Страница 29 из 52
Когда в доме окончательно забыли обо всём таинственном и загадочном, маленький Свечной Огарок, ещё во время новогоднего праздника укатившийся куда‑то, поднапрягся и, продвинувшись сантиметра на три по ковру, оказался на виду у всех.
— И не скучно вам тут? — пискнул он в пространство.
— У нас новая жизнь, — ответили ему, — и, конечно же, нам не скучно.
— Извините, пожалуйста, — смутился Свечной Огарок и опять куда‑то укатился.
А новая жизнь шла своим чередом. Лампы дневного освещения горели вовсю, больших праздников не намечалось, а про небольшие праздники к ночи уже и не помнили. За так и не совершившим прыжка драконом — покосившимся письменным столом — вели сложные расчёты, на давно уже не страшном разлёгшемся на полу чудовище — растрёпанной софе — отдыхали, глядя телевизор, а не успевшую собраться в полёт ведьму — колченогий торшер с замысловатым абажуром — использовали лишь для того, чтобы перед сном почитать при вечернем свете последние известия в газетах.
Ещё через некоторое время застучали молотки, завизжали пилы, забурили буры… в доме началось Большое Строительство. Потолки взлетели к самому небу, стены раздвинулись до горизонта, путь из одной комнаты в другую стал занимать целую четверть часа.
Новая жизнь несла с собой только радости.
— Давно не было такого удачного года! — говорили вокруг. Однажды, посреди всеобщего счастья, снова выкатился откуда‑то Свечной Огарок и снова пискнул в пространство:
— Вам все ещё не скучно?
На его глупый вопрос даже не стали отвечать — настолько ничего общего не имел этот вопрос с совсем новой жизнью. И Свечной Огарок, по своему обыкновению, опять укатился куда‑то… никто не заметил куда.
А в доме принялись менять всё подряд: так и не совершившего прыжка дракона — покосившийся письменный стол — отправили на свалку, давно никому не страшное чудовище — растрёпанную софу — спровадили на дачу, а не успевшую собраться в полёт ведьму — колченогий торшер с замысловатым абажуром — кажется, поставили в чулан… Бескрайнее пространство дома заполнили кожаной мебелью простой и удобной формы, на стены повесили картины, полные квадратов и треугольников, лампы дневного освещения заменили встроенными в потолок прожекторами, дававшими столько света, сколько требовалось в данное время суток… Новая жизнь радовала как никогда.
И уж Бог знает как случилось, что попался кому‑то под руку молчаливый Свечной Огарок… Где удалось ему пережить все изменения в доме, так и осталось загадкой. Его покрутили в руках и хотели выбросить в мусоропровод, но неожиданно помедлили, поставили в дорогой подсвечник и зажгли.
Пламя вспыхнуло так ярко, что встроенные в потолок прожекторы отключились один за другим, осознав полную свою ненадобность, — и дом погрузился в непроглядную мглу. Только крохотный огонёк свечи трепетал в бескрайнем пространстве, — то и дело мерцая и выхватывая из темноты прошлого покосившийся письменный стол, который казался приготовившимся к прыжку драконом, растрёпанную софу — похожую на разлёгшееся на полу чудовище, и колченогий торшер с замысловатым абажуром — ведьму на метле, собирающуюся в полёт…
— Вы только взгляните… — тихо сказал кто‑то, — как же она была прекрасна, наша старая жизнь! Как таинственна и как загадочна!..
Но в последний раз вспыхнул огонек Свечного Огарка — и не стало никакого Свечного Огарка… только маленькая лужица воска вокруг дорогого подсвечника.
Встроенные в потолок прожекторы, почуяв неладное, зажглись во всю мощь… и в их надёжном свете кожаная мебель отчётливо проступила простотой и удобством форм, картины на стенах снова охотно предъявили свои квадраты и треугольники всем желающим.
Новая жизнь продолжалась…
ПОЗОЛОЧЕННАЯ РАМА
Ох, если бы Вы видели эту Позолоченную Раму! Она была такой огромной, что впору только во дворце каком‑нибудь вешать — так нет же, повесили в жилом, извините за выражение, помещении… Причём всё, что висело на стене до этого, сразу же, конечно, пришлось убрать: Позолоченная Рама заняла собой всю стену целиком. И, между прочим, стены даже еле хватило: будь стена на миллиметр короче, Позолоченная Рама не поместилась бы.
— Слава Богу! — вздохнули все, когда она наконец поместилась и, между прочим, застонала при этом так, как если бы ей переломали все кости.
— Ну, что же… — сказала Позолоченная Рама, выждав, пока домочадцы, налюбовавшись заключённой в ней картиной, разошлись по делам. — Посмотрим, посмотрим, что это я тут обрамляю!
А обрамляла она один замечательный натюрморт. Хоть вы, конечно, знаете, что такое «натюрморт», рассказать о таком натюрморте всё‑таки стоит. На нём — как и вообще на картинах, которые называются «натюрморты», — не было, конечно, ни людей, ни природы… а были только овощи, фрукты и всякие вещи, но зато что это была за красота!
Пара отменных золотых яблок в центре, с десяток изумительных мелких абрикосов, небрежно разбросанных по столу, три грациозные виноградные грозди, свисавших из небольшой фруктовой вазы на переднем плане… И ещё — мраморная голова какого‑то Великого Мыслителя, это уже на заднем плане, и стопка книг. А кроме того, стакан в золотом подстаканнике — и рядом с ним, на столе, золотая ложечка и маленькая ажурная тарелочка с аккуратно надкушенным поджаристым сухариком! Одним словом, совершенное загляденье…
— Такой потрясающей живописи тут ещё никогда не бывало! — произнесла Хрустальная Люстра, счастливая оттого, что ей выпала честь отражать в своих хрусталиках хотя бы некоторые из предметов, изображённых на картине.
— Вы правы, — хриплым от волнения голосом ответил Старый Граммофон. — Теперь в этой комнате всегда будет праздник!
Остальные молчали, восхищённо любуясь картиной. А о Позолоченной Раме не было сказано ни слова. Придирчиво осмотрев всё, что она обрамляла — до последней мелочи, — Позолоченная Рама тяжело вздохнула и сказала:
— Да‑а‑а… пожалуй, многовато мне приходится обрамлять. И кому только могло прийти в голову напичкать меня такими увесистыми предметами? Одна эта дурацкая голова Великого Мыслителя чего стоит… и книги, да ещё целая стопка! Надо же было додуматься — так перегрузить хрупкую раму!
Ну, положим, хрупкой‑то Позолоченную Раму никак нельзя было назвать… Рама эта была дубовой, а стало быть, довольно тяжёлой. И очень помпезной! Она, в сущности, не так хорошо и подходила к заключённому в ней натюрморту, потому что отвлекала от него внимание… да ещё и сияла, как только что начищенный самовар! Только что ж тут поделаешь: все позолоченные рамы испокон веков убеждены в том, что это на них приходят смотреть зрители!..
— Ну, начнём… — деловито сказала Позолоченная Рама — себе сказала: с ней ведь в комнате никто не разговаривал. — Пора приниматься за дело. Если я сама не облегчу свою участь — никто не поможет!
И сразу после этих слов стопка книг полетела на пол, а на картине, рядом с мраморной головой Великого Мыслителя, образовалось пустое место.
— Вот так‑то лучше! — крякнула Позолоченная Рама и распорядилась в пространство: — Уберите книги с пола!
Впрочем, выполнить её приказ было некому: домочадцы, как сказано, давно разошлись по своим делам.
— Что она себе позволяет? — в панике спросила Хрустальная Люстра, обращаясь к Старому Граммофону. Но тот в ответ только покачал своей едва державшейся трубой и послал Хрустальной Люстре взгляд, полный боли.
— Теперь перейдём к этой дурацкой голове Великого Мыслителя, — решила Позолоченная Рама — и, напрягшись, выпихнула мраморную голову за свои пределы. Голова со страшным грохотом упала на пол и раскололась на части. А задний план картины почти совсем опустел.
— Тут ещё шторка какая‑то пыльная! — Позолоченная Рама чихнула, обнаружив на заднем плане занавес из тёмно‑красного бархата. Понятное дело, занавес тоже полетел за пределы рамы и, падая на пол, накрыл стопку книг и осколки мраморной головы Великого Мыслителя.
— Вот здорово получилось! — обрадовалась Позолоченная Рама. — Теперь хоть их там, внизу, не видно…