Страница 16 из 43
— Отказал?
— Сделал вид, что не слышит. Морда спесивая. Мол, к чему мне ваши голодранцы, у меня воинов вдосталь. И даже когда приперло, когда весть пришла — готовится вторжение! из Айгюпты, где воинов больше, чем в Аласии козопасов! — Нерион звал на помощь всех, до кого докричаться мог, обещал долю в добыче… и ничего сверх того. Много в таком сражении можно взять добычи, а?
— Смотря кого добудешь, — заметил Цирнаттавис, — вот с некоего Сороки можно взять и золотишка, и камней самоцветных…
На этот раз «вольные кинжалы» хохотали долго и искренне.
— Тарденне, ты великий военачальник, — наконец проговорил Эритросфен. — Уже догадался, а?
— Я-то догадался, но ты все равно рассказывай.
До последнего архонты Аполлонии надеялись, что получат ответ. Ответ «да», короткий торг насчет размеров «медной доли» и межи дозволенных ахейцам пастбищ, и войско Аполлонии явилось бы под Энгоми, чтобы копьями и мечами защищать этот ответ, основу будущего благополучия города и народа. Двадцать сотен ахейских копьеносцев, взойдя на весы воинской удачи, вполне могли превратить поражение в победу.
Чье поражение? Того, кто даст ответ.
Они с охотой поддержали бы спесивца Нериона, переломи он свою гордыню и дай «младшей родне» получить свой кусок лепешки с медом. Они без тени сомнений поддержали бы чужака Яхмоса, если бы тот оказался к ним благосклоннее данайской родни.
До последнего архонты Аполлонии, собрав фратрию и держа наготове корабли, ждали ответа: куда и к кому вести подмогу. Не дождались.
И тогда Эритросфен, опытный в пиратских набегах вожак, которого ахейская фратрия недавно избрала главой, сказал: раз ни Нерион, ни Яхмос не хотят отдавать союзникам ничего, кроме военной добычи, — вот за ней мы под Энгоми и сходим.
Военная добыча — это то, что воину удается добыть у врага. Раз уж ахейцам предстояло самим выбирать врага, стоило выбрать такого, у кого добычи побольше.
Где под Энгоми можно взять побольше добычи? В самом Энгоми.
— А если бы Нерион остался в городе и держал стены?
— Тогда это был бы не Нерион, — пожал плечами Сорока. — Он последние годы только о том и твердил, мол, я уже немолод, а ничего достойного в жизни не совершил, под Трою и то опоздал. Будь басилеем Энгоми кто другой, может, Медный город и не стал бы переть на рожон, ведь что такое Айгюпта, а что мы. Нет, он давно мечтал о «славном сражении», а значит — войско в чистое поле, стройными рядами, копья наперевес, военачальник в развевающемся плаще на колеснице… Знаешь, тарденне, Нерион ведь наверняка умер счастливым, неважно, что проиграл, — зато мечта сбылась!
— И все-таки мечты мечтами, а приведи Тутмушу войско посильнее…
— Окажись оно настолько сильнее, чтобы басилей Нерион заперся в стенах и нос наружу не смел показать, — мы бы радостно прислали к Тутмосу гонцов: «вот они мы, повелитель, верные слуги Айгюпты, как обещали, пришли на помощь против мятежников». И все в Аласии, кто не пошел за Нерионом, а их оставалось не так мало, скоро сделали бы то же самое. Потому как что такое мы — а что такое великая и победоносная Айгюпта; и на стороне победителя оказаться разумно, даже если великой добычи и не ожидается.
Но случилось так, как случилось.
Видя, что войско Тутмоса числом уступает его силам, басилей Нерион вышел из Медного города навстречу захватчику. Несколько часов строились в боевой порядок ханаанские корабли, несколько часов терпеливо ждало на солнцепеке войско Энгоми.
Несколько часов с городских стен любопытные следили за происходящим внизу, на берегу. На восточной стене втиснуться было некуда.
Ну а западная стена Медного города осталась пустой. Никто и подумать не мог, что опасность может угрожать городу откуда-либо еще, кроме как от войска Айгюпты. Несколько заранее подосланных людей, нож под ребро разобиженного на весь свет стражника у ворот (они там на великую битву смотрят, а я тут стой без толку…), тихо вошедшие в пределы белостенного Энгоми волки морского разбоя, в котором ахейцы не слишком уступали данайцам… Внизу еще ничего не началось, а Медный город уже пал под ноги захватчикам. Грабили тихо и споро, пленников с собой не вели, сразу сгоняли в дома покрепче и запирали внутри, пусть сидят — не до них. Главная добыча, царская добыча, в басилеевом акрополе; сколько-то охраны там осталось, но они тоже ничего не ждали и ничего не успели сделать.
Когда там, внизу, воины Тутмоса начали высаживаться с кораблей — наверху, в Медном городе, налетчики Эритросфена заканчивали выносить самое ценное. Сердце кровью обливалось, — бросать столько добра, но распоряжались люди опытные, которые умели унести ноги, не падая под грузом награбленного. На прощанье, отвлекая погоню, подожгли город.
— Чем, наверное, и принесли победу Тутмосу, — завершил Сорока. — Но тогда нас это не заботило. Одолеет Айгюпта — и ладно, одолеет Нерион — снаряжаем корабли и уходим в Карию, с полными-то мешками нас там приняли бы как родных, да у многих и были если не родные, так друзья-знакомцы. Через год, когда присланного из Айгюпты наместника Мемнона забили камнями, мы именно так и сделали. Кто в грядущей смуте верх возьмет, поди угадай, но нам, спалившим Медный город, дружить в Аласии уже не с кем. Пока власть крепка была — терпели, а в усобице точно добром не кончилось бы.
— Скажи, Сорока, — голос тарденне оставался ровным, — а почему ты вообще решил пойти ко мне под начало? Почему собственный отряд не водишь? Ты смог бы. И людей у тебя хватало, у меня с самого начала меньше было.
— Это ты меня спрашиваешь или им объясняешь? — фыркнул рыжий великан. — Я мог водить свой отряд «вольных кинжалов», верно. Твое имя громче, но пара громких побед — и обо мне услышали бы.
Только я свой предел знаю. В бою могу вести и сотню, и целое крыло, хоть в море, хоть на суше. Крепостные премудрости тоже разумею. А вот против кого сражаться и почему, решать такое — уже не по мне. Там, в Аполлонии, архонты были, они знали. Здесь знаешь ты. Мне подходит. Ты не выигрываешь всех битв, тарденне, но ты даже в поражении умеешь сохранять отряд и свое имя.
Так что пусть лучше князья и иные охочие до ратной славы знают тарденне Цирнаттависа, а не Сороку-Эритросфена, за которым главной доблести — дым над белостенным Энгоми.
— Это ты других убеждаешь или себя? — проговорил тарденне.
Эритросфен пожал плечами.
Рыжее пламя с хрустом пожирало последние ветви.
Татьяна Минина
Исповедь Медеи
Не сбывается то, что ты верным считал,
И нежданному боги находят пути.
Еврипид. «Медея»
— Но, мой басилевс! Она доказала, что способна на убийство! Вспомните Абсирта, Талоса, вспомните Пелия, наконец!
Лицо Ясона медленно багровеет. Гневом набухает вена на лбу. О мой возлюбленный, как ты прекрасен в своей ярости.
— Что болтаешь?! Да, Медея способна убить ради меня! Так как же она может убить моих детей?! Наших детей…
Голоса словно отдаляются, громче них звук крови, бегущей по моим венам. Спасибо тебе, любимый, за веру в меня. Я рядом, совсем рядом, в том же зале проклятого коринфского дворца. И в то же время я далеко, в мире теней, зыбких грез и забытья. Этот мир близко, на расстоянии руки, но тех, кто находится в нем, нельзя видеть человеческими глазами. Живые попадают сюда лишь в снах или в пророческом экстазе. За редким исключением. Я одно из них, благодарю тебя, мать Геката, богиня черной луны и ночного колдовства, моя покровительница. Потому и стучит так звонко сердце, потому и слышен шум крови — живые звуки гремят здесь, как громы Зевса в мире людей.
Не открой мне Геката доступ в зыбкий мир черной луны, лежала бы я сейчас на площади. Мертвая, как Меррер и Ферет. Вместо этого я стою на колеснице богини, запряженной крылатыми змеями. Змеи недовольно шипят и слегка извиваются, им не по душе повиноваться смертной, но воля Гекаты подчинила их мне на время. Тела Меррера и Ферета в колеснице у моих ног. Кровь на поношенных хитонах из богатой ткани, лица в грязи. Искаженный рот Меррера. Ужас в глазах Ферета. Не знаю, суждено ли мне когда-нибудь умереть, но остывающие лица сыновей я буду помнить даже после смерти. Наших с Ясоном сыновей.