Страница 7 из 40
О каком-то Кериме Васильев на допросах не сказал. Но тянуть время нельзя. Это только вызвало бы подозрение Аманова.
— Я возвращаюсь из отпуска, Гусейн-ага. — Силин хлопнул свободней рукой по карману. — Оказался в вашем городе случайно. Издержался…
Гусейн Аманов вздохнул, погладил аккуратную бородку. Пальцы вздрогнули.
— Проходите, уважаемый, — произнес он. — Проходите. Отдохните с дальней дороги.
«Отдохните с дальней дороги». Именно это и надо было услышать Силину. И он быстро, словно скрываясь от погони, шагнул в темные, сыроватые комнаты.
Стола не было. Силин положил сверток с яблоками и лепешками на свободную полку в нише.
— А я думал, от Керима. — Потом добавил: — Правильно, что днем пришел. От Керима иногда заходят и русские, что-нибудь посылает он. Ночью не надо ходить. Кто ночью ходит? Человек, который боится света Так говорит Керим. Молодой, но умный.
«Что он заладил с Керимом?» — Силина начало тревожить частое упоминание этого имени,
Первый шаг как будто сделан. Вот только Керим… И Силин решил пока не ввязываться в разговор о неизвестном человеке. У них с хозяином есть о чем поговорить.
— Я не сразу приехал в Ашхабад, — сказал Силин. — Побывал в Геок-Тепе, в Безмеине.
— Зачем долго крутил? Я еще в апреле ждал. Нехорошо, неспокойно жил.
— Крутил… На всякий случай, — ответил Силин. — Смотрел, что делается.
— В маленьких поселках все видно, — согласился Аманов.
— Я там будто искал работу…
— Что можешь делать? — спросил Гусейн Аманов.
— Шофер. Механик.
— Самое нужное, — одобрил хозяин дома. — Самое для нашего дела. Керим тоже учился. Но пока простой рабочий,
«Опять Керим», — Силина не на шутку стало тревожить это имя, А теперь еще упоминание о каком-то «нашем деле». Нужно было притвориться усталым, как подобает человеку с дороги.
— Плохо спал… — объяснил он, зевая.
Хозяин понимающе кивнул.
— Сейчас попьем чай. И ляжешь. Когда в Ташкент?
— Надо быстрее. С первым поездом.
— Хорошо.
Гусейн Аманов вышел во двор, в одну из пристроек, где размещалась летняя кухня. Загремела посуда. Вскоре запах дыма вполз в комнаты.
Силин разулся, сел на протертый палас и вытянул ноги. Он действительно устал. От напряжения, от тревожного ожидания встречи.
Хозяин вошел в комнату, ничуть не удивившись, что гость уже босиком полулежит на паласе. Он вытащил одеяло, подушку, постелил. И Силин с удовольствием перебрался на новое, более удобное место. Потом рядом с одеялом Аманов развернул скатерку в жирных пятнах и снова вышел.
Через несколько минут гость и хозяин ели баранину, свежие лепешки, которые принес Силин, запивали чаем.
Силин ел, как подобает голодному человеку, с аппетитом, яростно грыз кости, вытирал руки о край дастархана, жадно пил чай. Вскоре он, придерживая крышечку, потряс свой чайник, подождал, когда в пиалу упадут последние, редкие капли.
Хозяин понимающе улыбнулся, взял чайник, долил его.
— Когда я… — он забыл нужное слово, наверное, «волнуюсь». — Когда мне страшно, я тоже много пью.
— Уже не страшно, — сказал Силин.
— Но было! — Гусейн вздернул бородку вверх.
— Было, — согласился гость, — всю ночь, весь день шли. Потом еще ночь не спал.
— Как там наши живут? — спросил хозяин.
— По-разному, — ответил Силин. — Одни, у кого есть деньги, хорошо. Другие гнут спину на чужих полях, в мастерских.
— У кого есть деньги… — задумчиво произнес хозяин. — Подлые люди. Сбежали. Сидят, чего-то ждут.
— Ждут, когда здесь переменится.
— Переменится! — разозлился хозяин. — Кто будет менять? Керим только двух человек нашел. Как мы изменим? Чем ты один поможешь?
— Помогу, — спокойно заверил Силин.
— Надо меньше говорить, — продолжал злиться Аманов, постоянно поглаживая бородку. — Второй год как Керим на канале. И что? Вода уже идет в пески. Там разбивают поля. Раньше что говорили: птица полетит — сожжет крылья, человек пойдет — сожжет ноги. Они пошли…
«Фу ты, черт! Босага-Керкинский канал…» — облегченно подумал Силин. И пить-то уже не так хотелось. Он лениво глотнул остывший чай.
— Мы говорили о головном сооружении. — Силин сказал ту самую фразу, которая должна еще больше разозлить Гусейна Аманова. Даже не разозлить, взорвать всю накопившуюся ненависть, выхлестнуть ее через край.
Говорили! — чуть не крикнул Аманов. — Кто? А мы сидим. Вот так тихо. — Он поднял руки. — В них тает, пропадает сила. Старею я. Постареет мой племянник. И все! А они?!
Он продолжал надрываться, говорить об успехах большевиков в освоении новых земель. Перед босага-керкинской водой уже отступили почти 70 километров пустыни. А он, Гусейн Аманов, в благодатном Мервском краю продавал по каплям воду. И бедняки, всякая рвань кланялась ему за эти капли. Он, Гусейн Аманов, продавал русским купцам хлопок. В Мерве было несколько хлопкоочистительных заводов — Кеворкова, Арунова, Наумова. Были банки, общество взаимного кредита, транспортные конторы. Все тогда было ясно. Земля его, Аманова, хлопок его, отары овец принадлежат ему. Он, Гусейн Аманов, был не последним человеком.
Рядом, в Байрам-Али, находилось Мургабское имение. Такие же земли, как у Гусейна, имел сам белый царь. И каждый был занят своим делом. А сейчас? Проводятся каналы, батраки строят «текстилку». Так в Ашхабаде называли первую фабрику. Еще в 25-м году посылали батраков в Подмосковье в какое-то Реутово учиться текстильному делу. С прошлого года кричат о работнице Аннагуль Чарыевой — первой туркменке, вставшей к текстильному станку.
— А наши руки, — Аманов снова поднял их, — слабеют, стареют. Я скоро только смогу разломать лепешку. А если лепешки не будет?
Силин молчал. Он не только давал возможность выговориться хозяину дома, он запоминал каждое слово. За этим взрывом негодующих слов скрывалось что-то важное.
Ясно одно: дом Аманова не только место явки. Здесь мечтают о больших планах, ждут помощи в осуществлении этих планов, подбирают, хотя не очень успешно, людей.
— Мой Керим и его друзья перейдут куда нужно. Говорите! И они все сделают.
— Это хорошо, — решился похвалить Силин.
К счастью, хозяин еще не отошел от гнева и продолжал негодовать, не вдаваясь в смысл осторожных фраз своего гостя.
Силин понимающе кивал, соглашался, давая понять, что в нужный момент он окажет помощь. И от волнения снова захотелось пить. Чай уже остыл. Силин залпом выпил пиалу. Сейчас, возможно, придет минута, когда хозяин задаст вопрос напрямик. Надо опередить…
— Спасибо, Гусейн-ага. Спасибо за угощение. Мне надо было бы послать. Поезд в Ташкент приходит ночью.
— Ночью. Я еще накормлю по-настоящему,
Значит, снова и ужин, и разговор. Этого не избежать.
Гусейн Аманов погладил бородку, уже совершенно спокойно, ленивым движением, будто наслаждаясь покоем после хорошего обеда.
— Деньги здесь, — Аманов кивнул в сторону ниши, — пять тысяч рублей. Так просили передать.
Васильев не называл на допросе сумму. Утверждал, что не знает, откуда и что пересылает деньги. Наверное, английский консул пользуется каналами через туркестанских эмигрантов, их родственников и близких, живущих на этой стороне. И вряд ли Аманов сам знает, кто переслал деньги. Принесли, и все. Над этим не стоит ломать голову.
— Сегодня надо послать телеграмму… — сказал Силин. — Вы по-русски пишете?
— Немного. На почте помогут.
Аманов вытащил из ниши огрызок карандаша с ученической тетрадью и под диктовку Силина записал текст телеграммы.
Адрес и фамилия вызвали воспоминания и новую вспышку гнева.
— Устроились, проклятые… Получит телеграмму, передаст кому надо. И за это деньги!
То, что он получал тоже деньги за прием «гостей», Аманов не вспомнил.
Силин поспешил лечь я повернуться к стене. Итак, Васильев явно о чем-то недосказал.
Когда Силин был в Ташкенте, ему сообщили, что на новых допросах Васильев ничего дополнительного не сообщил. Он ничего не знает о планах туркестанцев. А Силину нужно было идти на вторую явку. И тем тоже мог возникнуть разговор о непонятных планах, о борьбе, которой нужно руководить…