Страница 21 из 38
Трудно было представить, что в миллионном городе может существовать такой глухой закоулок. Особенно жуткое впечатление производил он ночью: запоздалые прохожие переводили под фонари на другую сторону Магистрального проспекта, огибая зловеще-черный зев безымянного переулка. Три световых пятна терялись в глубине почти километрового аппендикса — это было освещение запасных, аварийно-пожарных въездов на территорию заводов, которыми никто и никогда не пользовался, однако разбитые или перегоревшие лампочки регулярно заменялись охраной. Тем более удивительным могло показаться то обстоятельство, что четвертые ворота, регулярно распахивающие свои тяжелые створки, постоянно находились в тени.
В отличие от трех других они не относились ни к одному из заводов. Когда-то за ними располагалась охранная комендатура НКВД, потом режимный отдел УМВД, а после передачи охранных функций подразделениям ВОХРа здесь находилась ремонтная база автохозяйства УВД. До тех пор пока один из предшественников Викентьева не присмотрел это место для того, чтобы переводить осужденных к высшей мере из одного состояния в другое. Из живого в мертвое.
В ноль часов тридцать минут, когда спецавтозак, замаскированный под хлебный фургон, прибыл в степнянскую тюрьму, с Мегистрального проспекта в темный безымянный переулок свернула старая, давно отслужившая положенный срок серая «Волга», не списанная в металлолом только благодаря настойчивости подполковника Викентьева и мастеровым способностям младшего сержанта Шитова, который и сидел за рулем — без оружия, в немаркой одежде гражданского образца, как и положено шестому номеру спецопергруппы «Финал».
Рядом с Шитовым кособочился на продавленном сиденье довольно невзрачный человек в старомодном, изрядно поношенном костюме. Перекошенное вверх правое плечо еще больше, чем потертости на локтях и «пузыри» на коленях, выдавало в нем многолетнюю жертву сидячей, канцелярской работы. Но почетное переднее место и утратившая праздничную свежесть белая сорочка с потерявшим стромкость галстуком — униформа «аппаратных» работников, отличали советника юстиции Григорьева от двух других пассажиров.
Массивный, катастрофически толстеющий Буренко развалился сзади и, расстегнув на груди клетчатую желто-белую «шведку», обмахивался, словно веером, газетным свертком, в котором находились резиновые перчатки и другие необходимые причиндалы — вата, марля, жгут. Ноги он вытянул поперек салона, создавая явные неудобства первому номеру. Тот, однако, не возражал, терпеливо сидел в уголке, прижимаясь к разболтанной дребезжащей двери, и только время от времени отстранял грубые ботинки врача, чтобы не испачкались широкие, допотопного покроя брюки. Впрочем, штаны были немаркими и легко отстирывались, так же как выгоревшая форменная защитного цвета рубашка без знаков отличия — в этом наряде он работал у себя в саду.
Серая «Волга» проехала около четырехсот метров и развернулась поперек проулка. Справа виднелись огни Магистрального проспекта, слева тускло светились окна электроподстанции. Ближний свет фар высвечивал зеленые стальные ворота в серой бетонной стене.
С треском вытянув стержень ручника, Шитов вышел из машины, сноровисто и быстро отпер замок и отвалил тяжелые створки. «Волга» въехала в небольшой двор бывшего автохозяйства. Собственно, здесь ничего не изменилось. Проржавевший остов грузовика, гора старых шин, гараж на три бокса, кирпичное здание мастерских… «Точка» исполнения. Гараж и мастерские сходились под прямым углом, поэтому члены спецопергруппы «Финал» между собой называли это место «уголком». Самый внимательный глаз не смог бы определить истинное назначение «уголка» — обычная ремзона, каких в большом городе не менее сотни. И помещение, которое отомкнул шестой номер — бывшая диспетчерская, — наводило уныние типовой безликостью: стол под зеленым, в чернильных пятнах, сукном, старые, расшатанные стулья, изрядно вытертый клеенчатый диван, обшарпанный шифоньер… Точь-в-точь красный уголок какого-нибудь домоуправления, только стульев поменьше.
Григорьев, прижимая локтем видавшую виды кожаную папку, первым зашел в комнату, с отвращением вздохнул застарелый табачный дух, стряхнул папкой невидимую, но вполне вероятную здесь пыль и осторожно опустился на скрипнувший диван. Лицо его, как всегда, выражало недовольство. Это относили на счет многолетней хронической язвы, хотя столь же многолетняя работа по надзору за мерзостями мест лишения свободы в не меньшей степени была способна породить не только любую гримасу, но и саму язву. Сейчас недовольство прокурора могло объясниться и учуянным еще в машине запахом перегара, исходящим от Буренко, и позвякиванием в клеенчатой сумке первого номера, и деловитостью, с которой тот перемешивал на зеленой скатерти черные костяшки домино.
Конечно, и стресс надо снимать, и «козла» забивать можно, время есть… Но черт бы их побрал с этой обыденностью, будто на пикник выехали… Особенно раздражал Буренко: неряшливостью, цинизмом, самомнением. Гордится своей эрудицией — как же, два института окончил! Ну и что? Зачем врачу археология? Зачем таскаться летом по раскопкам? Работает с трупами, отдыхает со скелетами, хорошенькое хобби! Жить в палатке, ворочать грунт на солнцепеке, мокнуть под дождями; комары, гнус, малярия… Да мало ли какую инфекцию можно найти в любом захоронении… И не мальчишка, скоро пятьдесят стукнет, а на тебе — романтик! Но выезжать с ним любят. Как начнет байки травить — про сарматскую царицу, золотой курган, скифские клады — все: от шофера-милиционера до следователя — рты раскрывают. И начальники служб не прочь с ним поболтать, говорят — интересный человек. Вот и возомнил себя черт знает кем! Викентьеву не подчиняется, считает, что и прокурору не поднадзорен — получается, он здесь и есть самый главный? Разговоры всякие заводит, да так, будто остальные в грязи ковыряются, а он, чистенький, сидит наверху, да им за это пеняет. Недаром исполнитель с ним постоянно ссорится: кому приятны эти намеки про убийц и их жертв… Нашелся моралист! Если хотя бы половина того, что о нем болтают, правда… Вроде спирт из препаратов пил и с женскими трупами это самое… Конечно, бывшей жене веры мало, но когда смотришь на его жирную ряшку, то ведь не скажешь однозначно, что враньё… Насчет спирта и сомневаться нечего — откуда угодно выпьет, закладывает здорово, и с каждым годом все больше… А вот насчет остального — кто знает, пятьдесят на пятьдесят…
Врач будто почувствовал мысли прокурора и уставил на него пристальный взгляд маленьких, нервно блестящих глаз.
— Присоединитесь, Степан Васильевич?
Григорьев отрицательно качнул головой и демонстративно полез в свою папку. «Даже шестьдесят на сорок, — подумал он. — На редкость неприятный тип!»
— Начальство отказалось, — ернически пропел Буренко. — А нам что оставалось? Не хочешь разрыдаться — сумей поразвлекаться!
И обычным голосом сказал:
— Сами забьем.
Потом подмигнул первому номеру и пошептал что-то в ухо.
— Нет, — отрезал тот. — Только после работы. Порядок надо соблюдать!
— Что вы, собственно, называете работой? — занозисто спросил Буренко. — И что — порядком? Как именуется эта чудесная работа? И как звучит ваша должность?
— Опять?! Ей-богу, не буду играть, если так, — вспылил первый.
Буренко немного подумал.
— Ладно, давайте не вдаваться… А по сто капель совсем бы не помешало!
Он сглотнул, и второй подбородок колыхнулся в такт с кадыком.
— Не распускайтесь, товарищ Буренко! — желчно произнес прокурор. — Иногда мне кажется, что вы просто бравируете своим цинизмом!
Врач откинулся на спинку стула и изготовился к обстоятельному ответу, но передумал и махнул рукой.
— Ладно, в конце концов, любую патологию можно считать нормой и порядком, все зависит от точки отсчета. Тогда противоестественное дело — обычная работа. Но сейчас я не хочу споров. За дело! Где там наш Петюнчик?
— Машину загоняет, сейчас явится, — проворчал первый, набивая в согнутую ладонь черные прямоугольники. — Да вот и он! Чего это ты такой вскукоженный?