Страница 18 из 45
Развязал бечёвку, отбросил стрелу в угол, развернул письмо, прочитал его, привалившись плечом к стене.
«Если с вашей помощью Роккалеоне станет моим, вы вправе рассчитывать на мою благодарность. Я гарантирую вам полное прощение и награду в тысячу золотых флоринов».
Радостная улыбка осветила лицо Гонзаги. Он и не рассчитывал на такую щедрость. Естественно, он примет условия Джан-Марии, а Валентина пусть поздно, но поймёт, что не следовало ей целиком полагаться на мессера Франческо. Пусть он теперь попробует спасти её, как обещал. И ещё вопрос, взбунтуются наёмники или нет? Злобный смешок сорвался с губ Гонзаги. Она получит хороший урок и, став женой Джан-Марии, раскается в том, что столь пренебрежительно отнеслась к Ромео Гонзаге.
Он вновь рассмеялся и тут же похолодел от ужаса, услышав за спиной чьи-то мягкие шаги.
Сжал письмо герцога в комок и в испуге бросил его через стену. А затем, тщетно стараясь стереть с лица страх, повернулся.
И увидел Пеппе, сверлящего его взглядом.
— Ты что, выслеживаешь меня? — голос его дрожал, а посему звучал не так грубо, как ему хотелось бы.
Шут насмешливо поклонился.
— Монна Валентина желает видеть вас в саду, ваша светлость.
Глава XIX. ЗАГОВОР И КОНТРЗАГОВОР
Быстрые глаза Пеппе видели, как Гонзага смял и бросил через стену лист бумаги, не ускользнул от него и испуг, отразившийся на лице придворного. По натуре очень любопытный, Пеппе по собственному опыту знал, более всего интересно именно то, что люди пытаются скрыть. И посему, как только Гонзага поспешил к Валентине, шут высунулся из-за зубцов.
Поначалу он ничего не увидел и уже огорчённо подумал, что листок упал в воду и унесён бурным потоком. Но затем, устроившись на выступе, присмотрелся повнимательнее, заметил-таки бумажный комок, лежащий футах в десяти ниже потайной дверцы над подъёмным мостом.
Тайком, ибо Пеппе не имел привычки посвящать кого-либо в свои планы без крайней на то надобности, он раздобыл моток крепкой верёвки. Открыв металлическую дверцу, накрепко привязал к ней один конец, а второй осторожно опустил вниз, опасаясь, как бы не столкнуть в воду бумажный комок.
Ещё раз убедившись, что за ним никто не наблюдает, Пеппе начал спуск. Перебирая по верёвке руками, а ногами упираясь в гранитные блоки стены, он добрался до бумажного комка, изготовился, быстрым движением руки схватил комок, тут же сунул его в рот, зажал зубами и быстро-быстро, словно обезьянка, вскарабкался наверх.
Опять удостоверился, что подвиги его остались незамеченными как защитниками замка, так и осадившими его войсками Джан-Марии, свернул верёвку, закрыл дверцу, запер замок, задвинул засовы и прошёл в караулку, где не было ни души, чтобы положить ключ на место. А потом, с таинственным письмом в руке, поспешил к фра Доминико, который на кухне жарил барашка, освежёванного тем же утром. Осада замка лишила его защитников свежей рыбы, зайцев и лесных птиц.
Увидев шута, монах привычно обругал его, ибо при всей своей святости не чурался бранных слов, но Пеппе на этот раз не ответил тем же, побудив тем самым доброго монаха справиться, не заболел ли он.
Не отвечая на вопрос, шут разгладил смятый листок, прочитал написанное, присвистнул и засунул за пазуху.
— Что это у тебя? — полюбопытствовал фра Доминико.
— Рецепт жаркого из мозгов монаха. Редкий деликатес, знаешь ли, — с тем Пеппе и отбыл, сопровождаемый злобным взглядом и новыми проклятиями.
А Пеппе отнёс письмо графу Акуильскому. Тот внимательно прочитал его, спросил Пеппе, каким образом оно попало к Гонзаге. К удивлению шута, письмо это не вселило тревогу, но, наоборот, успокоило Франческо.
— Он предлагает Гонзаге тысячу флоринов и свободу. Ну что ж, значит, я не обманул моих людей, убеждая их, что угрозы Джан-Марии не будут подкреплены делом и ни одно ядро не упадёт на Роккалеоне. Сохраним это в секрете, Пеппе.
— Но вы будете присматривать за мессером Гонзагой? — спросил шут.
— Присматривать? Но зачем? Неужели ты полагаешь, что он может принять подобное предложение?
Пеппе поднял голову, хитренько улыбнулся.
— А не думаете ли вы, господин мой, что он сам на него напросился?
— Стыдись, Пеппе, — покачал головой Франческо. — Пусть мессер Гонзага трусоват и годится лишь на то, чтобы играть на лютне, но предать монну Валентину… Нет, нет!
Шут, однако, придерживался иного мнения. С Гонзагой ему доводилось общаться чаще, так что он хорошо представлял себе, с кем имеет дело. Пусть Франческо не верит в его предательство, он, Пеппе, будет держать его под постоянным наблюдением. Что он и делал остаток дня, не теряя Гонзаги из виду. Но не заметил ничего подозрительного, разве что постоянную задумчивость придворного.
Вечером, едва они поужинали, Гонзага пожаловался на зубную боль и с дозволения Валентины вышел из-за стола. Шут поднялся, чтобы последовать за ним, но у порога извечный враг Пеппе, фра Доминико, схватил его за шкирку.
— У тебя тоже болят зубы, бездельник? Оставайся здесь да помоги мне!
— Отпусти меня, добрый отец Доминико, — прошептал Пеппе, и монах, вероятно почувствовав, что дело серьёзное, разжал пальцы.
Но Валентина уже позвала его обратно к столу, так что улизнуть он не успел.
Печально слонялся он по комнате, думая лишь о Гонзаге и его предательстве. И лишь вера во Франческо и нежелание попусту волновать Валентину удерживали Пеппе от того, чтобы поделиться своей тревогой с остальными. Если бы он знал, сколь она обоснована, то наверняка дал бы волю языку. Ибо в это самое время, когда он помогал фра Доминико уносить грязную посуду, Гонзага беседовал с Каппоччо, охранявшим северную стену.
Без обиняков он сказал наёмнику, что напрасно он сам и его товарищи поддались утром уговорам Франческо, ибо доводы рыцаря ничем не подкреплены.
— Говорю тебе, Каппоччо, — подвёл итог Гонзага, — оставаясь здесь и продолжая бессмысленное сопротивление, вы лишь туже затягиваете верёвку на своих шеях. Как видишь, я с тобой откровенен.
Однако подобную откровенность Каппоччо воспринял довольно скептически. И заподозрил, что Гонзага руководствуется другими целями, помимо заботы о благополучии наёмников. Он остановился, уперев алебарду в гранит крепостной стены, и всмотрелся в лицо придворного, едва различимое в пробивающемся сквозь облака лунном свете.
— Вы полагаете, что мы сглупили, послушав мессера Франческо, и нам следовало ещё днём покинуть Роккалеоне?
— Да, именно об этом я и толкую.
— Но почему именно вы даёте нам такой совет? — в голосе Каппоччо слышалось удивление.
— Потому что, Каппоччо, — последовал уклончивый ответ, — меня, как и вас, затянули в эту историю ложными обещаниями. И Фортемани я давал те гарантии, что получил сам. И не готовился к смерти, что поджидает здесь нас всех. Честно тебе скажу, мне просто страшно.
— Кажется, я начинаю понимать, — пробормотал Каппоччо. — Если мы уйдём из Роккалеоне, вы присоединитесь к нам?
Гонзага кивнул.
— Но почему вы не обговорите всё это с Фортемани? — Каппоччо ещё мучили сомнения.
— Фортемани! — Гонзага всплеснул руками. — Клянусь Богом, только не с ним. Он околдован этим Франческо. Вместо того чтобы ненавидеть этого подонка, благо у Фортемани есть на то причины, он бегает за ним, как собачонка, и повинуется каждому его слову.
Вновь Каппоччо всмотрелся в лицо Гонзага. Но луна совсем скрылась в тучах.
— А откровенны ли вы со мной? Или скрываете за вашими намерениями что-то ещё?
— Друг мой, — ответил Гонзага, — дождитесь, пока поутру к стенам не приедет за ответом герольд Джан-Марии. Тогда вы вновь услышите условия, на которых вам сохранят жизнь. А до того ничего не предпринимайте. Но вот когда вам пообещают пытку и виселицу, полагаю, вы сами без труда определите, где искать спасения. Вы спрашиваете, чем я руководствуюсь, обращаясь к вам? Я уже всё сказал, и душа моя — открытая книга. Цель у меня простая — сохранить свою жизнь. По-моему, повод достаточно веский.