Страница 37 из 46
Наполеон с видимым удовольствием слушал болтовню генерала и восхищался талантами, отпущенными богом этому человеку. Ведь Гранье был превосходным математиком, профессором фортификации, отлично владел пером и умел заразительно рассказывать всяческие истории.
«У него есть все задатки, чтобы стать «вторым Бонапартом», — подумал Наполеон. — Если бы не было «первого», — император обрадовался удачному каламбуру.
Наполеон вылез из ванны: нескладный, коротконогий, с болезненно вздутым животом. Крупные брызги разлетались по сторонам, когда он отряхивался от воды. Гранье услужливо накрыл императора широкой простыней. Теперь Бонапарт стал похож на древнегреческого философа… Наполеон знал, что его частенько сравнивают с Сократом. Гордился этим и не упускал случая подчеркнуть — пусть внешнее — сходство с великим человеком древности.
Прошагав босиком до двери, Бонапарт окликнул Маршана и приказал подать вина:
— И проследите, чтобы ни одна муха не залетела сюда, пока я разговариваю с бароном!
Потягивая любимый рейнвейн, император сидел на софе, подвернув по-турецки ноги…
— Гаспар, вы не можете себе представить, как наша «ссора» отражается на моем самочувствии! В угоду подлому Лоу мы вынуждены приносить в жертву все святое, что есть между нами. Историки, пожалуй, могут истолковать это превратно… Вас сочтут моим врагом.
Гранье отставил в сторону недопитый бокал с вином и сказал:
— Ваше величество, если надо, я готов хоть трижды быть проклят потомками! Вам я отдал всю мою жизнь и не жалею об этом. Не будь вокруг так много трусов — Франция правила бы миром безраздельно и прекратила распри в Европе! Только всемирное правительство может удержать народы в повиновении.
— Благодарю, Гаспар! — Наполеоном овладела меланхолия. — Сказать по правде, я проиграл… Время ушло. Конечно, мне кое-что удалось… И все же… Когда Александр Македонский завоевывал Азию, он смело назвал себя Юпитером. Современники восприняли это за чистую монету. Не нашлось никого, за исключением мудрейших поэтов и нескольких афинских философов, кто решился бы возразить ему. Поверил весь Восток! А что бы стало, объяви я себя пророком? Отъявленная блудница — и та не поверила бы мне. Нет, друг мой, мне нечего больше делать в этом мире. Разве спасать бренное тело от медленного гниения под алчным взором ублюдка-губернатора?!
Гранье почел за лучшее не перечить императору. В отличие от своего господина, для которого политика была средством достижения неограниченной власти, Гранье упивался самим ходом ее. В данный момент он ожидал инструкций для продолжения начатой Бонапартом интриги и помалкивал только из вежливости.
Наполеон осушил еще один бокал. Желтоватая кожа его лица слегка порозовела. По мере того как хмель ударял ему в голову, взгляд императора прояснялся.
— Гаспар, эту ночь нам не придется спать. Я принял решение не медлить с вашим отъездом в Европу. О’Меара сообщил, что в середине марта на остров прибудет фрегат «Камден». Вы уедете на нем!
— Ваше величество, я не хотел бы ссорить вас с доктором, но, по словам Лоу, он подозревает меня в неискренности… Не испортит ли этот эскулап задуманное вами предприятие?
— И вы туда же!.. — Наполеон укоризненно посмотрел на генерала. — Если бы это сказала женщина… но вы?!
— Ваше величество, я лишь передал слова губернатора. Наушничанье доктора ему претит. Лоу считает, что вы специально подослали О’Меару, чтобы оклеветать меня.
— Хорошо, я выгоню хирурга из Лонгвуда, как только замечу за мим что-то неладное! — Наполеон был тверд в своем намерении. — Ваша безопасность в Европе и успешный ход намеченной операции станут гарантией его невиновности. Итак, вы едете на «Камдене»! Денег на дорогу я вам не дам, а предложенные мною… скажем пятьсот франков, вы отвергнете публично. Просите деньги у Лоу… кого угодно, но вы должны покинуть остров в ореоле мученика.
— Ваше величество, это гениальная идея! Думаю, Лоу не откажет мне в паре тысяч…
— Барон, покончим с деньгами… В одном из лондонских банков на ваше имя будет лежать сто тысяч франков. Получить их вы сможете у Голдшмидтов… Думаю, этой суммы вам хватит на первое время. За вашу дальнейшую судьбу я спокоен. Помяните меня, вы еще будете командовать французской артиллерией в какой-нибудь битве с англичанами! Они не упустят случая кольнуть Францию где-нибудь на колониальном островке, в защите которого наш флот не сможет тягаться с английским.
Наполеон перешел на диван и пригласил Гранье занять место возле себя. Он поправил звезду на мундире генерала и сжал ему руку повыше локтя.
— Прошу вас, Гаспар, если наше дело не увенчается успехом и мне придется сложить здесь голову, ходатайствуйте перед королем о перенесении моего праха в Париж. Смерть примирит меня с врагами, народ же всегда будет почитать во мне героя. Теперь, друг, я продиктую вам письмо, которое вы увезете в Европу… Это моя последняя надежда на свободу, если таковая вообще возможна. Мы слишком долго хранили некоторые наши тайны… Умру я — они станут легендами. Вы задумывались, Гаспар, над тем, что легенды хороши именно тогда, когда не разгаданы? Люди любят чудеса и не слишком жалуют тех, кто их опровергает. Таким образом, я беру на себя неблагодарную роль… Так начнем, барон!..
Наполеон, кажется, почувствовал себя прежним стратегом, что разрабатывал планы грандиозных сражений, от исхода которых зависели судьбы народов.
— Пишите, Гаспар: «Мой старый друг…» Нет, так не пойдет! Зачеркните. «Милостивый государь…» Не годится: чересчур подобострастно. Напишите просто: «Брат! Обстоятельства, зависевшие от состояния мира и его страстей, не позволили мне ранее снестись с Вами письменно, чтобы выразить Вам мое удовлетворение и радость по поводу нашего давнего знакомства и прежних встреч, кои были приятны и полезны во многих отношениях. Я помню наши палатки на плоту в Немане… братание русских и французов, обеды и беседы до рассвета наедине. Тильзит останется в моей памяти навсегда!
Благодарю Вас за дружеский привет, который мы получили через посла господина Бальмена, и особенно за приглашение приехать в Россию для конфиденциальной беседы с Вашим величеством…» Барон, почему вы перестали писать?
— Ваше величество, вы не оговорились?..
На губах у Бонапарта появилась лукавая усмешка.
— Вы умный человек, генерал, но одного ума в таком деле мало. Конечно, никакого «приглашения» не было. Будем считать, что вы неправильно истолковали некоторые слова Бальмена во время вашего последнего с ним разговора. Что из того? Император не имеет права на ошибку, но его слуги… Приведись мне встретиться с Александром — я сошлюсь на вас… Если я действительно окажусь в Петербурге, то подобная мелочь не будет иметь решающего значения. Так, на чем мы остановились?
— Вы говорили о русском после…
— Ах да! Продолжим, барон… «Господин Бальмен передал мне Ваши вопросы… Я считаю их вполне серьезными и хотел бы ответить вкратце уже сейчас, чтобы растопить лед предубеждения, охладивший наш братский союз.
Я понимаю Ваше пристрастие к Ольденбургам в силу Ваших родственных с ними отношений. Мы были не вполне, правы, пресекая выгоды, коими пользовалось это семейство на протяжении столетий… Тому, правда, были причины политические: укрепление тылов требовало присоединить к Франции Голландию и Ганзеатические города, а также и герцогство Ольденбургское, так как через него шли сообщения с нашими войсками, затруднявшиеся из-за имевшихся на территории герцогства таможен.
Понимаю и Вашу обиду, проистекавшую от того, что мы отказались ждать окончательного решения русского Двора на брак цесаревны Анны Павловны с нами. Если кого и следует винить в сем происшествии, то лишь мое воображение, предуказавшее мне, что Ваша матушка нарочито оттягивала время формального несогласия на этот брак, пусть и говорила послу Коленкуру, что вот-вот готова объявить положительное решение.
Кажется, время стерло обиды, заслуженные обеими странами… Мой поход в Россию был ошибкой. Она, как теперь видится, явилась следствием многих недоразумений. Нынче звание победителя дает Вам право отнестись ко мне с должным презрением. И все же мое теперешнее положение — несчастья, которые я испытываю, будучи пленником, — все это искупает мои прошлые вины и позволяет надеяться на Ваше снисхождение и доброе участие ко мне — вашему старому другу.