Страница 29 из 39
— На факты всегда надо обращать величайшее внимание! — воскликнул он. — А кто этого не делает, тот непременно рано или поздно останется в дураках!
— Ты пойми, что нам очень важно знать все, что ты испытал, — сказал дядя Мирон.
— Твои впечатления имеют громадное значение для науки, — подхватил папа.
— Причем почти в равной мере для всех наук, — добавил дядя Мирон.
Очень польщенный моим огромным значением в равной мере для всех наук, я принялся рассказывать и завершил рассказ описанием встречи с механическими куклами…
Мне не раз доводилось их видеть с тех пор. Больше они уже не производили на меня того первого разительного впечатления. Но я хорошо знаю, как мне их суждено однажды увидеть.
Я буду тогда стоять посреди наполненной солнцем и людьми пыльной площади с вертящимися на ней каруселями и дух захватывающими перекидными колесами. Народ будет толпиться возле шалашей и смотреть кукольные представления. Я непременно удивлюсь тому, как хорошо сделаны куклы. Они мне покажутся живыми, В ближайшем шалаше будут давать шекспировский “Сон в летнюю ночь”, и маленькие светящиеся феи поведут там свои хороводы между высокими картонными стеблями…
В снующей толпе покажется знакомое лицо, и я помашу тому человеку рукой. И может быть, затем я снова услышу межзвездные звоны и опять окажусь на космическом корабле перед шкафом с медицинскими приборами. Но тогда я уж постараюсь не упускать возможности поискушать богиню Клото…
Повесть
1
З
мея медленно закручивала тугие кольца, готовясь к броску. Холодные немигающие глаза полутораметрового гада неотрывно следили за человеком, раздвоенный язык часто мелькал в приоткрытой пасти, в которой угадывались смертоносные зубы-крючья. Скользкая чешуйчатая кожа переливалась при свете люминесцентных ламп яркими диковинными узорами. Тихое шуршание трущихся колец неожиданно переросло в леденящий душу треск, словно где-то рядом загремели испанские кастаньеты. Бешеная скорость оранжевой искрой вспыхнула в глубине змеиных глаз, плоская треугольная голова с еле слышимым уху свистом метнулась вперед — и тут же ее тело взмыло в воздухе, извиваясь в цепких человеческих руках: долей секунды раньше невысокий худощавый мужчина в белом накрахмаленном халате цепко схватил змею выше головы. Со злобным шипением змея вцепилась в край стеклянной чашки, струйки яда окропили ее стенки и скатились на дно. Человек ловко зашвырнул ее в большую сетчатую клетку и захлопнул дверцу-крышку.
— Ах, какая красавица эта наша африканочка! — Грузный мужчина в очках подошел к клетке, где в бессильной злобе металась змея, с силой Кидая свое мускулистое тело на стенки. — Но злюка… Кстати, Олег Гордеевич, я, как ваш непосредственный начальник, впредь запрещаю подобные трюки. Это не цирк, а серпентарий, и вы не факир, а научный сотрудник. Элементарные правила техники безопасности, коллега, нужно соблюдать неукоснительно. Мне ли вам объяснять, что эта змея чрезвычайно опасна.
— Извините, Борис Антонович, больше не повторится…
— И еще, Олег Гордеевич, там змееловы привезли партию гюрз, прошу вас проследить за их размещением. Завхоза я уже предупредил…
— Хорошо, иду…
Некоторое время после ухода Бориса Антоновича в лаборатории было спокойно, и только неукротимая африканская гремучая змея продолжала бушевать в своей клетке. Олег Гордеевич снял халат, подошел вплотную к клетке и с каким-то странным выражением на лице долго смотрел на змею.
— Соня, займись африканкой. Покорми ее как следует…
— Ой, Олег Гордеевич! Что с вами? На вас лица нет. — Круглолицая русоволосая девушка испуганно смотрела на него из-за широкого стола, уставленного пробирками, колбами, различной формы банками и прочими лабораторными принадлежностями.
— Что? А-а, пустяки. Голова… Устал… Сейчас все пройдет… Сопя, пожалуйста, скажи завхозу, пусть он меня не ждет, сам принимает гюрз. Полежу немного…
Поздно вечером Олег Гордеевич вошел в кабинет директора серпентария.
— Борис Антонович! Прошу вас, предоставьте мне пять дней отгулов в счет отпуска…
2
Просторная комната напоминала склад антиквариата. Массивное вычурное бра в углу наполняло ее таинственными полутенями; солидная бронза старинных подсвечников на резном секретере работы французских мастеров XIX века подчеркивала некоторую тяжеловесность интерьера. Несколько старинных икон висели на стенах вперемежку с картинами. В простенке между окнами высился дубовый шкаф с книгами, преимущественно старинными фолиантами в добротных кожаных переплетах. Посреди комнаты стоял круглый стол с резными ножками, покрытый бархатной скатертью с кистями. У стола сидел мужчина лет пятидесяти и курил. Небольшая бородка с проседью обрамляла крупное скуластое лицо, массивный крючковатый нос нависал над седой щетиной усов, серо-стального цвета глаза тонули среди кустистых бровей. Смуглые тонкие пальцы беспокойно выбивали на крышке стола еле слышную дробь, которая вплеталась в размеренное тиканье настенных часов. Неожиданно за плотно прикрытой дверью в соседней комнате раздался скрип кровати, покашливание. Мужчина вскочил, подошел на цыпочках к дверному проему и на некоторое время застыл, прислушиваясь.
Тихий стук в окно ворвался барабанным боем в пыльную тишину мрачной комнаты, и мужчина опрометью кинулся к входной двери.
— Почему так поздно?
— Не мог раньше, объясню потом…
— Документы принес?
— А ты как думаешь? На, возьми, старый скупердяй.
— Тише, ты!..
— Тут кто-то еще есть?
— Да. Жена… В спальне.
— Фю-у… Вот это номер… Что же ты раньше ничего не сказал? А теперь как?
— Не беспокойся, это моя забота… Что Богдан еще передал?
— Посылки твои получил в целости и сохранности.
— Спасибо. Ты, надеюсь, с машиной?
— Ясное дело. Как договорились…
— Когда уезжаешь?
— Через три дня.
— Возьми деньги — здесь пять тысяч. Пригодятся…
— Ого! Не ожидал… Пригодятся, ясное дело. Сам знаешь, у меня негусто… Благодарствую.
— День прибытия тебе сообщили?
— Там все написано. Прочтешь — сожги.
— Как твои родственники?
— Живут, что им станется. Ждут не дождутся, пока уеду. Им, видишь ли, не нравятся мои откровения. Ну и плевать! Каждый живет как может. Я не исключение…
— Ты за собой, случаем, “хвоста” не приволок?
— Обижаешь… Потому и опоздал. Все чисто. Сам знаешь, какие “университеты” заканчивал…
— Ну ладно, ладно. Береженого бог бережет…
— И то правда… Ну что, пошли?
— Не торопись. Всему свое время. Придется еще часок–другой обождать.
— Это еще зачем?
— Узнаешь… Можешь пока отдохнуть на диване.
— Ну как знаешь…
Высокий плечистый ночной гость налил себе рюмку водки, одним махом опрокинул ее в рот и, на ходу стаскивая клетчатый пиджак, направился к дивану.
— Вздремнуть успею?
— Успеешь, успеешь… Надеюсь, ты не храпишь?
— Отучили… Не беспокойся.
Хозяин, бесшумно ступая по толстому пушистому ковру, который укрывал полкомнаты-гостиной, прошел на кухню. Часы пробили полночь.
3
Лохматый пес, гремя цепью, метался по двору и тихонько скулил. Затем, усевшись у порога, поднял лобастую голову и завыл. Щелкнул замок, и на крыльцо дома выскочила хозяйка в длинной ночной рубахе.
— Рябко! Пошел вон! Гаспид лохматый! Ни днем ни ночью от тебя покоя нет…
Пес, виновато повизгивая, отбежал к сараю и прилег у бочки с водой. Предутренняя заря уже успела покрасить в малиновый цвет полнеба. В маленькой рощице, позади дома, рассыпался дробной трелью неутомимый соловей, запели горластые петухи — им тоже захотелось включиться в многоголосый предутренний хор, — где-то заблеяла коза, замычал теленок, которому не терпелось побыстрее выскочить на зеленый луг.
Хозяйка, еще раз цыкнув на присмиревшего пса, снова направилась было домой, как вдруг страшный грохот обрушился на окраину, вмиг разметав сонную вялость, раннего рассвета. Из соседнего дома полыхнул столб пламени, черный дым рваными клочьями повалил из окон.