Страница 17 из 41
— Как хотите, — сказал я устало. — Откровенно говоря, мне на все плевать. Доказательств у меня нет, и предложить мне нечего. Контора действительно служила почтовым ящиком; потом кто-то наверху счел, что расходы слишком велики, и меня отозвали.
— Кто выходил на связь?
— Всегда один и тот же. Толстенький, круглая лысина, голубые глаза. Письма приходили по почте; он являлся за ними каждый нечетный день недели и забирал… Допросите Марию, она работала у меня и может все подтвердить!..
Петков выронил коробок; глаза его выцвели с быстротой картинки, попавшей в раствор кислоты.
— Багрянов! Я не склонен шутить. Да и вам не советую. Не прикидывайтесь, что не знаете ничего о вашей домоправительнице… Она умерла, Багрянов. Полгода назад. В селе Малково… Когда вас посылали сюда сейчас, ничего об этом не говорили?
— Клянусь, нет.
— Выходит, у вас не Центр, а благотворительное общество… Сначала тратят сотни тысяч для содержания простой «перевалки», а затем, отправляя человека, забывают предупредить, что единственный свидетель, способный повредить ему, почил и так далее… Быстро: кто приходил на связь?
— Я же говорил… Лысый, лет пятьдесят семь — шестьдесят. Короткий нос. Верхняя губа толще нижней…
Я морщил лоб, перечисляя точно известные мне приметы. Они принадлежали моему соседу по лестничной площадке — там, дома, и я не боялся сбиться.
— Кто резидент?
— Понятия не имею. Да клянусь же, это так!
— Хватит клятв… Сейчас мы прервемся до ночи, а затем поговорим еще. Освежите память, Багрянов, если хотите уцелеть.
— Я был исполнителем, не больше.
— Договорились: до ночи! И предупреждаю: упаси вас бог хоть намекнуть Искре, о чем мы тут беседовали. Можете лежать; пусть думает, что вам нездоровится.
Он слишком торопился — милейший господин Петков. Его напор был подобен давлению пресса, штампующего кастрюлю. Но разведка все-таки не производство скобяных изделий, и здесь — паче всех иных качеств! — ценится такт. Стоило ли вот так все валить в одну кучу, форсируя события? Поговори мы об улице Графа Игнатьева после визита Искры, я бы, вполне возможно, не сразу сообразил, что к чему. Но сейчас Петков невольно упростил уравнение.
Искра — последний шанс. Другого не будет. Я не вправе плохо думать о седоусом — он старый работник и скорее перережет вены, чем заговорит. Остается одно — верить и надеяться… Я лежал, натянув одеяло до подбородка, и никак не мог согреть ноги. Из соседней комнаты доносились голоса — Марко спорил с Цыпленком, чья очередь нести дежурство… Спор был мелкий и нудный и не кончился даже тогда, когда пришла Искра — вся в черном, быстрая и деловитая. Свидетелей не было, и я, отпустив долгий комплимент платью и выслушав, вопрос о своем самочувствии, успел шепотом сказать о главном — рандеву и объявлении. Искра кивнула, достала блокнот. Сделала знак: «пиши текст», громко — с расчетом на стражей — сообщив мне при этом, что отделение А хочет знать — с моей помощью, разумеется! — какие меры предосторожности принял Центр в связи с усилением в Болгарии полицейского режима… Слушай Петков за дверью наш диалог, он вряд ли что-нибудь заподозрил бы… И все же… И все же я отчаянно волновался, торопливо вписывая в блокнот текст, гласящий, что некий Лев Галкин будет рад получить весточки от соратников по Галлиполийскому лагерю и ждет ответа до востребования. Дописав, я волноваться не перестал. Скорее напротив — именно в этот миг мне стало страшно при мысли, чем я рискую, доверяя Искре единственную соломинку. Передай она объявление Петкову, а не в контору «Вечера» для публикации, и Слави Багрянову ничего другого не останется, как сложить руки по швам и без бульканья и барахтанья тихонечко пойти ко дну.
Седоусый — провал — третья степень — пароль — Искра. Цепочка выпирала на первый план, вытесняя, казалось бы, другие версии. Дважды два… Школьный пример… Но в том-то все и дело, что в нашей работе чаще, чем хочется, присутствует известного рода алогизм, опровергающий школьные правила…
— Хорошо, я запомню, — сказала Искра и спрятала блок нот. — Документ нам нужен завтра, бай-Слави.
Здесь не было никакого иносказания, и я бестрепетно воспринял появление Марко; очевидно, спор решился не в его пользу.
Марко уселся у двери и равнодушно скользнул взглядом по лицу Искры. «Картел» лежал у меня в ногах; я потянулся к нему, придерживая одеяло у шеи.
— Попробую, но ручаться не могу. Правильнее было бы согласовать это с Петковым.
— Он не против, — сказала Искра. — Речь идет о страничке, другой.
— Да, но… Ты ставишь меня меж двух огней — между Гешевым и Праматоровым.
— Прости, не я. Ты сам себя поставил.
Это звучало как приговор, и я выслушал его вопреки традиции лежа. Искра и сама не понимала, сколько истины было заложено в сентенции. «Меж двух огней». А не между трех ли?
…Поза отдыхающего пахаря — отнюдь не свидетельство покоя. И классическая фраза о жребии не способна придать Слави Багрянову душевное равновесие. «Лев Галкин разыскивает…» Кто он такой, придуманный Центром Галкин? Белоэмигрант и, следовательно, сукин сын… Поможет ли он, бестелесный, Слави Николову Багрянову — очень симпатичному мне человеку? Объявление появится в «Вечере» послезавтра. В любом, пожалуй, случае. Если допустить худшее и признать, что за Искрой стоит не представитель Центра, а ДС, то и тогда Лев Галкин получит возможность воззвать к соратникам. Петков, насколько я его изучил, не из робких и пойдет до конца, ва-банк.
Ну что ж, Галкин, валяй разыскивай. После твоего призыва у меня останется в запасе не больше семи дней. Захочет ли Петков ждать столько, ничего не предпринимая, или спохватится и вспомнит о Лулчеве?
Завтра Искра пойдет на рандеву к мечети Бююк-Джами.
Завтра. Ну а сегодня? Разве все уже позади?
Одеяло толстое, но меня начинает познабливать. Я лежу и ругаю себя за оппортунизм. Вот так всегда: сначала приму решение и поступлю в полном с ним согласии, а затем, задним числом, ревизую все да вся и форменным образом теряюсь. А если ошибка?! Но почему ошибка?… Нужно надеяться на лучшее. «Что ж, надейся. И все же помни: все могут ошибаться… Уж на что Петков умен, и тот допускает промахи. К примеру, с сигаретами, принесенными Искрой. Была ли надобность так поспешно их отбирать?»
Мысленно поймав Петкова на оплошности, я закутываюсь в одеяло и вздыхаю. Мне страшно не хочется принуждать себя шевелить мозгами, составляя документ для Искры. Но что поделать — я не волен поступать как заблагорассудится.
13
Два дня — и ничего! Ровным счетом ничего, за исключением маленького происшествия, не имеющего отношения к личным делам и планам Слави Багрянова. Цыпленок попал в опалу и удален с виллы. Случилось это вчера, сразу же после завтрака.
Петков против обыкновения не уехал утром в Дирекцию, а остался, и в доме началась небольшая суматоха. Марко и Божидар сновали из кухни в кладовую и обратно, а Цыпленок, несший дежурство, пытался им помогать и лез под ноги. Кончилось тем, что поднос с кофейным прибором, плывший на растопыренной пятерне Божидара, наскочил на гранитное плечо Цыпленка. Я поднял уцелевший бутерброд с джемом и скромно положил его на край стола.
— Болван! — сказал Петков брезгливо и потер ушибленную руку. — Вон отсюда, скотина!
Новый завтрак нам принесли минут через десять, и все это время Петков молчал, разминая пальцы правой руки. Я делал вид, что происходящее меня не касается, — рисовал на скатерти узоры черенком ложки и качал ногой.
— Перестаньте! — сказал Петков и отобрал у меня ложку. — Извините, Багрянов, но мне очень неприятно. Этот осел вывел меня из себя.
— Ничего, — сказал я. — С кем не бывает…
Петков медленно, осторожным движением положил ложку.
— Вы где учились, Багрянов? В закрытом пансионе для благородных девиц? В Сорбонне? Может быть, в Оксфорде? Валяйте, не стесняйтесь, учите меня, темного, хорошим манерам и светскому тону.