Вольная Пустошь

Но вот юноша наконец взял с подноса кружку эля, и Матушка Синешейка внимательно огляделась по сторонам.

В уголке подметал пол тощенький шрайк Биккли, муж хозяйки. Он был неприметным, маленьким существом, но это было её неприметное, маленькое существо, и Матушка Синешейка любила его всем сердцем.

— Ещё две кружки, к тому столику, — прошептал кто-то, и шрайка завертела головой. У её ног стоял крохотный вейф-официант с огромными оттопыренными ушами. Матушка Синешейка добродушно кивнула и направилась к двум новым посетителям, на которых ей указал своим по-паучьи тонким пальцем вейф.

— Матушка, ты чудо! — восхитился коренастый гоблин Зет Черноглаз, вручая ей пустую кружку и хватая с подноса новую.

Его грузный товарищ, глыботрог Гроум, в потёртой кожаной кепке благо дарно кивнул, когда шрайка поставила перед ним пенящийся напиток.

— Из «Дуба-кровососа» никто не уйдёт голодным, да, матушка?

— Наш бочонок почти опустел! — послышался хор голосов за спиной хозяйки. Матушка Синешейка обернулась и увидела завсегдатаев таверны: Меггата, Беггата и Дега — гоблинов из армии генерала Титтага, сбежавших в своё время в Вольную Пустошь.

— Ох, простите меня, господа, — извинилась она перед Зетом и Гроумом и бросилась на зов гоблинов. — Повторить, господа?

Гоблины дружно закивали, и Матушка подкатила к ним новый бочонок.

— Ну, готовы? — спросила она.

Три головы закивали в ответ, и шрайка одним ударом острых когтей проделала в бочке дыру, из которой полился терпкий эль. Гоблины жадно набросились на угощение.

— Пейте, мои дорогие, — улыбнулась Матушка Синешейка, вытирая когти о белоснежный передник. — Ещё лесного грога, капитан?

Последние слова адресовались высокому мрачному старику с густой, спутанной бородой.

Он также был постоянным клиентом таверны. В Вольной Пустоши его называли Пиратом Топей. Настоящего имени старца никто не знал, так как он никогда и ни с кем не разговаривал. Он пришёл в Новый Нижний Город более двенадцати лет назад и быстро стал завсегдатаем таверны. Своим обликом он походил на воздушного пирата, а бледная кожа свидетельствовала о том, что старик много лет провёл в Топях. Отсюда взялось и прозвище. Но, по мнению Матушки Синешейки, самым необычным в её посетителе были глаза.

Эти затуманенные и немигающие, непривычно светлые пристальные глаза, казалось, видели то, что другие не могли увидеть. Но, поскольку старик всегда молчал, хозяйка не могла подтвердить свои подозрения.

За одним из соседних столиков царило бурное веселье.

— Тост! — прокричал капитан Гриф Мёртвая Хватка, поднимаясь на непослушные ноги.

— За нас! — продекламировал он. — И за Вольную Пустошшшь!

— За Вольную Пустошь! — гаркнул Феликс.

— Во-ух-Пу-ух-вух! — запели толстолапы.

Капитан Гриф плюхнулся на стул и недовольно покосился на мохнатых гигантов.

— Бух-вух-вух, — проворчал он. — Не понимаю я, что вы говорите!

Толстолапы зашушукались. Затем Вумеру кивнула и взмахнула левой лапой.

— Вела-вух-вурра-йолла-вух, — выговорила она.

— Что она говорит? Что говорит-то? — наседал воздушный пират на Плута.

Плут улыбнулся, отчего его глаза замерцали ещё ярче.

— Она говорит, что лесной эль развязал язык Пышнобородому. Скоро он станет петь как толстолап.

Капитан Гриф зашёлся раскатистым смехом.

— Почему бы и нет. Это несложно. — Он запрокинул голову и заорал: — Вух-ух-ух-вух-о-о-о-о-о!

Феликс заткнул уши пальцами:

— Что это значит, во имя Небес?

— Разве не ясно? — Воздушный пират указал на пустую кружку. — Меня мучит жажда!

Феликс расхохотался.

— Ещё эля! И свежевыжатого сока для наших лохматых друзей! — махнул он вейфу.

Капитан Гриф поднялся со стула и потянул за собой толстолапов.

— Пускай мы говорим на разных языках, но всегда есть способ понять друг друга. — И воздушный пират стал неловко выплясывать замысловатые коленца.

Толстолапы, посмеиваясь, подхватили игру.

Феликс повернулся к Плуту и вдруг нахмурился.

— Плут! — позвал он. — С тобой всё в порядке?

Друг был ещё бледнее, чем прежде, а под глазами залегли чёрные круги.

— Я просто очень устал, — Плут в изнеможении откинулся на спинку стула. — Но заснуть не получается. В голове каша, какие-то тени и образы, кое-что я могу вспомнить до мельчайших подробностей, а кое-что — вообще не могу.

— А это ты помнишь? — Феликс вытащил из-под плаща прекрасный меч.

— Мой меч. — Плут болезненно поморщился. — Это… это ты мне его подарил. Очень давно. Ещё в подземной библиотеке. Я потерял его в Нижнем Городе.

— А я нашёл в Дремучих Лесах, — сказал Феликс. — Он был у Ксанта Филатайна — того самого Ксанта Филатайна, который заманил тебя в Краевые Пустоши. Он клянётся, что нашёл меч. — Феликс фыркнул. — Свежо предание! Он и его дружки, Стражи Ночи, небось похитили его, а Филатайн боится признаться, — Он покачал головой, — Этот парень всё время лжёт. Говорил я тебе, будь с ним осторожен.

— Ксант Филатайн, — повторил Плут. — Мы с ним вместе учились в Озёрной Академии. Он оказался шпионом Верховного Стража Ночи… И всё… Больше я ничего не помню. — Плут поглядел на Феликса: — Где он сейчас?

— За ото не волнуйся, — твёрдо сказал Феликс. — Он под надёжной охраной.

— Где?

— В Садах Света под Свинцовой Рощей, — ответил Феликс. — Он останется там до церемонии Расплаты. И, насколько я знаю, многие выступят против него, в том числе я.

— Плут Кородёр! — закричал вдруг чей-то звонкий голос. — Глазам своим не верю! Плут Кородёр!

Феликс и Плут обернулись и увидели крепкого ухмыляющегося юношу одних лет с ними.

— Только не говори, что не узнаёшь меня! — В голосе незнакомца засквозила обида. — Я Стоб. Стоб Ламмус.

— Стоб Ламмус, — задумчиво повторил Плут.

— В Озёрной Академии мне сказали, что ты здесь, — продолжал Стоб. — Я и прибежал! — Он горячо пожал Плуту руку. — Я так рад тебя видеть.

— Я тоже очень рад, — пробормотал Плут, тщетно пытаясь выудить из головы нужное воспоминание. — Озёрная Академия. Мы вместе учились, да? Ты, я, Магда и Ксант.

Улыбка сползла у Стоба с лица.

— Меня предупреждали, что ты не в себе, Плут, — сказал он. — Ещё бы, пережить Губительный Вихрь. А правда, что тебя туда заманил предатель Ксант Филатайн?

— Я… мне… — Плут запнулся. — Понимаешь, я не помню.

— Понимаю, дружище. — Стоб похлопал его по спине. — Ничего, целительный воздух Вольной Пустоши поправит твоё здоровье.

— Ежеобраз, — выпалил Плут. — Ты придал своему небоходу форму ежеобраза.

— Точно, — обрадовался Стоб. — У меня был ежеобраз, у Магды — мотылёк, у тебя — буревестник. — Он нахмурился. — А у Ксанта…

— … Птицекрыс, — подхватил Плут.

Феликс усмехнулся.

— Это о многом говорит, — мрачно процедил он.

Тем временем к столу вернулись толстолапы, поддерживавшие громко храпевшего капитана Грифа.

— Добро пожаловать в Вольную Пустошь, — по очереди приветствовал новых знакомых Стоб. Когда настала очередь капитана, он замер и вопросительно посмотрел на Плута.

— Не обращай внимания, — рассмеялся Феликс, поднимаясь со стула. — Он маленько переборщил, но это от радости. — Пойдём, Плут. В пчелиных домиках нас давно ждут уютные гамаки.

Не успел он договорить, как распахнулись двери таверны и весёлый гомон стих, уступив место протяжному низкому пению.

— Оох-маах, оомалаах. Оох-маах, оомалаах. Оох-маах, оомалаах.

Глаза всех собравшихся обратились к шеренге эльфов-дубовичков — а их было семеро, — вошедших в переполненный зал. Их бирюзовые плащи с капюшонами, пропитанные соком колыбельных деревьев, тихо шелестели при ходьбе.

— Братство эльфов-дубовичков с Колыбельного Острова, — зашептал вейф Феверкьюль Матушке Синешейке.