Страница 45 из 67
А еще – курс поливитаминов и биологически активных добавок. А еще – аптечка. А еще – сладости. А еще...
Там было столько всего, и это "всё" было такого хорошего качества и вдобавок подобрано с таким вкусом, что Василисе оставалось только воскликнуть:
– Как здорово быть русской! Почему мне никто не говорил раньше?!
Она до ночи возилась с пакетами, рассматривая содержимое корзинки.
Она читала этикетки. Рассматривала баночки. Жужжала приборчиками.
Она примеряла одежду.
Скребла ногтем переливающуюся разноцветными звездочками от каждого прикосновения кредитную карточку (на ней, если верить написанному, лежало пятьсот динаров, помощь Общества).
И только когда часовая стрелка показала половину второго и когда вдруг смолк сосед-певун ("Неужели он тоже русский? Тогда почему поет по-итальянски?!"), Василиса, глотая зевок за зевком, нехотя постановила, что пришло время ложиться спать.
– Надо же... Подарки такие богатые, а корзина-то скверно сплетена! – напоследок удивилась Василиса, сонно хлопая ресницами.
Утро Василиса решила начать с испытания пожалованных загадочным Обществом косметических средств. Благо до начала завтрака, на который у нее имелся выданный в комендатуре абонемент, оставалось целых пятьдесят минут.
Она заткнула ванну пробкой, вылила на дно половину флакончика с надписью "Пена для ванн "Желанная"" и улеглась на дно, рассеянно глядя на то, как прибывает вода, и мучительно размышляя над тем, как именно должна действовать штука, которая называется "эпилятором".
Конечно, дядя Толя предупреждал ее, что перед тем, как что-либо куда-либо лить, следует прочесть инструкцию на упаковке или на флаконе. Но Василисе до такой степени не хотелось что-либо читать с утра, что... В общем, она решила – всё обойдется.
Не обошлось.
Ванна была заполнена водой лишь наполовину, а пена уже громоздилась горой над животом Василисы, и эта гора была выше ее головы!
Однако Василиса только усмехнулась – уж больно потешное зрелище. Выводов не сделала, воду не выключила.
Совсем наоборот – она вновь откинулась на подголовную подушку, закрыла глаза и расслабилась, напоследок включив музыку и запустив на всю катушку режим аэро– и гидромассажа. И среди запахов иланг-иланга и жасмина, среди массажного блаженства, задремала.
В общем, когда она обнаружила, что пена не только вылезла из ванны, но и вовсю стремится покинуть ванную комнату, было уже поздно.
Василиса пулей вылетела из ванны, стала сгребать пену и охапками бросать ее назад – как если бы это был снег.
И все это вместо того, чтобы просто выключить гидромассажный режим, благодаря которому-то количество пены и увеличивалось неконтролируемо и лавинообразно!
Меж тем, от дверей ванной комнаты было рукой подать до дверей номера.
И пена неумолимо стремилась именно туда, в общий гостиничный коридор!
А дверь как назло приоткрыта! Вот она уже ползет вдоль стены! На лестницу! В буфет! В бар! Заполонит лифты! Вломится в двери столовой! А там уже и лобби со стойкой нечеловечески вежливого администратора!
Она испортит все! Замочит! Все будет пахнуть ванной! А ведь в этой гостинице все так опрятно и благообразно!
Нервически потея, Василиса метнулась к своему банному халату с красивой лошадкой на груди.
Не нашла его. По-щенячьи завертелась, глядя на окружающее ее пенное буйство взглядом загнанной лисички.
Наконец она придумала, что делать! И обмотала вокруг груди широкое банное полотенце.
Ловко свернула мокрые волосы в бублик на затылке.
Широко распахнула дверь в коридор.
И принялась закидывать все прибывающую и прибывающую пену назад, в свой номер, при помощи ресторанного меню в твердой ламинированной оболочке.
От ее энергичных и одновременно неловких движений полотенце развязалось и упало на красно-зеленый ворс ковровой дорожки.
Василиса принялась вновь наматывать полотенце, пока из соседнего номера изливались ставшие уже привычными звуки итальянской оперы – на сей раз голос был не "живым", а явно записанным, из музыкального центра.
За этими завораживающе-мягкими звуками – вкупе с напряженным гудением компрессора под ванной – Василиса не услышала, как бесшумно открылась соседская дверь.
И как загадочный русский господин, высокий блондин с неподвижным правильным лицом, смотрит со смесью холодной заинтересованности, злорадства и иронии во взоре на ее комические хлопоты, на ее пеноборенье.
Блондину хватило нескольких секунд, чтобы оценить великолепное физическое развитие молодой девушки, русалочью длину ее волос (волосы тоже в пучке не удержались) и детскую нежность, а также младенческую розовость ее не тронутой целлюлитом попы.
"С нее бы картины писать... с купальщицами", – подумал блондин и столь же бесшумно закрыл дверь. Ему не хотелось смущать глупышку.
– Извините, это вы все время поете? – спросила у соседа Василиса, возвращаясь с ленивой послеобеденной прогулки.
Не то чтобы ей был неясен ответ. Скорее хотелось поговорить по-русски с живым человеческим существом. А тут – представилась такая возможность, сосед тоже откуда-то возвращался. (Возможно, с такой же послеобеденной прогулки – жизнь людей, отрезанных обстоятельствами от работы, семьи и друзей быстро превращается в изнуряющее своим однообразием сибаритство.)
– Да, это я пою, – с деланным смущением ответствовал правильный блондин. – А что, мешаю?
– Нет! Нет! Просто... просто вы так здорово это делаете... Поэтому мне интересно было посмотреть, что за звезда сцены живет через стену, – честно призналась Василиса. – Мне кажется, когда люди поют, можно понять, какая у них душа...
– Ну и как? Вы поняли? Какая у меня... душа?
Василиса задумалась, припоминая свои смутные интуиции и ощущения. Тем временем ее левая рука нашаривала в кармане электронный ключ-карту от гостиничного номера. Ключ был выполнен, конечно же, в виде подковы.
– Ну... У вас... Душа... Она... ну... разная. Иногда светлая, сильная, надежная. А иногда как будто... неверная какая-то... зыбкая... Но может это потому, что вы поете песни, которых я никогда раньше не слышала...
– Это какие же? – блондин озадаченно наморщил высокий бледный лоб. – У меня крайне тривиальный репертуар!
– Ну... На этом языке, который мой переводчик, – Василиса потрогала указательным пальцем горошину переводчика в своем ухе, – распознает как итальянский.
– Делом в том, что я – горячий поклонник итальянской оперы. Вот и пою классический репертуар для тенора.
– Для... чего? – переспросила Василиса, близоруко щурясь.
– Для тенора. Неужто вы и правда не знаете, что значит это слово? – удивился блондин. Он тоже остановился у дверей своего номера. Но заходить не спешил.
– Не знаю... Я – гражданка Большого Мурома... Родилась там... Выросла... Нас тенорам не учили, – смущенно улыбнулась Василиса.
– Так вы действительно муромчанка? – в серых глазах блондина блеснула неожиданно яркая искра живого интереса. – Из Новгорода Златовратного? – блондин вспомнил единственный известный ему топоним.
– Нет, я жила в селе Красноселье, возле Усольска, – сказала Василиса и, прочтя на лице блондина глухое непонимание, зачем-то соврала:
– Это рядом с Новгородом... Совсем недалеко.
– Так значит вот оно что... А я думал, вы любите пение.
– Люблю! Очень люблю!
Блондин замешкался. Переступил с ноги на ногу. И вдруг выпалил.
– А хотите, я вам... сейчас спою?
– Я? Я... хочу. Очень!
– Тогда... Прошу вас, сударушка, в мой номер! Входите, располагайтесь, – блондин закрыл за неловко осторожничающей девушкой дверь. – Да не бойтесь вы! Я вас не обижу! Честное-пречестное слово! Я, между прочим, когда дошкольником был, мечтал в Большой Муром сбежать. И жить там – по заветам предков, без планшетов, массажных кресел и, главное, без ежедневных уроков испанского с роботом-репетитором...