Страница 15 из 38
Резиновая калоша, сорвавшись с ноги Кадиева, чуть не попала в лицо Попову, он отпрянул и пропустил момент, когда Удав босой ногой достал третьего прапорщика, только увидел, что на полу лежат уже три фигуры в зеленой форме.
Все произошло мгновенно. Словно в кошмарном сне, Попов увидел себя со стороны — запертым в глухом каземате особого блока, где озверевший убийца, стоящий на самом пороге загробного мира, легко расправляется со специально подготовленной охраной, так матерый волк, играючи, разделывается с наглыми, самоуверенными дворнягами, понадеявшимися взять численным превосходством.
Как при замедленной съемке, Удав клонился вперед, захватив руки четвертого прапорщика, и тот неспешно отрывался от земли, чтобы, кувыркнувшись через голову, занять место рядом с товарищами. Кленов медленно пятился назад к торцовой стене, на лице его была написана явная растерянность, рот открывался, выкрикивая знакомое слово, разобрать которое Валера почему-то не мог.
Викентьев и Сергеев с двух сторон надвигались на Удава, взгляд второго номера и оскал третьего были самыми страшными во всем происходящем.
Попову показалось, что положение безвыходное: если даже поднимется то, о чем кричал Кленов, а он наконец разобрал это слово — «Тревога», никто не сможет проникнуть в наглухо задраенный каземат особого корпуса, а мятый капитан, конечно, не заменит всего дежурного наряда. Взбесившийся, вычеркнутый из числа живых Удав, которому нечего терять, передушит всех в этом вонючем душном коридоре… Бежать!
Попов вроде бы убегал, но Удав, перебрасывающий через себя четвертого прапорщика, приближался, укрупнялась его бритая голова, оскаленный рот, висок, левый бок под задранной напряженно рукой… Висок и левый бок виделись особенно четко, но тут события закрутились в обычном темпе: прапорщик грохнулся об пол, Удав мгновенно выпрямился; и пырнул Сергеева в глаза; растопыренные пальцы, встретив стекла защитных очков, неестественно вывернулись, Викентьев пушечно всадил кулак в бочкообразный торс осужденного и поймал его за руку. Необычно — одновременно рукой и ногой ударил Сергеев…
Вернулись и звуки: мягкий шлепок упавшего тела, треск выбитых пальцев, гулкие удары, крик «Тревога!», перекрывающий его приказ «Не стреляй!». Попов не понимал, к кому обращена эта команда: прапорщики явно не собирались стрелять, да и вообще совершать каких-либо осмысленных действий, и Кленов, продолжая кричать «Тревога!», вцепился в уши Кадиева, запрокидывая назад голову, чтобы лишить равновесия, а Сергеев двумя рунами выкручивал Удаву левую руку.
Висок и левый бок Кадиева исчезли из поля зрения, и это почему-то вызывало досаду. Попов хотел отжать ему подбородок, но что-то мешало, оказывается — пистолет, уткнувшийся стволом в исцарапанную шею. Когда и зачем он его вынул?
— Помогай! — сквозь зубы процедил Викентьев, медленно заводивший правую руку Удава за спину.
— Давай, Валера! — сдавленным от напряжения голосом просил Сергеев, справляющийся с левой рукой смертника.
Попов сунул пистолет в карман, схватил широкую кисть Кадиева, вывернул ее на излом, правая рука прекратила сопротивление, и второй номер завернул ее почти к бритому затылку.
— Не то! Наручники… — чуть свободней сказал Викентьев.
Попов метнулся в сторону, поднял тяжелую железяку, откинул скобы амбарных замков.
Щелк! — широкое, поросшее волосами запястье зажала толстая полоса стали.
— Теперь вторую…
Раздался еще один щелчок.
— Все! — выдохнул Викентьев. — Здоровый, слон! Ну ничего, эти не сломает…
Дверь в отсек смертников распахнулась.
Дежурный капитан с пистолетом в руке молодецки ворвался внутрь, мгновенно оценил обстановку и спрятал оружие в кобуру.
— Готов? А я объявил тревогу…
Следом, сутулясь, вошел пожилой прапорщик с поста у входа в особый корпус. Его вид сводил на нет старания капитана изобразить готовность к решительным действиям.
— Дайте отбой и проверьте камеры! — приказал Кленов, обозначая свое участие в стабилизации обстановки.
Удав сидел на полу с заведенными назад руками и утробно икал.
— Я вас зубами порву, петухи сучьи! — проговорил он сквозь икоту. — Хер меня на луну отправите!
В голосе была такая убежденность, что Попову стало не по себе. Мятый капитан впечатлительностью не отличался.
— Сдохнешь, куда ты денешься, — сказал он и саданул Удава что есть силы по голове. Раздался звук, будто ударили по тыкве. — Тебе по земле нельзя ходить. Не вынесет тебя земля-то…
Капитан замахнулся еще раз, но Викентьев перехватил руку.
— Все! — отрезал он и сделал запрещающий жест трем пострадавшим прапорщикам, которые немного оправились и явно собирались взять реванш.
— Все, я сказал! Передача состоялась!
— Жаль… Остался бы у нас на ночь, — массируя челюсть, невнятно произнес самый здоровый и выплюнул кровавый сгусток.
— Испугал, сучий потрох! — Удав сильно кренился на правый бок, но сумел изобразить перекошенным ртом презрительную улыбку. — Мешок с говном, вот ты кто! Я б тебе все бебихи отбил, как мне эти волкодавы!
Скрючившись, он шлепнулся на бетон.
— Жаль! — повторил здоровяк и под пристальным взглядом Викентьева нехотя шагнул назад.
— Ничего, сколько ему… — успокаивающе проговорил пожилой с выражением безграничной претерпелости на лице. — Все равно уж…
Он дал понюхать нашатыря четвертому прапорщику, который ударился о стену и сейчас оглушенно потряхивал головой, тяжело приходя в себя. Потом подобрал резиновую галошу и, подойдя к лежащему на боку Удаву, надел ему на босую ногу.
— Вот теперь порядок…
— Ну что? — безлично спросил Кленов, глядя куда-то в сторону.
Викентьев взял Удава за шиворот, рывком посадил. Тот застонал.
— Падла, ребро сломал…
— А ты думал, тебя шоколадками угощать будут? — не хорошим голосом спросил второй номер и приготовился поставить Удава на ноги.
— Вы бы ему и ноги заковали, чтоб не дергался, — посоветовал пожилой контролер. — Все спокойней будет. Дорога неблизкая…
— Какая еще дорога? — сверкнул глазами Удав.
— Верно, — согласился Викентьев. — Давайте «браслеты»…
И, наклоняясь вместе с Сергеевым к Удаву, вполголоса бросил Попову:
— Двадцать один.
На условном, чтобы не понимал объект, языке это означало «контроль головы». Но Попов забыл про существование кода и, не двигаясь, смотрел, как второй и третий номера пытаются замкнуть не приспособленные для этого наручники на волосатых щиколотках объекта. Смысл команды дошел до Валеры, когда голова Удава метнулась к горлу Сергеева. Тот успел дернуться, и зубы смертника впились в ключицу. Майор охнул.
— Ах, сволочь! — Попов рванулся оттащить Удава, но руки соскальзывали со стриженой, мокрой от пота головы.
— Сейчас, Саша. — Викентьев вцепился в лицо смертника, сдавил. Челюсти медленно разжались.
Сергеев сунул руку под рубашку.
— До крови! Чуть кость не перегрыз. И как такого волка можно было помиловать! О чем они там думают!
Майор схватился за кобуру.
— К черту наручники! Что мы его, на руках нести будем? Если еще раз дернется, я его пристрелю, и плевать на все помилования! Мне за такого гада самое большее — выговор объявят!
Порыв второго номера был страшен, и усомниться в его искренности мог только тот, кто знал, что в кобуре пээма находится всего лишь безобидная деревяшка.
— И правильно, — Викентьев демонстративно отдал наручники пожилому прапорщику и так же демонстративно расстегнул кобуру. — При нападении на конвой имеем полное право! Встать!
— Кого помиловали? Меня? Вы, суки, меня помиловали? — щерился Удав, которому очень хотелось поверить в такое невероятное событие. — Да я от вас ничего хорошего в жизни не получал. Кровососы паскудные!
Он бормотал ругательства, но шел спокойно, заметно скособочившись и прихрамывая. Когда его вывели в отделанный кафелем «отстойник» к хлебному фургону с распахнутой дверцей, призрачная надежда окрепла.