Страница 15 из 40
Антон не ответил. Ему понятны были эти приступы скепсиса, ущемленности в человеке, недавно пережившем душевную встряску. Время лечит, рубцы остаются. Неужто навсегда?
— Держи. — Дядька полез в карман и высыпал ему в горсть патроны. — Твой.
Антон зарядил пистолет.
— А что, — спросил дядька, — об отце неизвестно?
— Каким образом? Вызвали нас тогда — не успел попрощаться. Он в совхозе скот отправлял, ему вечером с полком уходить.
— Он тогда не ушел, задержался. Потом дела решал… всякие, в райотдел свой заглянул, к начальнику. А немцы рядом, к станции подходили… А я там у них как раз гостевал с неделю уже: то ли еще не разобрались со мной, то ли уже поздно было разбираться. Словом, выпустили… Конечно, не без помощи Ивана, не без поручительства… Ну вот. Все. Точка.
Сказано это было таким тоном, что Антон понял — расспрашивать, копаться в прошлом бесполезно. Только что-то вдруг обмякло в душе. И дядька смотрел на него, ухмылялся. Отец словно незримой нитью связывал их обоих.
— И еще, слушай внимательно: если там, у своих, спросят, кто провел, помог, не таись.
Антон поморщился.
— Дадим же вам расписку.
— Само собой. А все же не таись. Дядя Шура провел… Так и скажи — дядя Шура. И фамилию назови — Мальченко.
Неслышно подошел Борис, без звука взял шлем и ушел к сосне спать.
— Давай, — сказал дядька, — устраивайся, да и мне вздремнуть самый раз.
На рассвете вышли к шоссе, углубились в густые березняки, молочно светившиеся в предутреннем тумане, и некоторое время шли, не уходя от дороги, — оттуда доносился шум проходивших машин, скрежет тягачей. Потом снова углубились в лес, в топяные заросли. Дядька с выломанной слегой щупал почву, приказав идти за ним след в след. Болото засасывало, стаскивая с ног сапоги, приходилось всовывать в них ноги, стоя враскаряку, страшась, как бы не влипнуть вместе с сапогами. Дважды дядька помогал Антону выбраться. Антон, выдыхаясь, из последних сил, в свою очередь, вытягивал бухнувшегося в промоину Бориса. Вскоре под ногами стало потверже, но еще долго ковыляли по мхам, пока не вышли к опушке, дальше островками Шли орешники, слева по всхолмленному полю пролегал не то овраг, не то старое заросшее тальником речное русло, петлявшее куда-то в серую мглу, изредка озаряемую меркнущим светом ракет.
Подул ветер, донося стрекот пулеметов, редкие, приглушенные расстоянием хлопки полковушек, совсем низко с осиным звоном проплыла «рама» и скрылась за лесом: там, наверное, и была линия фронта.
Гулко застучало сердце: неужто выбрались… Антон вынул из-за пазухи «вальтер» и, машинально обтерев, сунул за пояс.
— Вот по этому оврагу и пойдете, — сказал дядя Шура; — мне дальше хода нет. А уж там сориентируетесь, как посветлеет. — И точно в ответ на его слова из-за рыжих холмов розово брызнуло солнце. — Ну вот, я свое дело сделал.
Он выжидающе поглядел сразу на обоих и ни на кого в отдельности. Вдруг, как бы осекшись, шагнул назад.
— Ни с места! Руки вверх! — Обернувшись, увидели пожилого усатого ефрейтора с автоматом. Он стоял спиной к солнцу, квадратная его фигура четко рисовалась на слепящем фоне. — Отделение, слушать мою команду! — гаркнул он в кусты. — Взять на прицел. Ждать приказа… Вы кто такие?
— Окруженцы, — сказал Антон дрогнувшим голосом. — Авиация.
— Божись… — выдохнул ефрейтор, чуть опустив ствол и вглядываясь в непривычную для него одежду — комбинезоны, шлемы.
Борис коротко обронил:
— Мы безбожники. А кто ты?
— Мамочка родная, — шевельнул усами ефрейтор и пошел к ним, раскинув руки. — Свои? Мы тоже оттудочки… Ефрейтор Донченко. Неделю пробираемся, ах ты господи, зараз легче, зараз нашего полку прибыло. — Он спохватился и, зажав автомат локтем, коротко свистнул в два пальца, в кустах что-то шурухнуло и затихло. Ефрейтор Донченко обеспокоенно оглянулся, сказал: «Я щас» — и побежал назад.
— Ну вот, — торопливо повторил дядя Шура, переминаясь, — теперь у вас сила. Я пойду, за вами бумажка. — Он сунулся в боковой карман, доставая блокнот с воткнутой ручкой. — Вдвоем подпишитесь…
— Вот тебе расписка, гад!
Антон не успел сообразить, лишь увидел в руке Бориса выхваченный у него из-за пояса пистолет, инстинктивно ударил под локоть. Выстрел прозвучал почти одновременно.
Все дальнейшее замелькало как в туманных кинокадрах: тощий солдат с винтовкой у кустов рядом с ефрейтором; видимо, что-то смекнув, солдат кинулся, приволакивая ногу, вслед за шатко исчезавшим в подлеске Евдокимычем…
Борис, мучнисто-бледный, с дрожащей челюстью, подхватил упавший пистолет, и Антону показалось, что он вот-вот выстрелит в него…
— Сволочь! — выдавил через зубы Антон, молча, с вывертом отнял пистолет и пошел, побежал к опушке, скрывшей солдата и Евдокимыча, каждую минуту с замирающим сердцем ожидая винтовочного треска.
Закричал в зеленую ветреную глухоту леса:
— Стой. Стой, не стрелять!
Он еще долго плутал по лесу, стараясь не терять из виду брызжущей солнцем опушки, и уже поворачивал назад, когда столкнулся в запыхавшимся солдатом. Спросил с облегчением:
— Не догнал?
— Черта с два, — сказал солдат, — им лес дом родной. — И положил винтовку на плечо, точно грабли. — Полицай? Пуля бы догнала, да патронов нет… Мое вам. — И протянул узкую в рыжих пятнах кисть. — Будем знакомы. Васька!
Только сейчас Антон разглядел его: длинное веснушчатое лицо, синие глаза в темных впадинах и большой щербатый рот. Из-под пилотки прилипшие ко лбу рыжие вихры. Сними с него грязную шинель, надень рубаху да бич в руку — деревенский подпасок.
— Правда, полицай?
— Нет, не думаю.
— На кой же пульнули не думавши?
— Не я пулял. А тому, видно, померещилось.
— Темните.
Васька даже отступил слегка в сторону, на ходу недоверчиво оглядывая Антона.
— Интересные дела, как говорят французы. — Он все еще слегка хромал.
— Что с ногой?.
— Подвихнул малость, когда Богданыч команду дал отделению. Я и есть отделение. Обдурили вас, летчиков.
— Стрелки. Всего-навсего. А ты кто по профессии?
— Допустим, фотограф. Феодосия, слыхал? Между прочим, культурный город.
— Это чувствуется.
Васька вызывающе плюнул сквозь щербатый зуб и замолк.
В овраге, под кустом сидели Борис и пожилой ефрейтор с загорелым лицом — Богданыч. Антон, весь еще клокоча изнутри и не желая откладывать разговор, спросил, глядя сверху вниз на Бориса, обхватившего руками колени:
— Зачем ты это сделал?
— Потому что вражина. — Рот его под стрелками усов тонко поджался.
— Тебя уполномочили? Сам суд, сам исполнитель? — Вспомнил спасительный приют под чужой крышей, долгий изматывающий путь и то, что они здесь благодаря «вражине».
— Ты же мог убить его! — взорвался Антон.
— Туда ему и дорога.
— А если он наш?!
— А я докажу, кто он! Когда надо будет! Фактами!
И столько уверенности было в его словах, что Антон даже примолк. Что же это? Может быть, чего-то не понял, проглядел со своей дурацкой доверчивостью, а Борис. Факты у него? Откуда?
— Это же нонсенс, как говорят французы, — брякнул Васька, ощерив неровные зубы, — самосуд недозволен, задержать надо было. Мы тут разобрались бы, верно, Богданыч?.. У меня вон нога мозжит, как бы не распухла…
— Закройся, балаболка, — сказал Донченко, — разобрались… А потом что с ним делать, или двоих вас на себе тащить?
Борис поднялся и побрел по оврагу, неподалеку прилег на песчаной осыпи. Антон сел на его место, потом, привалясь на бок, долго лежал, думал под бубнящие голоса новых попутчиков, изредка вдыхая стелющийся терпкий дым ефрейторской махорки.
Где-то справа за холмами, за лесом прогромыхивало, отдаленно и тонко ложились пулеметные строчки. «Факты… — не, остывая горело в мозгу Антона. — А если Борька прав?»
— О чем задумался, орел? — спросил Богданыч, пригасив окурок и пряча его в отворот пилотки. — Отмотал дружка. А зачем, шо не поделили?