Ящик Пандоры

— Кого?

— Славину. Она у Шахова переводчицей сейчас работает.

— Ну и что?

— Слава, что с тобой? Если я ее увидел,— а я, знаешь, не большой любитель телевидения,— значит, среди миллионов телезрителей могли оказаться те, кому она нужна.

— Та-ак. Значит, работка только начинается. Надо к Горелику кого-нибудь подключить. Все-таки хорошо, что ты ее из дома отправил. Пока раскопают, что она живет у Чудновой, мы что-нибудь да сработаем... Теперь слушай. По рекомендации нашей славной начальницы нашего славного МУРа Романовой мы проникли в квартиру Капитонова. С первого взгляда — чистота и порядок, то есть как раз наоборот — везде пыль вековая, как будто там год никого не было. Никаких тебе следов в коридоре. А коврик там лежит чистенький. И паркет там тоже чистенький, ни пылинки. Ну, мы его расковыряли как следует, а под ним... Предварительный анализ: кровь тех же компонентов, что и на комбинезоне Славиной.

— Значит, был мальчик-то...

— А ты сомневался? Теперь вот что. Ты знаешь, что происходит с окурком, если его бросить в унитаз и спустить воду? С первого раза он в канализацию не хочет отправляться. Курящие обычно это знают — ждут, пока он размокнет, и спускают воду-еще раз.

Я проверил капитоновский бачок — мой собственный окурок только после третьего раза уехал. Это зависит от напора воды в бачке.

— Ты можешь защитить диссертацию на тему об унитазах, Грязнов.

— Пепельница без следов пыли, значит, курили в комнате, а не сидя на толчке. Один выкурил сигарету, другой отнес пепельницу в уборную. И этот другой — некурящий. Кстати, сам Бил тоже не курит, так? Но он с перерезанным горлом вряд ли мог наводить чистоту. Скажешь, слабо? А если концы сойдутся? Представляешь, мы их находим, и у нас никаких доказательств. Тогда ты им художественно рассказываешь историю с сигаретой в унитазе. Может произвести впечатление.

— Может. А может и не произвести.

— И еще. На пыльном серванте лежали очки в кожаном футляре с каким-то странным золотым вензелечком, вроде веточки. Со следами двухдневной пыли. Отдал на экспертизу на предмет определения изготовителя. Очки для чтения, плюс два, оправа западногерманская, а футляр — вроде бы наш, но пока еще окончательных результатов нет.

— Вряд ли убийцы могли забыть очки. Била?

— Вопросик! Хотя не исключено.

— Насчет самого Била ничего не удалось?

— Картинки с его изображением не имели успеха в спортивных кругах. В уголовных тоже. Зато набрели на одну заброшенную малину в Красном Строителе.

— Постой, Слава, как это ты успел?

— Мне мать-начальница целый отряд выделила. Очень уж она обеспокоилась за твою Славину. Рыскали мои ребятки по Строителю, не прошли мимо ни одного дома. Нарыскали одного инвалида труда. "Знаешь, самые лучшие свидетели — делать ему нечего, здоровья хоть отбавляй, только нога в коленке не сгибается. Потому что вместо ноги — протез... Чегой-то это тебе смешно показалось?.. Так вот..Этот мудак на протезе прискакал и сразу опознал нашего мальчика. Говорит, видел его неоднократно пару лет назад. Он нас привел к сгоревшему дому. Там раньше собиралась компания, по словам инвалида — вполне подозрительная. Девки молодые и старые, накрашенные и так далее, мужики водку ящиками сгружали. Гудели по три-четыре дня. Наш мальчик все с одной бабой был, на вид невзрачная, лицо злое, да и старше его.

— Татьяна Бардина?

— Вот ведь ты какой у нас сообразительный. Да. Она. Я ему ее фотографию предъявил, опознал невнятно — «навроде, как она». Я его спрашиваю — женщина под поезд здесь попала, два года тому назад, это не она? Вот тут он страшно расстроился и загоревал: пропустил он это происшествие, ездил по путевке в водолечебницу в Железноводск. Поэтому я его и называю мудаком, а не потому что он на протезе.

— Отчего ж ты уверен, что это Бардина?

— Ты как всегда не даешь договорить... Налей еще кофейку, а то я сейчас от своей собственной речи усну. Вот спасибо. В правлении кооператива, которому принадлежал сгоревший дом, нам сказали, что хозяином этого домика был полковник в отставке, ныне почивший в бозе. Хотите фамилию, товарищ генеральный прокурор? Хотите, по глазам вижу. Корзинкин.

— Корзинкин... Знакомое что-то. Сейчас... Да ведь Татьяна Бардина в девичестве была Корзинкина!

— Ну, насчет ее девичества у меня есть большие сомнения, но до замужества была она Корзинкиной, А полковник — ее дядя. Племянница там бардаки устраивала. Мы потом еще свидетелей нашли, хотя никто никаких фамилий и имен не знает, но Татьяну и мальчика Била все признали. А вот самого товарища Бардина на дачке никто никогда не видел. Между прочим, пожар случился сразу после смерти Татьяны, и никто из компашки там больше не появлялся. Улавливаешь ситуацию?

— Улавливаю. Только это разрушает мою версию о Бардине.

— Не только твою, но и Бабаянца. Искали с другого конца — от мужа. Но амбиции, Сашок, нам не к лицу. Смело сознаемся в ошибках. Это еще не все. Мы все-таки пожарище перекопали, пришлось бульдозер в совхозе брать. Я подумал, что не просто так этот дом сгорел. И точно. Во-первых — поджог, даже не очень аккуратный, но прошло два года, трудно определенно сказать. Но признаки есть. Во-вторых, обнаружили под печкой, в самом фундаменте, уцелевший чугунок с герметической крышкой, а там вот что... Ровно пятьдесят грамм. И таких — ровно пятьдесят штучек.

— Кокаин?!

— Спокойнее. Героин. Видно, Танечка его там припрятала.

— Но у нее никаких признаков употребления наркотиков не найдено!

— Значит?..

— Была в бизнесе. Купля-продажа. Это уж не малина, Слава, а мафия! У мальчика были, видно, веские причины посчитаться с Татьяной. Слушай... А что, если Бабаянц надыбал это дело... Почему тогда не сказал сразу? И вообще — уехать в отпуск и ничего никому не сказать. Идиотство.

— Потерпи чуток, Саш, найдем мальчика Била — живого или мертвого,— найдем компанию Татьяны. Шура мне два дня дала — работать втихую, потом надо будет возбуждать дело. Я сейчас поеду спать, часа четыре мне надо обязательно, а то от меня толку никакого не будет. Ребятки мои пусть поспят подольше. С утра буду искать контакты Татьяны Бардиной. Вот увидишь, завтра наш-мальчик засветится. То есть это будет уже сегодня.

— А теперь извини за нескромный вопрос: что ты тут на кухне делаешь в три часа утра, когда в твоей постели Ирка одна томится? По ее глазам видел, что у вас все в порядке.

— Я тут одну штуку читал, вернее, слушал, об «антикварных делах». Но пока это, извини, секретное дело. Мне Меркулов дал.

— И что же это такого там секретного? Что прокуратура, милиция и комитет руки нагрели хорошо на антиквариате? Так это ежу известно. Ну, секрет так секрет. У меня вот тоже имеется один секрет на ту же тему, который я тебе с большим удовольствием открою. Я Ромку Гончаренко взял в разработку. У него жена в торговле, слухи такие, что они особняк строят на наворованные ею денежки. Только на ее товаре особенно не разживешься: она работает в магазине технической книги, продавцом отдела «Гидравлика». Если она украдет все книги по этому предмету, то хватит как раз на унитаз.

— Дались тебе унитазы, Слава.

— Потому что дело имею в основном с говном. Так вот, Гончаренко ведет «антикварное дело». Комитетчик этот, Бобовский, которому мы шишку на черепе присадили, что-то вынюхивал. Но всю -эту штуку нужно раскрутить очень осторожно, поэтому я займусь этим сам, один, не дай Бог — проявимся, все дело провалим. У меня, старик, такое ощущение, что вот-вот я соединю какие-то проволочки и лампочка загорится.

— Или короткое замыкание — ба-бах!

* * *

К трем часам утра выяснилось, что красота и талант не имеют ничего общего с обыкновенным женским счастьем, а зачастую являются прямой причиной несложившейся жизни. Единственное преимущество Ники перед Анной заключалось в маленьком, сопящем на раскладушке существе по имени Кешка, которое поднимет их обеих в семь утра с требованием идти кормить уток в Богородском пруду, ехать к бабушке за оставленным там трехколесным велосипедом, приделывать оторванное колесо к купленному вчера грузовику, и все это придется проделывать Анне, потому что в девять у Ники,— то есть, конечно, не у самой Ники, а у министра Шахова,— встреча, на этот раз с представителями западногерманской фирмы «Сименс», а у Ники, кроме кембриджского английского оказался в активном состоянии немецкий, и не какой-нибудь, а «хохдойч», а в десять — прогулка на теплоходе с иностранными гостями. Но не было желания идти спать, потому что невыясненной осталась куча вещей: как переделать Аннино чесучовое платье на Нику, где достать на обед мяса и тому подобные проблемы, решение которых надо было совместить с утками, грузовиком и велосипедом, и Анна никоим образом не соглашалась проигнорировать что-либо из этого списка. Мало того, она настаивала, чтобы сейчас же был признан непреложным факт — Нике надо устраивать свою жизнь. И это не было философской абстрактностью, а прямо вытекало из Никиной информации о прошедшем дне, проведенном в обществе министра.