Страница 4 из 41
— Вы сможете идти, голубчик? Или поискать такси?
— Где это вы возьмете такси? Скажете тоже!..
Увы, дама в вуали права: такси в Софии — проблема. За двое суток, проведенных здесь, я убедился, что отыскать прокатную машину немногим легче, чем источник карлсбадской в пустыне. Впрочем, сейчас мне такси ни к чему. Мой путь короток и должен был закончиться у входа в модный магазин.
— Я долго лежал, господа? — говорю я и стряхиваю с рукава лепешку грязи. — Который час?
Дама пожимает плечами, а седоусый расстегивает пальто. Рука в перчатке выуживает старинные часы, щелкает крышкой.
— Без четверти одиннадцать.
— Вы уверены?!
Седоусый с достоинством прячет свою рухлядь.
— Уверен ли? Это «Патек», мой дорогой, «Патек», и он ни когда не ошибается. Честь имею!
В висках у меня гудит, и спина покрыта потом… Опоздал.
Я стою, привалившись спиной к стене, и рассматриваю полу плаща, исполосованную грязью. Без четверти одиннадцать. Я опоздал на пятнадцать минут… Нет, не может быть! Это какая-то ошибка, сон наяву, бред; сейчас я проснусь, и все станет на места, и часы покажут нужное время: десять тридцать.
Черная вуаль участлива и деликатна.
— Вам нехорошо?
— Отнюдь! — говорю я не слишком вежливо. — Все зеер гут!
— Тогда я пошла… И, кстати, верните, пожалуйста, мой платок. Он у вас в руке. Не в этой, в левой.
Похоже, обморок выбил меня из колеи. Сначала я не опознал зеленую крышу патриаршего дома; потом болгарский язык показался чужим; и вот теперь — дамский платочек, неведомо как попавший ко мне.
— Извините… Почему он у меня?
— Я вытирала вам лицо. Вы были мокрый, совсем мокрый, прямо хоть губкой суши. А потом вы вырвали его у меня… Вы сделали мне больно!
Маленькая рука, розовая от холода, возносится к вуали. Губы складываются в трубочку, дуют на пальцы, словно боль еще не прошла. Сдается мне, что от Слави Багрянова ждут не слов благодарности, а деяний во искупление вины.
Взгляд мой отрывается от руки, скользит по пальто и сосредоточивается на модных туфлях. Каблуки сбиты, на носках царапины, закрашенные гуталином… Обувь — старый предатель; она выбалтывает хозяйские тайны с несдержанностью прислуги… Кто же ты, прекрасная незнакомка? Продавщица из салона или ночная фея? А может быть, и то и другое?… Шляпа моя совершает маленький полет.
— Багрянов. Можно — Слави.
— Искра. Просто Искра.
На свидание я опоздал, и у меня бездна лишнего времени.
— Что же мы стоим? Вы позволите?
Локоток с готовностью сгибается; вуаль колышется от дыхания.
— Не слишком ли вы смелы? Куда вы меня ведете?
— Еще не знаю… В никуда.
Скверный день, тяжелый день, сулящий бог знает какие осложнения. И ведь с чего началось? Со сквознячка, подстерегшего Слави в коридоре гостиницы. Еще позавчера меня стало познабливать, но дел было по горло, и я отложил заботы о здоровье до лучших времен. И зря. Спустя сутки озноб перешел в дрожь; я трясся и глотал пилюли, купленные в ближайшей аптеке. Фармацевт, снабдивший меня ими, — карлик с грустным восточным профилем — пощупал мой пульс с выражением, сулившим катастрофу. «Плохо дело! — Глаза карлика стали еще грустнее. — Хорошенькая порция инфлюэнцы и вдобавок что-нибудь легочное… Покой, немного ракии на ночь и, главное, аспирин». В рецепте грустного пройдохи мне доступны два компонента: таблетки и выпивка. Что касается покоя, то за последние годы я как-то отвык от него, и мысль, что где-то существует тишина, кажется мне нелепой.
Куда мы идем? Ах да, в сладкарниду, выпить по чашечке «турского» — дикой крепости кофе, напоминающего подслащенный хинин. Искра — настоящая дама! — светски улыбается мне сквозь вуаль. Хотел бы я знать, что думают прохожие, наблюдая со стороны немолодого господина в плаще из английской шерсти, шествующего по улице Царя Калояна под ручку с ночной феей?
— Сколько вам лет, Искра?
— Двадцать два. Старуха.
— Не кокетничайте! Скажите лучше, вам не стыдно идти с таким кавалером? Гляньте-ка, у меня весь плащ в грязи.
— Дадите мелочь хозяину, и он все очистит, — просто говорит Искра. — Это недалеко…
Мы ускоряем шаг, и вовремя: небо — старая лейка! — решает, что настало время помыть город. Третий или четвертый раз за день. Черт бы его побрал, софийский февраль! С утра над Витошей было по-летнему чисто; солнце возлежало на склоне, высвечивая складки; потом пошел дождь; дождь сменился снегом; и снова вылезло солнце, чтобы через полчаса исчезнуть и дать дню окраситься в фиолетовые тона. С ума можно сойти от перемен!
Между нами говоря, я больше всего на свете люблю постоянство. Всякие там капризы и сюрпризы раздражают меня. За двое суток софийского житья я досыта наелся ими… Двое суток… А впереди — еще несколько долгих дней. Их надо прожить. Где и каким образом?
На эти вопросы у меня нет ответа. И не только на них.
2
Чашка кофе… Еще одна… После четвертой я завершаю эволюцию от господина Багрянова к бай-Слави. Сближение с Искрой идет такими темпами, что начинает меня тревожить. Признаться, мне не совсем улыбается проснуться поутру в чужой постели с головой, распухшей от ракии и запаха пудры.
Искра мелкими глотками осушает пятую чашку подряд и смотрит на меня глазами собственницы.
— Ты что, задремал, бай-Слави?
— Я?… Извини.
Лицо у Искры узкое, бледное; губы и брови — очень яркие — кажутся взятыми напрокат. Лицо Пьеро, поменявшего пол.
— А дождь-то все идет, — лениво говорит Искра и, поймав мой взгляд, почти ложится на стол, так что вырез платья распахивается, полуобнажая грудь. — Ты любишь виноградный лукум?
— Не очень.
— Чудак! Что до меня, то предложи мне на выбор луканку и лукум, я выберу лукум. От него не толстеют. Ты не против, если я закажу еще порцию?
— Валяй…
Я отвожу глаза и достаю пачку «Арды». Сухой табак потрескивает в пальцах.
— Дай и мне, бай-Слави… Твои родители из деревни?
— С чего ты взяла?
— Ты куришь «Арду». Дешевый сорт, как раз для крестьян.
— Привычка, — говорю я спокойно. — Раньше я курил «Картел», он еще дешевле и крепче. Табак, как и выпивка, должен забирать. Кстати, а не выпить ли нам? Эй, любезный, две рюмки ракии.
И почему это мне везет на запреты? Падать в обморок на улице нельзя, курить дешевую «Арду» тоже. Я люблю крепкие табаки, а послушать Искру, так надо менять сорт. Или нет? Или в конечном счете Слави Багрянов может позволить себе роскошь иметь индивидуальные черты?
— Не отставай, Искра! — говорю я и залпом выпиваю рюмку. — Ракия изумительная штука! Напиток напитков! У нее есть вкус и запах, и не говори, что они кошмарны. Или ты думаешь, что «Метакса» — эта греческая дрянь, именуемая коньяком, — лучше водки? Ну только не лги. И не морочь мне голову, что лукум вкуснее луканки. Любая колбаса, даже не луканка, сытнее и полезнее сладкого крахмала. Не так ли? И, кроме того, учти — хотя ты этого и не знаешь — от лукума толстеют. Жиреют до невозможности, становясь бочками с салом. Ты хочешь стать бочкой с салом? Ну, ну, не хмурься, до этого далеко. Верное слово, не будь я Слави!
Я выпаливаю эту галиматью, не выбирая слов, и при этом стараюсь посмотреть на дверь, от которой, лавируя меж столами, идет молодой человек в примятой шляпе. Я его никогда прежде не встречал, но ему не надо доставать жетон, чтобы представиться.
Глаза Искры до краев затоплены недоумением.
— Ну и ну, — говорит она. — Не стоит тебе пить, бай-Слави. Одна рюмочка, а поди ж!
Я киваю ей и поднимаю руку.
— Любезный! Еще две ракии и шоколад для барышни. Швейцарский! С коровой на бумажке.
Я пьян, я вдребезги пьян. Не надо быть Сократом, чтобы понять это. Провинциальный житель Слави Багрянов гуляет напропалую, спуская левы. А, не жаль! Живем только раз, и не каждый день удается подцепить на улице барышню.
Господин в шляпе огибает столик и становится за спиной Искры.
— Здравствуй, детка.