Страница 7 из 41
Поляна, на которой происходила эта встреча, занимала значительную площадь. Когда-то давным-давно люди выжгли здесь лес, чтобы посеять хлеб. Затем они ушли на юг, на более плодородные земли, и бывшее поле превратилось в обыкновенную лесную поляну, густо заросшую высоким, чуть ли не в человеческий рост разнотравьем, зарослями орешника и малины.
На поляне пересекалось несколько лесных дорог и тропинок. По одной из них, ведущей в сторону южного рубежа, направлялась тройка казаков.
Они проехали уже половину расстояния до леса, как из кустов стали появляться всадники и растекаться влево и вправо от дороги, охватывая казаков широким полукольцом. С десяток всадников остались на самой дороге. В одном из них по блестящему шлему и развевающемуся пурпурному плащу Векша узнал своего старшего сына. Но Дорош и его спутники, словно не замечая высыпавших из леса всадников, медленно и спокойно ехали по дороге прямо на выставленные им навстречу копья.
Громкое конское ржанье, внезапно раздавшееся сразу со всех сторон поляны, моментально объяснило Векше причину их спокойствия. Из густой травы, которой заросло все бывшее поле, во множестве появились вначале шлемы и лохматые шапки, затем плечи, конские морды, и вот уже все пространство оказалось усеянным множеством всадников. С копьями в руках, со щитами на плечах они со всех сторон подъезжали к дороге, по которой ехал Дорош, и выстраивались за ним в колонну по четверо в ряд.
«Полусотня, сотня, две, три…» — машинально прикидывал на глаз их число Векша. Да, Дорош оказался не той птичкой, которую можно было взять голыми руками. Его ватажники залегли на поляне, как видно, еще с вечера, сразу после прибытия от Векши их атамана. Привычные к многочасовым безмолвным засадам, сумевшие приучить к этому и своих коней, они поднялись именно в ту минуту, когда их присутствие стало необходимым.
Закусив от злости губу, Векша следил за тем, как Дорош и следующая за ним казачья колонна приблизились к его сыну и находившимся с ним воинам. Едва расстояние между ними сократилось до полета стрелы, всадник в блестящем шлеме поднял своего коня на дыбы и, освобождая дорогу, быстро поскакал в сторону. Вслед за ним бросились и другие боярские воины.
6
Князь Данило любил охоту, и лишь наступившая темнота заставила его прекратить преследование стада вепрей, поднятых загонщиками в камышах. Нанизав на острие копья огромный сочный кусок мяса, он сунул его в костер и, сидя на корточках возле огня, следил, как мясо постепенно покрывается нежной румяной корочкой. Осторожное покашливание слуги заставило его поднять голову.
— Княже, к тебе человек…
— Кто он?
— Неведомо мне. Говорит, что надобно сказать тебе что-то важное с глазу на глаз…
— Откуда прибыл? Воин или смерд?
— Не сказывает, княже. По одежде больше на смерда схож.
— Скажи, пусть обождет. Сейчас буду.
Князь передал копье одному из своих дружинников, занявшему его место, проверил, хорошо ли вынимается из ножен короткий меч. Поведя плечами в надетой под платьем тонкой кольчуге, он двинулся вслед за слугой.
Человек, ожидавший его, стоял в тени ветвистого дуба, тесно прижавшись к нему спиной. Был он невысок ростом, тщедушен, нижнюю часть лица скрывал темный плащ, в который он был закутан почти до пят.
— Здрав будь, добрый человек, — первым сказал князь, останавливаясь в двух шагах от этой темной фигуры и непроизвольно кладя руку на крыж меча.
— Здоровья и тебе, князь Данило, — глухо ответил человек. — Прости, княже, что беспокою тебя на охоте, но дело не терпит. Дозволь сказать несколько слов.
— Может, пойдем к костру? Там ты согреешься и поешь с нами…
— Нет, княже. Не хочу, чтобы кто-то видел меня с тобой. Потому и пришел к тебе ночью и в этом плаще. Непростое дело хочу поведать тебе, княже, и если узнает о нашей встрече боярин Адомас, не сносить мне головы.
— Но кто ты и почему боишься боярина Адомаса?
— Княже, я хочу говорить с тобой наедине, а нас трое, — оставив его вопрос без ответа, сказал человек.
Князь Данило кивнул слуге, и тот удалился к костру. Незнакомец проводил его глазами и рывком отбросил плащ с лица.
— Узнаешь, княже?
— Постой, постой, — сказал князь Данило. — А не конюший ли ты боярина Адомаса? Уж не тебя ли я видел неделю назад в княжеском замке?
— Меня, княже, — склонил голову человек.
Князь Данило усмехнулся.
— Ты прав, добрый человек. Не друзья-товарищи мы с твоим боярином.
— Мало у меня времени, княже, в любую минуту может хватиться боярин. Дозволь к делу перейти.
— Говори.
— Страшен враг в чистом поле и густом лесу, княже, но еще страшнее он в родном доме. Страшен враг, идущий на тебя с мечом, но еще страшнее он, если улыбается тебе и прячет свой нож за пазухой. Согласен со мною, княже?
— К чему это ты?
— Богат и знатен ты, княже, многих приблизил к себе и осы пал своей милостью, многих считаешь своими друзьями. И не знаешь, что не все твои слуги верны тебе, не ведаешь, что некоторые только и ждут случая, чтобы ужалить больнее. Об одном из таких и хочу я предупредить тебя.
— О ком говоришь ты? — спросил князь Данило, нахмурив брови.
— О воеводе Богдане говорю я.
— О воеводе Богдане? — удивился князь. — О моем лучшем и вернейшем друге? Да знаешь ли ты, холоп, что он вырос на моих глазах? Что стал он в моей дружине из простого воина первым воеводой, что я рубился рядом с ним в десятках битв и он не однажды спасал мне жизнь? Как смеешь ты, грязный холоп, клеветать на моего лучшего воеводу, моего старого и надежного товарища?!.
Он шагнул к закутанному в плащ конюшему, схватил его за грудь, рывком приподнял над землей, прижал спиной к стволу дуба.
— Признавайся, холоп, кто подослал тебя ко мне, кто заплатил тебе за этот подлый навет?
— Правду говорю, княже, сущую правду, — испуганной скороговоркой забормотал конюший. — Не гневись, княже, а выслушай меня до конца.
— Хорошо, холоп, говори. Но если врешь — велю запороть плетьми под этим же дубом.
Он опустил конюшего, тот поправил сбившийся плащ, снова прислонился спиной к дубу.
— Значит, не веришь мне, княже? — зло прошипел он. — Тогда слушай хорошенько, что я скажу. Помнишь, гостил ты прошлым летом в Москве у боярина Боброка? И говорили вы о том, что когда поведет Дмитрий Русь, на Мамая, то надо натравить на Литву ее врагов, чтобы не смог князь Ягайло помочь Орде и тоже напасть на Русь. Было вас тогда только трое, тайным был ваш сговор. Да только знает о нем и боярин Адомас, и литовский Ягайло. Скажи, откуда? Кто донес ему? Ты сам, московский Дмитрий или боярин Боброк? Ответь мне, княже…
Сурово сдвинулись брови князя Данилы, гневом блеснули его глаза.
— Никто из нас троих не мог передать этого Ягайле. Но откуда он знает об этом?
— А оттуда, княже, что слышал эти слова и четвертый — воевода Богдан. Когда вернулись вы в Литву, то передал он все слышанное боярину Адомасу, а тот — великому князю Ягайле. Теперь веришь мне, княже?
— Нет, холоп. Другим путем попало это известие к литовскому Ягайле. Не верю я, что воевода Богдан способен на такую измену.
— Не веришь? — язвительно улыбнулся конюший. — Хорошо, тогда слушай дальше. Давно был тот разговор, а этим летом появился в наших местах сам боярин Боброк. Разбил он свой лагерь на Черном урочище, привез с собой из Москвы два воза денег, чтобы подкупить и натравить на Литву ее врагов-соседей. Прятались и в твоем доме его соглядатаи, были среди них десятский Иванко и сотник Григорий. Иванко с товарищем снова вернулся к Боброку, а Григорий ускакал с твоей полусотней и сотником Андреем к ляшскому кордону. И это все тоже знает боярин Адомас, хотел он даже перехватить Боброка и его возы с золотом, да руки оказались коротки. Что скажешь теперь, княже?
— И опять он? — глухо спросил князь Данило.
— Да, княже, об этом тоже донес воевода Богдан.
— Скажи, холоп, — после некоторого молчания произнес князь Данило, — что хочешь ты за свои вести?