Страница 14 из 39
Прочтя печальные строки владыки Бекбалыка, я опомнился: что я такое несу, ведь стихи сочинены после смерти Снежнолицей; девушка с пышными русыми волосами просто похожа на нее…
— Действительно, я должна тебе напомнить кого-то из близких, — сказала читающая мои мысли. — Таков замысел Галактического Совета. Подавляющим большинством голосов Совет решил, что, увидев меня, тьь сразу поверишь в реальность и серьезность происходящего.
— Значит, ты, Эона… — Я замялся, подыскивая нужное слово.
— Гостья. Посланница. Посредница. Это для тебя, Олег. А для себя… Не знаю, кто я здесь. Мне кажется, для сошествия к тебе меня окружили иной плотью, как водолаза скафандром.
— А до сошествия сюда?
— Сначала меня не было, потом не станет. Как в твоем любимом афоризме о мертвых и нерожденных.
— Это не мой афоризм. Он родился здесь, на берегах Средиземного моря, в глубокой древности.
Молчание. Ее кроткая улыбка… Надо было собраться с мыслями. Слишком многое зависело от нашего разговора, хотя втайне я все еще надеялся, что все происходящее — бредни…
— Нет, не бредни, не бредни, Олег, — прозвенел колокольчик. — Разве моего лица: над заливом в Палермо, наяву, и над холмами Сигоны, во сне, — тебе недостаточно?
Что я мог возразить красавице со страшной корзинкой? Окажись там, за колючим барьером, студенистая говорящая медуза или читающая мои мысли анаконда, не кинулся ли бы я прочь, как и каждый на моем месте? О, как нам жаждется, чтобы вестники иных миров были во всем схожи с нами, точнее, с лучшими из нас: красивы, благородны, проницательны, одухотворенны. А ежели и впрямь медузы? Бегемотообразные туши? Стрекозоподобные? Тритоновидные?
— Или живые сгустки вихрей, — продолжала она. — Спирали света, взывающие к собратьям из других миров. Разумные субстанции, свободно проникающие сквозь волокна пространства и времени…
— Сгусткам вихрей и разумным субстанциям нет дела до земной красоты, — сказал я.
— Земная ли, галактическая, вселенская. — красота едина. Она разлита, расплескана по мирозданью, как свет. Лишь ее светоносная сила способна удержать разгул мрачных стихий. Единство красоты, ее вечное гармоничное цветенье — незыблемый закон. Потому любая попытка посягнуть на красоту, расшатать ее устои подлежит наказанию.
— Любопытно. Тогда почему не наказаны швырнувшие атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? Обрушившие тысячи бомб на многострадальный Вьетнам? Те, кто в пустыне Невада подло взорвал атомную бомбу над тремя с лишним тысячами собственных солдат, заведомо обрекая их на психические заболевания и гибель от раковых опухолей? Это ли не посягновение на красоту? Знаешь, про что мне рассказал отец?
— Знаю, Олег. Его друг был в японском плену. Среди тех, над кем ставил опыты генерал Ишии Широ. Генерал проверял на живых людях воздействие химического оружия.
— На живых людях, Эона. Американцах. Китайцах. Русских. А другой генерал, Макартур, сделал все, чтобы выгородить военного преступника Широ. Почему изуверы не наказаны?
— Возвращаю этот вопрос тебе. И твоим земным собратьям, Олег.
— Эона, ты наполняешь свою корзинку — зачем? Любопытства ради? Для музея во дворце Галактического Совета?
— Для Галактического Совета. Только Совет правомочен решить, переполнилась ли чаша терпения… — Снежнолицая подняла голову. Взгляд ее скользнул надо мной. — Пожалуйста, не оглядывайся, Олег, — сказала она.
Я представил себе чашу величиной с купол неба, до краев наполненную дымящейся жидкостью, где плавали, точно в дантовом аде, чудовища, олицетворяющие пороки: зависть, насилие, ненависть, предательство, алчность.
— Ты должен знать: время от времени в вечно цветущем саду планет одно дерево заболевает. Оно может захиреть, даже погибнуть, если ему не поможет садовник. Вредители должны быть уничтожены. Но иногда помощь приходит слишком поздно…
Высоко среди звезд передвигались вдоль Млечного Пути крестообразные зеленые и красные огни. Пассажирский лайнер? Бомбардировщик с водородными бомбами?
— Пассажирский. Авиалиния Рим-Найроби, — сказала Снежнолицая, тоже глядя на огни.
— Не понимаю вашей логики, всезнающие блюстители прекрасного. То вы собираете доказательства необратимых разрушений. То сами разрушаете!
— Мы ничего не разрушаем.
— А сжигаемые по ночам деревья! А ядовитые разноцветные шары из ваших порхающих «шляп»! Кого вы собираетесь наказывать за подобные забавы? Самих себя?
— Олег, мы ничего не сжигаем и не травим. И не уполномочены здесь кого-либо наказывать. Наказывать будете вы, когда соберете свои доказательства. — Она намеренно выделила «свои».
— Сплошной туман и пустые словеса! Если не вы, то кто отправляет и сжигает? Другие инопланетяне? Не столь благородны, как вы? Плохие дядя к тети? — повысил я голос.
— Олег, успокойся, в космосе нет такой вражды, как на Земле…
— Эона, ответь прямо: кто поджигатели и отравители?
— Сами ответите, кто поджигатели и отравители.
— Когда?
— Когда соберете доказательства.
— Хватит морочить мне голову! — не сдержался я и ударил ладонью по загудевшей проволоке. Но сразу отдернул руку: она попала на шипы, из пальцев брызнула кровь. — Хватит играть в жмурки! Еще неизвестно, кто кому должен предъявлять доказательства чужой вины или собственной невиновности!
— Мы тебе, Олег, поможем, — все так же приветливо проговорила Эона. — Ты в любой миг можешь вызвать меня мысленно и о чем угодно спросить. Не забудь: вопрос начинается моим именем.
Я кивнул.
— Галактический Совет Охраны Красоты благодарит тебя за начальный Контакт. И просит ни с кем не делиться сведениями о Контакте.
— Взаимно, — буркнул я. — Там, среди благостных ваших миров, особо обо мне не распространяйся… Хотел бы знать на прощанье, почему Совету было угодно или удобно выбрать именно меня?
— На твоем месте мог бы сейчас стоять любой другой.
— И на твоем?
— Любая другая.
— Занятно. Стало быть, по эту сторону мог быть и Герострат, и Аттила, и какой-нибудь подлейший Батый, и Гитлер, неважно, бывший или будущий?
— Ими и подобными им занимается другой Галактический Совет. Тебе же, Олег, повторю: на твоем месте мог стоять любой другой защитник красоты. Спокойной ночи, — сказала посланница ночи, нагнулась за корзинкой и начала отдаляться в лунной мгле.
— Куда ты, Снежнолицая?
— Зови меня лучше Эоной…
7. ДОЧЕРИ ВЕЧНОСТИ
В ожидании Антонеллы я бродил по солнечной стороне площади, напротив Галереи. Ее закончили строить при мне, когда я проходил стажировку в здешнем университете. Все три этажа представляли собою сцепление стрельчатых арок с лесом беломраморных колонн. Арки были изукрашены пестроцветной мозаикой — триумф богини земного изобилия: кистями винограда, лилиями, орхидеями, нежно светящимися, точно огоньки свечей, лимонами и апельсинами, розовоперыми ветвями миндаля. И казалось, над площадью полощутся волнуемые ветром или морем сказочные восточные ковры. Внизу размещалось знаменитое на весь мир собрание древнегреческой скульптуры; выше — картины, золотые и серебряные украшения, безделушки, монеты — все, что осталось на дне промывочного ковша сицилийской причудливо переплетенной истории, начиная с первой пунической войны, когда вон там, в заливе, качался на волнах Тирренского моря весь карфагенский флот… В прохладных залах посетителей было не густо. Иностранцы обычно толпились возле шедевра XV века кисти д’Антонио. На небольшом полотне из темной глубины взирала, чуть скосив карие глаза, молодая женщина в светло-фиолетовой шелковой накидке. Левой рукой накидку она слегка придерживала, а правую с растопыренными пальцами выставила чуть вперед, как бы призывая мир к тишине. Подобие улыбки затаилось в кончиках губ… Возле этого полотна мы и познакомились тогда с Антонеллой. Она училась на третьем курсе и подрабатывала в Галерее как экскурсовод. Да, многое переменилось с той блаженней поры, слишком многое. Кроме ее привычки безнадежно опаздывать…