Страница 21 из 28
Февральский репертуар Миронова выглядел так: 3-го, 4-го, 5-го – «Женский монастырь», 8-го – «Синичкин» (на сцене Театра имени Гоголя), 10-го – «Женский монастырь», 9-го – «Синичкин» (на сцене Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко), 10-го – «Женский монастырь», 12-го – «Клоп», 13-го, 14-го – «Дамоклов меч», 16-го – «Синичкин» (Театр имени Гоголя), 18-го – «Женский монастырь».
19 февраля Миронов снова объявился на «Мосфильме». В 1-м тонателье он участвовал в озвучании эпизодов со своим участием. Вместе с ним в тот день также работали Михалков, Ливанов, Шенгелая. Работа длилась с 16.30 до 24.00.
21 февраля Миронов играл в «Проделках Скапена». 23-го он снова озвучивал Энгельса, на этот раз в эпизодах с участием Карла Маркса (Игорь Кваша). На следующий день Миронов, Кваша и Нифонтова участвовали в репетиции будущих сцен. На этом участие Миронова, да и других артистов, в работе над фильмом временно прекратилось, поскольку тяжело заболел режиссер-постановщик Г. Рошаль, которому шел 66-й год.
25 февраля Миронов играл в «Проделках Скапена» и «Синичкине», 26-го – в «Клопе», 28-го – в «Женском монастыре».
В марте Миронов играл в следующих спектаклях: 1-го – «Синичкин», 2-го, 5-го – «Клоп», 6-го – «Проделки Скапена».
7 марта Миронов был жестоко разыгран Василием Ливановым, который больше двух месяцев ждал удобного повода, чтобы отомстить ему за розыгрыш с сургучной печатью. Как мы помним, в работе над фильмом «Год как жизнь» наступил вынужденный перерыв, вызванный болезнью Рошаля. Однако в начале марта он почувствовал себя значительно лучше, и всем актерам, занятым в съемках, было объявлено, что съемки вот-вот возобновятся. Этим и решил воспользоваться Ливанов. В воскресный день 7 марта он позвонил Миронову домой и попросил срочно приехать на «Мосфильм», на съемки. На удивленный возглас Миронова, что, дескать, сегодня же выходной, Ливанов заявил, что Рошалю плевать, какой сегодня день – за три недели простоя он рвется в бой. И Миронов поверил: поймал такси и рванул на студию. И в течение получаса препирался с вахтерами на проходной, которые категорически отказывались пропускать его «на съемки». Тогда Миронов позвонил Рошалю домой и узнал, что тот действительно выздоровел, но приступать к работе собирается только с завтрашнего дня. Только тут Миронов догадался, что это был чистой воды розыгрыш – месть Ливанова за сургучную «шоколадку».
В понедельник 8 марта съемки фильма «Год как жизнь» возобновились. В павильоне № 9, в декорации «кафе Антуана», был снят эпизод встречи Маркса, Энгельса, Женни, Веерта и Жюля. Съемки шли с 15.00 до 23.30. Сразу после них ее участники отправились на квартиру Миронова в Волковом переулке, чтобы отпраздновать его 24-летие. Правда, погулять на полную катушку не получилось – завтра предстояло снова сниматься. А наплевать на съемки было ни в коем случае нельзя. После того, как руководству студии поступило несколько заявлений о том, что Кваша и Миронов легкомысленно относятся к работе над образами основоположников коммунизма, актеры дали твердое обещание впредь держать себя в рамках приличия. Хохмы и розыгрыши временно прекратились.
Итак, 9 марта, в три часа дня, в той же декорации «кафе Антуана», съемки были продолжены. Эту же декорацию снимали и два последующих дня. Затем у Миронова наступил трехдневный перерыв в съемках. А 15 марта он доснялся в последних эпизодах «кафе Антуана». Закончив съемки около шести вечера, он отправился в родной театр, чтобы в 19.00 выйти на его сцену в спектакле «Клоп».
17 марта в три часа дня Миронов снова был на «Мосфильме», где принял участие в озвучании роли Энгельса. Вместе с ним работали: Кваша, Золотухин, Харитонова. Работа длилась до двенадцати ночи.
19 марта Миронов играл в «Синичкине», 21-го – в «Проделках Скапена» (утро), «Дамокловом мече» (вечер), 23-го – опять в «Синичкине» (на сцене Театра имени Станиславского), 24-го – в «Женском монастыре».
Тем временем позиции Миронова в Театре сатиры крепли день ото дня. В начале 1965 года он приступил к репетициям спектакля «Над пропастью во ржи» Д. Сэленджера. Играл в нем главную роль – Холдена Колфилда, но всего лишь в третьем составе. Уже в ходе репетиций режиссер спектакля Александр Шатрин проникся к игре Миронова такими симпатиями, что немедленно поменял все местами – и Миронов стал ведущим исполнителем. Эту роль отчасти можно было считать ответом Миронова своим завистникам: он играл американского юношу, сына богатых родителей, который сбегал из семьи в поисках лучшей доли. Как вспоминал сам актер: «Я к этому совершенно не был готов, прямо скажем. Шатрин повернул мой взгляд и всего меня куда-то внутрь себя. К тому же это книга моей юности, моего поколения. Это произведение, с одной стороны, лирическое, с другой – драматическое, совпадало в то время с моим собственным мироощущением. И Холден Колфилд, с его оценкой и взглядом на жизнь, его размышлениями, его пониманием правды, неправды, истины, лжи, был как-то очень близок мне. Шатрин помог мне почувствовать и попытаться прожить именно вот это „что“, а не „как“, ощутить это „что“… а главное, создать это из себя, а не из какого-то представления об этом. Через себя, через свою эмоцию, через свой интеллект, через свое восприятие мира. Естественно, тогда мне еще не хватало жизненного опыта и я немногое пережил, а фактически – ничего. Я только пережил в то время свою первую любовь, которая стала, быть может, необходимым для роли эмоциональным багажом… (Я понимал и с годами понимаю все больше и больше – человеческая драма, горе обогащают в нашей профессии. Это ужасно, но актер вынужден тиражировать пережитое, потому что все время пытается удержать ту эмоцию, то ощущение, то самочувствие.) Главное, чему научил меня Шатрин, – что все надо пропускать только через себя. А для этого ты должен собой что-то представлять. Представлять в плане интеллектуальном, и в плане духовном, и в плане душевном, и сердечном, и в плане восприятия чего-то, с одной стороны, и неприятия – с другой, какой-то своей определенности, своего стержня. То, что я прочитал, например, у Михаила Чехова: „Есть секрет, который, к сожалению, не все актеры знают. Секрет этот заключается в том, что публика всегда, сознательно или бессознательно, за образом, созданным актером, видит того человека, который создает этот образ, оценивает его. И от того, приняла или не приняла она этого человека, зависит возможность возникновения и сам характер связи между актером и публикой…“
Премьера спектакля «Над пропастью во ржи» состоялась 26 и 27 марта 1965 года. Публика, до отказа забившая концертный зал гостиницы «Советская», была в восторге от увиденного. Да и не только публика. Сразу после спектакля постановщик спектакля Александр Шатрин написал Миронову на программке следующие слова: «Милый Андрюша! Я испытал настоящую радость встречи с тобой в работе! Ты – настоящее „Дитя театра“! Хочу верить, что ничто никогда не собьет тебя с большой дороги и что мы еще много раз встретимся в новых работах! Твой Холден заставляет людей задумываться о многом, и невозможно представить себе, что ты – Андрей Миронов – в жизни отличаешься от него! Это и есть настоящее искусство! Поздравляю тебя и твоих Маму и Папу и желаю вам всем счастья в доме и на сцене!»
Справедливости ради стоит привести и несколько иное мнение – актера Федора Чеханкова, с которым Миронов дружил. Вот его слова: «Однажды утром в „Советской“ я смотрел один из первых спектаклей Андрея – „Над пропастью во ржи“ Сэлинджера. Не буду врать, ни спектакль, ни Андрюша не потрясли моего воображения. Это еще не был тот уникальный артист, что потом поразит всех нас и в „Интервенции“, и в „Горе от ума“, и в „Свадьбе Фигаро“. Но уже тогда Андрей удивил меня крепким профессионализмом. В нем не было ничего от неумелого дебютанта. Видимо, сказалась школа театральной семьи. Однажды знаменитого педагога „Щуки“, Юрия Васильевича Катина-Ярцева, спросили, не считает ли он, что „на детях гениев природа отдыхает“. Он ответил, что, по его наблюдениям, в актерской среде была бы уместна другая поговорка – „Яблоко от яблони недалеко падает“. И пояснил: детям из актерских семей никогда не надо объяснять, что такое актерский труд. Они с детства верно понимают суть профессии, которая заключается прежде всего в „пахоте“, а не в цветах и поклонниках. Это к Андрюше относилось впрямую…»