Страница 22 из 45
— Мне остаётся только сожалеть об этом, — голос его переполняла печаль.
— Но почему? — изумилась Валентина.
— Потому что я не герцог, мадонна.
— И что из этого? — воскликнула она и показала рукой на лагерь. — Вон где герцог. И какую бестактность, мессер, могла я обнаружить в ваших словах? Что мне до вашего титула? Для меня вы верный рыцарь, благородный дворянин, надёжный друг, пришедший на помощь в час беды. Или вы забыли, почему я воспротивилась решению дяди? Да потому, что я — женщина, и прошу от жизни не более того, что принадлежит мне по праву. Но и ни на йоту меньше!
Тут она замолчала, и вновь румянцем полыхнули её щёки, ибо она поняла, что сказала слишком много. Чуть отвернулась, вглядываясь в темноту. И услышала у своего уха страстный шёпот:
— Валентина, клянусь душой, я люблю вас.
От нахлынувших чувств у девушки чуть не подогнулись колени. Рука Франческо вновь легла на её руку.
— Но зачем мучить себя несбыточными надеждами? — уже более рассудительно продолжил Франческо. — Вскорости Джан-Мария снимет осаду и отбудет в Баббьяно. Вы обретёте желанную свободу. Куда вы поедете?
Валентина посмотрела на него, словно не понимая вопроса, в глазах её была тревога.
— Куда вы позовёте меня. Куда же ещё мне ехать?
Франческо даже вздрогнул. Такого ответа он не ожидал.
— Но ваш дядя…
— Разве я ему что-то должна? О, я думала над этим, и до… до сегодняшнего утра мне казалось, что выход у меня один — монастырь. Большую часть моей жизни я провела в монастыре святой Софьи, а то, что я увидела при дворе моего дяди, в Урбино, не влечёт меня. Мать-настоятельница меня любит и возьмёт к себе, если только… — тут Валентина посмотрела на него, и взгляд её не оставлял сомнений в том, что она отдаёт себя в его власть.
Голова у Франческо пошла кругом. Он уже не помнил о том, что она — племянница герцога Урбино, а он — граф Акуильский, пусть и дворянин, но далеко не столь высокого происхождения и, уж конечно, ей не пара.
Франческо повернулся к ней, руки его, помимо воли, а возможно, подчиняясь взгляду Валентины, легли ей на плечи. Сдавленно вскрикнув, он прижал девушку к груди. Она на мгновение застыла в его объятьях, потом подняла голову, а он, чуть наклонившись, поцеловал её в губы. Она не противилась, но и не затянула поцелуй, мягко отстранив его рукой. И Франческо, несмотря на охватившую его страсть, мгновенно повиновался.
— Милая! — воскликнул он. — Теперь ты моя, и я не отдам тебя ни Джан-Марии, ни всем герцогам мира.
Она приложила руку к его губам, чтобы заставить его замолчать. Франческо поцеловал ладошку, и Валентина со смехом опустила руку. А затем, всё ещё смеясь, она показала на лагерь Джан-Марии.
— Когда мы окажемся далеко-далеко отсюда, там, где нас не достанут ни власть Гвидобальдо, ни месть Джан-Марии, я буду твоей. Но пока мы должны заключить особое соглашение. Заботы у нас сейчас другие, и, расслабившись сегодня, я, наверное, отниму и у тебя силы, а вот этого нам и не нужно. Ибо только на тебя моя надежда, дорогой Франческо, верный мой рыцарь.
Он уже хотел ответить ей. Сказать, кто он и откуда. Но Валентина указала на подножие лестницы, где в лунном свете была видна мужская фигура.
— Сюда идёт часовой. Оставь меня, дорогой Франческо. Иди. Уже поздно.
Он низко поклонился, покорный, как истинный рыцарь, и ушёл. Душа его была полна любовью.
Валентина смотрела ему вслед, пока он не скрылся за выступом стены. А затем глубоко вздохнула, благодаря небеса за то счастье, которое они даровали ей, облокотилась на гранит и всмотрелась в темноту. Щёки её горели, сердце гулко билось. Она засмеялась от переполняющей её радости. Лагерь Джан-Марии уже не пугал её, а вызывал разве что презрение. Да и чего бояться, когда у неё есть могучий рыцарь, готовый уберечь её от любой напасти.
Не без юмора оценивала она ситуацию, в которой оказалась. Джан-Мария явился к Роккалеоне с войском, чтобы принудить её стать его женой. Но добился лишь того, что она попала в объятия другого мужчины, чьи достоинства смогла оценить лишь благодаря осаде. Ночной аромат, лёгкий ветерок, овевающий разгорячённые щёки, — не в осаждённом замке находилась она, а в самом раю. Монна Валентина запела, но, увы, какой же рай может обойтись без змея, неслышно подкравшегося и зашипевшего под ухом. И заговорил змей голосом Ромео Гонзаги.
— Меня радует, мадонна, что хоть у одного человека в Роккалеоне достаёт мужества петь.
Валентина вздрогнула от неожиданности, повернулась. Взглянула в его злое лицо и даже встревожилась. Посмотрела туда, где лишь недавно стоял часовой. Но ни души не было ни на крепостной стене, ни у лестницы. Лишь она и Гонзага.
Напряжённую тишину нарушали лишь рёв горного потока во рву да окрики охранников в лагере Джан-Марии: «Chi va la?» [9]Валентина подумала о том, мог ли слышать Гонзага её разговор с Франческо и много ли он увидел.
— Однако, Гонзага, и вы пели, когда я ушла из столовой.
— Чтобы обниматься под луной с этим ничтожеством, бандитом, головорезом!
— Гонзага! Как вы смеете?
— Смею? — передразнил он Валентину вне себя от гнева. — А как же вы, племянница Гвидобальдо да Монтефельтро, благородная дама из рода Ровере посмели прийти в объятья безродного мужлана, солдафона? Но вы ещё в чём-то упрекаете меня, вместо того чтобы сгореть от стыда.
— Гонзага, — теперь и её голос дрожал от ярости, — оставьте меня немедленно, а не то я прикажу всыпать вам плетей.
Мгновение, словно зачарованный, он смотрел на Валентину. Затем воздел руки к небесам и безвольно уронил их. Пожал плечами, недобро рассмеялся.
— Зовите ваших людей. Пусть они выполнят ваш приказ. Забьют меня плетьми до смерти. Хорошая мне будет награда за всё то, что я сделал для вас, за то, что рисковал жизнью. Наверное, мне не следовало ждать от вас ничего иного!
Валентина тщетно пыталась взглянуть ему прямо в глаза.
— Мессер Гонзага, я не отрицаю, что вы верно служили мне, когда готовили побег из Урбино…
— К чему об этом говорить? — фыркнул он. — Вы использовали меня, пока другой не предложил вам свои услуги, не завоевал ваше расположение и не стал командовать всем замком. К чему вспоминать былое?
— К тому, что я теперь расплатилась с вами за вашу службу, — резко ответила Валентина. — Вы берёте плату упрёками, а оскорблениями испытываете теперь моё терпение.
— Удобная же у вас логика. Меня отбросили, как старую одёжку. А расплатились с одёжкой тем, что долго носили её, пока она не изорвалась.
Тут она подумала, что в словах Гонзаги есть доля правды. Возможно, она обошлась с ним излишне сурово.
— Вы полагаете, Гонзага, — тон её чуть смягчился, — что ваша служба даёт вам право оскорблять меня и рыцаря, который служил мне не хуже вас, и…
— Что же он такого сделал по сравнению со мной? В чём он превзошёл меня?
— Но когда наёмники взбунтовались…
— Ба! Вот об этом не надо. Тело Господне! Это его профессия — держать в страхе этих свиней. Он сам — один из них. А разве можно сравнить риск, которому подвергается он, взяв вашу сторону, с тем, что могу потерять я?
— В случае нашего поражения он может расстаться с жизнью, — сухо ответила Валентина. — Можете ли вы лишиться большего?
— В случае поражения, да, — отмахнулся Гонзага. — Это ему дорого обойдётся. Но если дела наши пойдут хорошо и герцог снимет осаду, ему больше нечего бояться. Я же — другое дело. Как бы ни закончилась осада, мне никуда не скрыться от мести Джан-Марии и Гвидобальдо. Они знают о моей роли в этом деле. Знают, что я помогал вам и что без меня вам не удалось бы организовать оборону замка. И чем бы ни обернулось будущее для вас или этого мессера Франческо, мне рассчитывать не на что.
Валентина глубоко вздохнула, прежде чем задать очевидный вопрос.
— Но… разве вы не задумывались, какие могут быть последствия, прежде чем принять участие в этом деле, прежде чем уговаривать меня решиться на такой шаг?
9
Кто идёт? (итал.)