Плод воображения

До ее слуха, привыкшего к тихой умиротворяющей музыке этой ночи, донесся какой-то новый звук. Она почти перестала дышать и повернула голову вправо. Серп луны посылал слишком мало отраженного света. Что-то приближалось со стороны, противоположной той, где находилась церковь.

Тень возникла в конце улицы, едва различимая на фоне домов и заметная лишь потому, что двигалась. Причем двигалась как-то странно: плавно и без раскачивания, будто плывущий над трясиной призрак. Сопровождавший ее звук тоже был не вполне обычным: скрип, отмеченный зловещей механической повторяемостью.

Если раньше холод подбирался к ее ногам, то теперь Елизавета ощутила лед в груди и в желудке. Внутри этого смерзшегося куска плоти колотилось ее сердце, но в конечностях кровь почти застыла, и женщину охватило оцепенение. Прежде она не двигалась по собственной воле, а теперь не смогла бы шевельнуть и пальцем, даже если бы знала, что от этого зависит ее спасение.

Тень была уже примерно в двадцати шагах и внезапно оказалась в полосе тусклого лунного света. Лиза едва не рассмеялась, но смех заглох, не успев родиться.

Любитель ночных велосипедных прогулок, одетый во что-то вроде длинной куртки с поднятым капюшоном, конечно, выглядел забавно. Правда, гораздо менее забавно выглядела свора молчаливо следовавших за ним собак. Прежде чем Елизавета увидела их и поверила увиденному, у нее промелькнула мысль, что это мог быть кто-нибудь из «персонала». Когда же она поняла, что свора построена «свиньей» и в таком порядке неторопливо двигается за велосипедистом, ей и вовсе расхотелось смеяться.

Собачки были как на подбор — огромные псы неопределенной масти, с низко посаженными головами. Они перемещались с необъяснимой и даже какой-то роботообразной сосредоточенностью. Если животных можно загипнотизировать, то Лиза наблюдала нечто подобное. Казалось, ничто не может отвлечь их от следования в хозяйской колее — ни желание задрать лапу, ни бродячие коты, ни даже человеческий силуэт в саду. Силуэт, которого в минувшие ночи не было и от которого исходил запах. Этот запах неизменно будил агрессию — во всяком случае, в двуногих самцах.

Чем еще могла пахнуть Елизавета в эту минуту, если не страхом…

Когда ночной велосипедист скрылся из виду и затих скрип его давно не смазанного велосипеда, она вдруг вспомнила, что должна сделать. Теперь ей было легче, гораздо легче выполнить приказ. Всё равно что сыграть хорошо знакомую, привычную роль.

Она вернулась в дом и достала из сумки то, что пригодилось даже раньше, чем она предполагала. Поглощенная приготовлениями, Елизавета не слышала, как в саду скрипнула калитка, и не видела упавшей на дорожку тени.

22. Гоша наслаждается покоем

Впервые за много ночей он ощутил покой.

Он не помнил, когда в последний раз с ним случалось такое; вполне возможно, никогда, потому что ему еще не приходилось оставаться на ночь в покинутом людьми городе. Днем ощущение было не столь явным, не столь всеобъемлющим, не пробирало до печенок и не укрощало глухую злобу глубоко внутри, свернутую в тугую спираль, — только тронь… Однако ночью, под звездами, освобожденными от гнетущей власти электрического света, в нечеловеческой тишине, вне зоны досягаемости широкополосного убийцы снов, покой объял его, словно темная вода, нагретая до температуры тридцать шесть и шесть десятых градуса, избавляющая от земной тяжести, заставляющая вообще забыть о такой предательской штуке, как подизносившееся тело.

Правда, потом заныли суставы, подкрался холод, пришлось надеть куртку, натянуть капюшон, чтобы компенсировать отсутствие подушки, и укрыться найденным тут же куском брезента. Холод и твердые доски не заставили его выбрать другое место для ночлега. Как ни странно, лежа в открытом кузове брошенного на обочине грузовика, он ощущал себя наименее уязвимым. С самого начала он почувствовал враждебность города, и это была не паранойя, это было чутье. А раз так, то любой дом мог враз превратиться в ловушку. Грузовик, конечно, никакое не укрытие, но отсюда Гоша при случае мог сбежать, и здесь, как ему казалось, было гораздо труднее застать его врасплох.

По большому счету плевал он на удобства — особенно когда его существование достигло некой поворотной точки. Гоша еще не знал, насколько крутым будет поворот и где он окажется после этого (очень возможно, что в кювете), однако предчувствие и ожидание изменения не могли быть простым самообманом.

Люди, которые еще засветло привезли ему воду, паек и компьютер, ничуть не удивились его лежбищу — по всей вероятности, им были знакомы и более странные проявления индивидуализма. Что касается компьютера, тут вышла заминка — с этой чертовой современной электроникой Гоша был отнюдь не на «ты». Он прошел тестирование лишь каким-то чудом — возможно, потому, что заранее положил на результат. А теперь довелось повозиться. Он дважды вводил свой персональный код и трижды набирал адрес лесбиянки, прежде чем сумел отправить той сообщение. А до этого долго тыкал в клавиши наугад, пытаясь найти заковыристый символ, — из головы начисто вылетели комбинации с «шифтом».

Полученный ответ его вполне устроил: ему велено было ждать и выйти на связь утром. Именно тогда, закрыв ноутбук и решив посмотреть, куда вынесет течение, если не дергаться, он погрузился в темноту окружающей ночи и ощутил тот невероятный покой, который оказался далеко не вечным и к рассвету оставил только кисловатый осадок чего-то несбывшегося.

Было слишком рано для… для всего. В сумерках и сыром тумане город выглядел как старая черно-белая фотография. Гоша застыл в оцепенении. Сколько раз с ним бывало раньше: он просыпался в луже тоски и куда ни посылал вяло шевелившиеся мысли, те проваливались и исчезали из виду — всюду зияла пустота.

Обычно, когда наступало очередное пустое утро, он отправлялся на пробежку, чтобы растрясти жирок, а заодно проветрить запылившиеся мозги. Но это утро не было пустым. Доверху заполненное неопределенностью, оно тянулось, напоминая томительное ожидание на вокзале.

В памяти внезапно всплыли откровения «семинариста» Нестора, которыми тот поделился с ним в автобусе: «мы все курьеры, и каждый туда что-то везет». Гоша поразмыслил над этим. Может, Нестор и не такой уж блаженный, каким выглядит. В самом деле, каждый обречен тащить багаж, который не сбросишь при всем желании. Вопрос только, что делать с этим барахлом в конкретном месте и в конкретное время. Самое смешное, «семинарист» производил впечатление человека, который знает, что делать, — только смеяться Гоше почему-то не хотелось.

Между тем птичий гомон нарастал, словно невидимый звукооператор плавно двигал вверх регуляторы на микшерном пульте. Мгла отступала, забивалась в углы, пряталась под землю. На востоке рассеивалась дымка, пронизанная первыми лучами солнца.

Когда Гоша в очередной раз поднял голову над бортом, чтобы осмотреться, в кабине грузовика что-то блеснуло. Подавшись вперед и поменяв ракурс, он разглядел компакт-диск, подвешенный к зеркалу заднего вида. Пару раз он слышал маловразумительные объяснения того, зачем это делается, — что-то вроде современного водительского фольклора. Новая «техномагия» рождалась на глазах.

В другое время он тут же забыл бы про цацку, но сейчас ему было элементарно скучно и он не знал, как убить время. Чтобы достать диск, даже не требовалось вылезать из кузова — достаточно протянуть руку через заднее окно кабины.

Сняв диск вместе со шнурком, на котором тот был подвешен, Гоша повертел его в руках. Никаких надписей; одна плоскость белая и матовая, другая, как положено, — зеркальная (но довольно сильно поцарапанная), с кольцевой каймой, оттеняющей нарезку. Хорошо бы, какой-нибудь старый фильмец без беготни и мордобоя. Только не музыка — любую музыку Гоша воспринимал как более или менее назойливый шум. В принципе, его устроила бы и порнография. А что, было бы совсем неплохо, учитывая предшествовавшее длительное воздержание и отсутствие каких-либо перспектив.