Почему так случилось

Крепкий старик попался. А вот, «воробьев» берет, сумление родится… потому народишка до энтого «вопроса» падок, пытливы, подлецы, даром что грамоты на грош с полтиной.

Вот и прикинь статистику: «сеятелей» таких, ну… сколько за день на одних «ваньках» протрясется, не говоря, о прочих и-и… упражнениях! Ну, и раскачивали помаленьку, подпарывали, ткань-то. Ты-то из любвишки, прохладной, к слепому «воробью», «во имя просвещения», понятно… истиной поделиться, а сколько было спецов, сеяло по штату и наградным! Чай, прекрасно помнишь, как один туляк-извозчик, лет 20 парнишка… «подвел итог»? Я же и веревочку подсунул. И, представь… из-за «вопроса»! Ну, прознай Европа… вот бы гогота-ла! Тут прочная прививка, дезинфекция, Декарты… тут такое, из-за «вопроса»… абсурд, непостижимо! ну, недостижимо… наплевать. И начаряпал на пачпорте: «прашу никаво не винить, а как тапери все раскрыта, шта Бога нету, да-к мине скушно… и порешился». Вы тогда доклады все читали, во всяких обществах, философы-психологи-криминалисты, психиатры, социологи и чуть ли даже не геологи… — ведь, троглодитными пахнет! — анализ углубляли: «глупость или психоз?» И никому в башку не влезло — да, глупость, — чья только?.. Так, по мелочишкам, и своровывали, со всех бочков. Подпарывали ткань-то, «устойцы»-то шатали. Тот-то порешился, а другой на что иное уж решился, как взошло-то. Голому-то дождя не страшно.

— ?!..

— Чур, не перебивать, сейчас… ин-дукция.

Был ты студентиком, зеленым. Помнишь, перехватывало в горле как на «Татьяну» заводили — «Выдь на Волгу»! Старикан-лакей, при «Эрмитаже», говаривал: «как до градуса дойдут, выть на Волгу пойдут». «Клянусь кишками Вельзевула и пупочком Сатаны!» — тоже распевали! — прелестный песеньки и не найти. Вот это так… «Парадный… По двох»! Сколько любви-то, скорби… грудь теснило, пересыхало в горле, требовали — пи-ва!.. больше пи-ва!!.. — «пе-эй тоска пройде-от..!»

Ну, с чем сравню..? ну, «Плач Ярославны»?! — меньше не уступлю. Что за картины… Айвазовского! И — «свесив русые головы к груди… — это Микиты-то!.. и — «крест на шее и… кровь на ногах, в самодельные лапти обутых»!.. Видал когда-нибудь, ну, хоть раз в жизни… кр-ровь на ногах у онучников?! А чтоб скорей всходило — дрожжей! дрожжей!!.. Ты им от Пиронэ не выписывал, плакучий? Ну, и пошлепывает в «самодельных», — привычно да и гигиенично, нэ-спа? Ты вон в Крыму в каких поплясывал, а все не разберешься, «почему» и прочее.

Ну-с продолжая «Плач» — «и пошли они солнцем… па-ли-мы…» Хе-хе… для рифмочки? раз уж «пилигриммы!», катай — «палимы»! Все слопают. Подумать, что за муку терпят «пилигримы»! от солнышка! Хоть бы какой зонтишка, что ли… ведь, для Микиты это гибель, солнечный у-дар! Скорби, несчастный!.. Пива, больше пи-ва!!.. залить, залить!.. И, сталоть, сенокосная пора, либо жарынь июля..? Да в страдную-то пору будет тебе Микита по подъездам шляться, хоша бы и «парадным»!

А каков финальчик «стонный»! И под телегой-то, и под овином, и под стогом… ну, стон и стон. Нам чертям от сего «стона» стало тошно, «гофманские» принимали, мятные пряники жевали… все-таки у нас есть мера. Ну, ты был глупее воробья и верил. А не верил — так жульничал, только бы «стон всеобщий»! Но, ведь, и седобрадые вторили! И допелись таки до стона таки-накликали. «И пойдут, побираясь, дорогой, и… засто-о-онут..!»

Извини, тошнит. Пропили все, идут и… сто-нут. Видал? слыхал? А создатель-то праведный заверяет «родную землю», что «такого угла не видал, где бы русский мужик не стонал». И сейчас осведомили все «европы», где никаких «стонов» никто, понятно, никогда не слышит, и все «европы» поверили и ужаснулись, сейчас же отпечатали ярлык и наклеили, куда нужно, согласно любви и благородству, и, содрогнувшись, стали помогать посильно — «сеять разумное, доброе, вечное». И ты поверил, что так он именно и видал? «Такого угла не видал», а за дупельками-то к «стону» хаживал? А Пушкин вот не видал. «Сват-Ивана» видал, и старуху взбалмошную видал, и все видал, и все знал, а… вот не «стонал». Помаленьку и получилось, «почему так случилось», — пардон за каламбурчик.

А как «стоном-то все стояло», хлебушко копеечка фунт был, «стон»-то землицей обрастал, железцом покрывался, пил чай с сахаром и человечины не вкушал, и… мог даже, чорт побери, и возноситься. Ну, в Менделеева, что ли, заглянул бы… кажется, не дурак же был.

Да-а… как Фет-то «стоножалетеля» и «стонопевца» разделал! Я, я даже восхитился, сейчас же ему визит, да попал не совсем в приличную минутку, тот уже в дальнее плаванье пускался, и только взглянули друг на дружку. Он, вдруг, с чего-то испугался, в ужасе прохрипел, показывая в угол, где я присел с визитом… — «он… там!.. он!..» и… Но тут явное недоразумение. В общем, все таки, ты терпим, но… как поумней бы, что ли, а то очень уж неэстэтично вышло: возносили дворец до неба а вышло… мокренькое место.

Какая мне с тебя корысть? Ну, хоть бы на копейку «божественной гармонии», дерзаний перед Самим… — было бы, над чем стараться! а то — «на-побегушках», платок сморкательный! Чур, одну минутку… Микиту обработать — игра свеч стоит, и было б, с чем предстать пред мя пославшим. А с мокреньким… фи, donc.

— Стой, подлец, вспомнил!.. — с яростью вскричал профессор, — ты — Сенька Хоботков! — юрист-второкурсник… шапку украл со сбором по партам мы тогда пускали, на семью жертвенного Каляева! Я тебя в тот же вечер, циник… негодяй… в ресторане Саврасенкова видал, в новенькой тужурке, с «Разлюли-Малиной»!.. на святые деньги, ты жрал отбивную котлетищу с горошком, запивал, портером!..

— Ффу-ты, что за гениальный блеск памяти! даже… до зеленого горшка!.. А все забыл.

Допустим, я в этой благородной шкуре, хоть ты прекрасно знаешь, кто аз есмь. Ну, у кого острей?.. У Саврасенкова — да, с «Разлюли-Малиной» — верно… с коей ты, накануне, в «Малоярославце», на святотатственное-краденое, изволил кушать: осетринку по-американски, сотэ из рябчика, почки в мадере, клубничку со сливками… и орошал сие сухоядие портвейнцем и коньячком с абрикотничком… даже «Разлюли-Малина» ужасалась, теребила за мундирчик и вопрошала: «и де ты, андел, накрал на столько? иль упреподобил старушонку, как Раскольников?…» Погодь, не все, ягодки еще к дессерту. А заработал все сие в поте своей душонки…

Сто-ой, мироточивый! У богатой тетеньки проживал, на маменьку выклянчивал — «ах, больная, в глуши, нет даже на лекарства…» — «Ах, на пошли…» — две красных. «Пошли» — на «Разлюли-Малину», нэ-с-па? Душеньку твою спасала, тянула на веревке в церковь, — упирался. И заключили вы условьице, тетенькину душу успокоить: за всеношную — рублик, за обедню — вдвое, чтоб на ее глазах выстаивал.

— Сто-ой…

— И ты, овечка погибшая, выстаивал… для рябчиков и почек, абрикотинчиков, «Малин», «Фру-Фру», и проч., и проч., и проч…. Нет, чур, не все. «Двунадесятые» — тариф двойной. «Великие» — тройной, а «Праздник Праздников» — за разовый сеанс по красной?! А как те, «окаянные» наступят, — твое бомо? — ну, покаянные… тут уж Клондайк, Голконда, «радугами» блещет. Что мироточивый, померк твой блеск? и у меня не притупилось, а?!

— Всё преувеличил, негодяй… всё извратил!.. — вскричал профессор с острой болью, — было… пустяки, как шутка… надо ж так заплевать всё… Я давал уроки, посылал матери… эти «службы», для успокоения религиозной тетушки, которая столько для меня… отнимала время… я не мог все на ее плечах… давал уроки… и она, поняв, мне помогала, добавляла… Всё извратил гад!.. Да, я не верил, вынуждал себя… для её покоя… только для её покоя, а не для… извратил, подлец! извратил, как всё..

— Ну, игра ума, а суть-то таже. Что?! Глазки в передничек, как «папа-мама»? Постиг ин-дукцию? Но я великодушен. За «по-бегушки» для меня, вот, три презентика, обогащайся.