Страница 27 из 48
— Павлуша, неужели?..
Все поразились перемене царя — внезапной, страшной. Ягужинский отрешенно кивнул.
— Царевич Алексей кричал во сне... — у него застревали в
горле слова, — царевич тщится о российской короне... черег>
иноземную помощь...
Генерал-адтзютант в беспамятстве выдавил что-то и далее, но Петр уже не слышал — голос Ягужинского ударил в уши колокольным набатом. Гулко застучало в висках — царь снова становился черно-красным, кровью палились даже глаза. Смотрел немигающе. Перед расширенными зрачками поплыло воспоминание: повешенные стрельцы качаются на красных кремлевских стенах, мерзлые трупы постукивают на ветру... Ярым огнем полыхнул в лицо забытый гнев. Закусив губу, силился сделать какое-то движение, но не мог. Со стоном повалился на стол.
Долгое время стояла тишина. Дрогнув, потянулась рука Петра, что-то искала — нащупала гусиное перо, сломала, так я не найдя нужное. Медленно стал подниматься.
Ягужинский осторожно продолжил:
— Ваше величество! Не в самом только царевиче Алексее
Петровиче суть дела, но и в его советниках-шептунах, коих
должен указать розыск. Запрятались они, как тараканы, ино
земные и свои шептуны, и грызут заодно с подлыми врагами,
пакости разные творят. Пора то выводить с корнем...
Царь медленно покивал. Долго сидел неподвижно. Неожиданно спросил спокойным голосом:
Павлуша, а как там матросы? Не скорбят ли духом иль
животами? Травленая солонина выброшена, как я велел?
Не скорбят, ваше величество! Духом и животами бодрые.
Травленая солонина выброшена в море. На кораблях ведется
тайный розыск.
Петр уже приходил в себя. Снова долго сидел неподвижно, отдыхал — только мигали глаза. Шумно вздохнул и поднялся. . Тихо бросил Апраксину:
— Звать Змаевича и Бакаева — иду переволоку смотреть. —
И как был — в лосиной куртке — шагнул за полог.
14
Еле видимый в сизых тенях, попыхивая трубкой, Петр размашисто шагал вдоль пепельно-зеркальной бухты — клонился на ходу, словно шел против сильного ветра. Под ботфортами
69
с треском и скрипом похрустывали ракушки. Змаевич и Бакаев торопко шли следом.
Остановились, глядя на росную, исполосованную следами траву. Редкий туман медленно плыл, цепляясь за верхушки сосен, миновав лес, прозрачным валом припадал к воде.
В жидких строчках ольшаника мелькнул проворный горностай. Петр надул щеки, фыркнул, глядя ему вслед, поставил ногу па плоский валун. Загляделся на пустынный морской залив, покрытый широкими полосами света, — где-то там, за горизонтом, проходила великая морская дорога-Утро входило в полную силу. Быстро отлетал мглистый рассвет, по зеркальной бухте прошла череда красок — сейчас вода была уже малахитовой. Из моря показался красный диск солнца, сплюснутый скорым подъемом. Петр длинными тонкими пальцами тронул сосну.
— Материала для помоста в избыток, — заключил корот
ко. — Ну что ж, начнем рубить. Переволока не выйдет, так
Ватранг страху наберется — может, и глупость какую сотво
рит. А тогда мы снова хитрость измыслим — так дело и сдви
нется... — Петр оживленно посмотрел на офицеров, гордели
вый, радостный и уставший.
На опушку высыпали матросы, солдаты. Прапорщики, вышагивая, стали разбивать вырубку на полосы.
Вскоре тонким серебряным звоном запели пилы, дробно и густо застучали топоры. В нескольких местах дрогнула земля — со стоном и гулом повалились сосны спелого корабельного бора. В воздухе поплыл терпкий смолистый дух, хмельной запах рубленого дерева.
Никола и Антон, вызванивая длинной пилой, стояли на коленях у толстенной, в два обхвата, сосны. Притомившись, оба встали передохнуть.
Никола, задрав войлочную бороду, оглядывал дерево скупым хозяйским глазом.
— Ну и высотища, едрена корепь, — в самое небо упер
лась! — Он обошел сосну. — А куды станет падать — и не
понять.
Среди лесного зверья и птицы начался переполох. По кронам в разные стороны скакали белки-огневки, тревожно свистели перепархивающие стайки желтогрудых синиц. Красной тенью метнулась в чащу лисица.
Антон проводил взглядом стрекочущих сорок. Разбойно свистнул и несколько раз бросил шишкой в глазастого филина, взлетевшего невысоко на сук.
Никола сладко улыбнулся в бороду.
— Во лешего-то спугнули! Ночью проклятый гудонит — страсть одна!
Солдаты, поснимав кафтаны, махали топорами. Блестели потные спины. От поваленных стволов со звоном летели сучья.
Прикорнув час-полтора в адмиральском шатре, Петр уже размашисто шагал по лесосеке — посвежевший, розовый от сна, с поблескивающим взглядом.
— А кто из вас, ребята, — приблизился царь, — сани умеет мастерить?
70
Сани? - вскинулся Никола. — Да у нас вся округа —
санники. Ентим и промышляем. А пошто сани средь лета, во-
ликий государь? — топор вогнал в свежий пахучий пень. Гля
дел смирно.
Галеры на них поставим да и потянем по настилу, —
окинул его блестящими глазами Петр — мужика узнал.
Никола усомнился, заскреб сбитыми ногтями в затылке. Помаявшись, сказал:
— Ого! Тяжесть-то каковская, потянем ли без снегу? — И,
ловя сердитый блеск Петровых глаз, заробел, поддался царе
вой воле. — Потянем! Выдюжим! Эка невидаль!
Петр медленно одобрительно кивнул и, ощутив прилив сил, навалился плечом на подпиленное дерево. Выждал, когда оно с тяжким гулом легло вдоль просеки, кликнул Бакаева.
Тот любовался царем: спит где придется — да, почитай, совсем и не спит. Пьет натощак с матросами, что попало ест — и сноса нет. Двужильный! Крепок, ровно железо!
— Бригадир! Переволоку держать в строгом секрете! Посе
му всех жителей Твермшше переписать поименно и велеть
никуда не отлучаться. Нарядить стражу. Ослушников казнить
на месте.
Бакаев побежал искать переводчика.
С другой стороны вырубки острыми лезвиями блеснул огонь — поджигали лес. Ветер вихрями понес вверх искры. Густые дымы, отгоняя висевшие над людьми комариные столбы, потекли к морю.
Петр пытливым взглядом посмотрел на семенивших за Бакаевым Розенкранца и финна, презрительно поморщился: черт возьми! — без паскудных иноземцев не обходится ни одно дело, даже самое пустое! После доноса о замыслах Алексея он перестал верить всем этим юрким 'прислужникам. Затем, хрустя валежником, пошел следом. Все трое обернулись на шаги и робко остановились.
— Пошто он так немощен и слаб? т- еле заметно ухмыль
нулся Петр, кивая на финна. — Заморыш, да и только. И одеж
да — рванье! Лапти не чисто сплетены. Смотреть тошно.
Царь играл глазами — во взгляде не то веселье, не то бешенство. Датчанин презрительно кивнул в сторону финна.
Лучше не умеют плести, ваше величество, обленились,
завшивели. Кнут здесь, видать, только понаслышке знают.