Страница 17 из 18
На липкой, покрытой бурыми пятнами клеенке стола в беспорядке выстроились все имеющиеся в доме чашки и стаканы, такие же грязные и липкие, в единственной тарелке подгнивали остатки зеленого салата, остро пахнущего уксусом, штук пять вилок ютились тут же. Окурки «Примы» не помещались в пепельнице, рассыпались по столу, мокрые воняли нестерпимо. По углам и прямо под ногами валялись пустые бутылки из-под портвейна и водки.
Работал совершенно бесполезный телевизор.
– Степаныч, – робко позвала растерявшаяся Маша. Ответа не последовало.
Маша легонько тронула его за плечо, Незабудка от этого ее прикосновения напряглась, но рычать не стала, наблюдала. Степаныч никак не реагировал. Маша потрясла за плечо сильнее, Степаныч захрипел, издал булькающий утробный звук, с трудом поднял голову и открыл глаза.
– Зачем пришла? – грубо спросил он, наводя резкость. – Уходи отсюда.
И повалился обратно, лицом в подушку.
– Степаныч, тебе плохо? – не отставала неуемная Маша. От жалости к нему даже на «ты» перешла, потому что так сердечнее, будто бы остро почувствовала свое с ним родство.
– Уходи, – прохрипел он снова и тут же жалобно попросил, себе противореча. – У тебя выпить есть?
Мария в нерешительности обвела глазами убогую обстановку, остановившись на остатках салата, и внезапно поняла, что за эти дни он ничего не ел.
– Степаныч, а ну вставай! – рассердилась она: это ж надо так себя гробить. И молодому такое не под силу, а он старый уже, организм изношенный, много ли нужно. – Вставай, я тебе говорю!
Сильным рывком приподняла за плечи, развернула на бок. Степаныч, морщась, открыл один глаз, сфокусировал зрение на неприбранном столе, пустых бутылках. Глаза воспаленные, с красными прожилками, синюшные губы обметало белым налетом, седая щетина клочками по лицу, волосы в разные стороны…
– Мария, уйди, прошу тебя.
Такого надругательства над хозяином Незабудка снести не могла, зарычала на Машу, попыталась оттолкнуть ее, отодвинуть боком.
– Ты еще тут будешь мне! – прикрикнула Маша, и собака от неожиданности прижала уши, подобрала хвост. – Ты куда смотрела? Не рычи тут, ты тоже виновата! Никуда я отсюда не уйду, пока не пойму, что все в порядке. Сидеть буду и ждать, когда хозяин твой встать изволит.
Маша отпустила плечи, и Степаныч кулем повалился назад. С подоконника сняла она пустой мешок из-под сахара, принялась сметать в него пустые бутылки, окурки вместе с битой пепельницей, салат прямо со щербатой тарелкой. В алюминиевый таз собрала чашки, стаканы, вилки, чтобы позже вымыть. Степаныч полежал немного, да видно понял, что в покое Машка не оставит, заворочался, после двух бесплодных попыток все ж таки сел. Мария подметала пол, шуршала по углам лысым веником, извлекая на божий свет кольца пыли, смешанные с собачьей шерстью, упавшие папиросы, сломанный карандаш, в изобилии надрезанные ножом пластмассовые пробки от портвейна.
– Все люди как люди, а ты, Степаныч, ты… ты как верблюд на блюде. Мало мне мужа, так я должна за тобой еще смотреть, – ворчала Мария. – Мне и так тяжело, а я, вместо того чтобы на тебя положиться… У меня здесь нет никого, я думала, что ты мне друг, а ты…
Степаныч, кряхтя и охая, в одних носках нетвердой походкой пошел на двор. Со двора донесся звук льющейся из умывальника воды. Степаныч смирился с неизбежным, пытался привести себя в порядок. Незабудка же с удивлением поняла, что Маша, возможно, более всесильна, чем хозяин, раз позволяет себе тут командовать, а он беспрекословно подчиняется. Даже не сильно сопротивлялась, когда Мария взяла кусок туалетного мыла, шампунь и повела Незабудку на реку, мыться, а потом долго и тщательно вычесывала ее посередине двора, вырезала маникюрными ножницами колтуны и даже чистила уши.
Глава 8. Работа
Только-только развязалась Маша с лечением Гавриловны, как подоспела Александра.
– Выручай, Машка! Мне уехать нужно на несколько дней, а, сама знаешь, сезон, турист прет каждый день. У меня ведь не просто аренда, мне закрываться в сезон нельзя, Пурга голову оторвет. Я раньше всегда Скворчиху просила, потом девчонки-художницы сидели, только у них свой бизнес, им резона нет. Последний раз даже Светку Нюськину оставляла, так все на свете прокляла.
– А ты куда?
– К мужу. День туда, день обратно и три дня там.
– В тюрьму-у-у? – Маша не представляла себе, чтобы кто-то добровольно сел в тюрьму, пусть даже на три дня.
– Он не в тюрьме, он в колонии. На зоне. Ему раз в три месяца личное свидание полагается, на три дня. Я как бы снимаю у них номер в гостинице и три дня с ним, только мы вдвоем. Ну, выручай.
– Конечно, Саша, поезжай. Я буду стараться.
– Да ты не думай, делать ничего не нужно, только чтобы музей открыт был. Ничего сложного, я все покажу.
На другое утро Мария надела хорошие светлые брюки, неброскую кофточку от «Эскады», туфли «Бали» тоже пригодились, немного подкрасила лицо и пошла в ученицы.
Александра, не торопясь, подробно показала свое хозяйство.
– Экскурсоводы все постоянные, экскурсии здесь могут сами вести, – Александра установила на барную стойку плотную картонную табличку «Извините, закрыто», на четырех языках, – бар не открывай, обойдутся как-то, в ресторане их покормят, если Нюська все не разворует. Ты, главное, не тушуйся, чувствуй себя хозяйкой.
Но Маше так было неинтересно. Ей хотелось, как Александра, вести группы по экспозиции, приветливо улыбаясь направо и налево, обнажая ровные зубы в улыбке, командовать за стойкой, будто капитан корабля на мостике, и вообще быть похожей на Сашу. Быть совсем как у Джека Лондона – Маленькой Хозяйкой Большого Дома. Это же не стирать-убирать с утра до вечера.
А еще, Маша с замиранием сердца ждала французов. Ждала, чтобы не просто так, посмотреть издали, как иногда делала все эти дни, а для того чтобы наконец-то поговорить.
Еще в детстве бабушка учила ее французскому языку. Тому правильному, классическому, салонному французскому, который переняла от собственной матери, Машиной прабабушки. Тому французскому любовных романов, на котором нынче никто и из французов-то не говорит. Как не говорим мы ныне языком Тургенева, Бунина, Толстого, подменив его в обиходе краткими, вне всяких правил сляпанными предложениями. Бабушка говорила, что у Маши врожденные способности к языкам и необычайно чистое, правильное произношение. Прононс. А самое главное, Маша отлично воспринимала язык на слух. Часто бывает: говорить можешь, слова и правила знаешь, читаешь, а на слух идет тяжело, особенно с носителями языка. У Маши с этим был полный порядок, во всяком случае, французские песни она понимала практически все. Практиковаться после бабушкиной смерти было не с кем, только одну недельку в Париже во время медового месяца, и приходилось довольствоваться песнями.
И теперь Машка с нетерпением ждала настоящих французов, чтобы блеснуть перед Лошками своим талантом. Александре она об этом не говорила, молчала, как молчим мы, боясь сглазить. Так, вскользь, на вопрос о языках ответила:
– Французский немного знаю и английский в объеме институтской программы.
С английским, действительно, было хуже, но и на нем Маша могла объясняться вполне свободно.
Французы должны были приехать в первый же ее самостоятельный день, она все разузнала. А пока пришлось Марии в кофточке от «Эскады» целый день у Александры на побегушках посуду мыть и самовар ставить. Ноги к вечеру гудели ужасно, но вида старалась не показывать. Дождалась, когда Александра закроет музей, забрала у нее ключи и попросила не беспокоиться.
– Сашуля, ты не переживай, я справлюсь. Не думай, у меня получится.
– Да я и не переживаю особенно, не на таких оставляла. Главное – не спали избу, а остальное – приеду, наверстаю. Я переживаю, что мне нужно успеть вещи собрать, продукты все и спозаранку в Норкин, там автобус рано очень.
Маша решила, несмотря на полное неверие Александры в ее хозяйственность, все же поразить Лошки. Даже не столько Лошки, сколько вожделенных французов.