим в беду человеком. И под конец своего третьего визита в райотдел милиции Людмила Евгеньевна внезапно с ужасом поняла, что здесь ей ничем не помогут. Потому что всех этих людей в форме, по долгу службы призванных защищать и помогать, интересовало в действительности все, что угодно, только не судьба ее бесследно исчезнувшего сына.
Не попрощавшись, Людмила Евгеньевна неожиданно встала и молча вышла из казенного унылого кабинета, где равнодушно убили ее последнюю надежду. Не видя ничего вокруг ослепшими от слез глазами, ощупью прошла по длинному коридору и опомнилась только у выхода, возле грязной железной клетки, где, будто животные в зоопарке, томились задержанные неопрятные подростки. Подчиняясь слепому порыву, Людмила Евгеньевна принялась высматривать среди них своего Сережу. Но сына, ее несчастного сына, в этой ужасной клетке не было.
Внезапно один из бритоголовых парней, с серьгой в левом ухе и расписанной яркими красками физиономией, просунув сквозь решетку хваткую растопыренную пятерню, глумливо оскалился:
— Эй, мамаша, дай сигаретку!
Людмила Евгеньевна испуганно отпрянула и поспешила выйти на улицу.
Пройдя несколько кварталов, она почувствовала, как в груди у нее неотвратимо закипает возмущение. Что происходит? Зачем над ней издеваются? Почему она должна все это терпеть?!
— Довольно, — замедлив шаг, прошептала Людмила Евгеньевна. — Довольно! — громко повторила она. — Я это так не оставлю!..
На нее начинали удивленно оглядываться. Но она, как прежде, ничего вокруг не замечая, неожиданно повернула к станции метро и ускорила шаг.
Довольно! Она больше не будет покорно ждать. Прямо сейчас она поедет на Петровку. Найдет там самого главного милицейского начальника и все ему скажет. Все. Она заставит «их» найти ее сына! Живого или…