Гениталии истины

Макс Гурин

ГЕНИТАЛИИ ИСТИНЫ

1.

В принципе, Мишутка был вполне себе пригожей игрушкой. Но вот кожа – да: кожа серая была. Откуда он взялся такой? Из какого Мосторга?

Впрочем, Мосторг был известен. Ведь нам всем, если как следует покопаться у нас внутри, известно нечто безмерно важное, но неизменно представляющееся полной безделицей остальным. Нет, Ваня, конечно, его и таким любил. (Ваня – это так, на минуточку, мальчик-хозяин.)

Возможно, что даже напротив – плюшевая серая шёрстка, в первую очередь, и обуславливала любовь Вани к Мишутке, то есть, цвет плюша, в плане разжигания детской страсти к объектам собственного воображения, был наиболее выгодным Мишуткиным наследственным признаком. Чувствую, назревает вопрос, и отвечаю немедленно «да»! Да, несмотря на то, что Мишутку, да и не его одного, конечно, всегда с лёгкостью можно было потрогать, а то и переложить из коробки с игрушками на антресоль или и вовсе уложить с собою в постель, – нет... Всё-таки он был лишь одним из многих атрибутов Ваниного внутреннего мира. Хотя и (примерно раз в две-три недели) атрибутом любимым. То есть, прямо скажем, творя Мишуткину душу (с точки зрения любого уважающего себя дяди Коли – воображаемую), Ваня, естественно не размышляя об этом в подобных терминах, занимался созданием объектов (до некоторой степени независимых) в рамках своего дошкольного сознания. То есть был наш Ваня натурально немного-немало локальный Господь. И ведь правда! Душу Мишутки творил он буквально из ничего. В качестве «ничего» в его случае выступал серый плюш, свёрнутый в причудливой форме, напоминающей медвежонка. Для пущего сходства к тому месту, которое более всего напоминало медвежью голову были пришиты круглые маленькие пластмасски, напоминающие, в свою очередь, глазки и носик. На пластмасске, символизирующей носик, имелось два углубления, по всей вероятности, призванных напоминать ноздри.

Мишутка был славный. Ваня его любил. Особенно ему нравилось раздвигать игрушечные плюшевые ягодицы и всякий раз поражаться, какая же там гладкая и нетронутая временем шёрстка. Ведь за пару лет эксплуатации, что и говорить, рабочие поверхности уже несколько выцвели. Попка же по-прежнему оставалась столь же прекрасной, как и в первый день его жизни.

Животик у Мишутки был жёлтый. Потому что пыльный. То есть, когда остальная шкурка Мишутки была ещё такой же нежно-серой, какой навеки осталась в попке, животик его был белым.

И тем не менее, кроме Вани, Мишутку не любил больше никто. Ни кукла Сима, ни обезьянка Тяпа, ни её сын Андрюша – одним словом, никто. В особенности, именно Сима.

У неё было две серьёзных и принципиально неразрешимых проблемы. Во-первых, у неё не было вагины. А во-вторых, не было грудей. Даже сосков. И что самое ужасное, при всём при том, то есть при полном отсутствии самого главного – она всё-таки была женщиной. То есть, созданием до нельзЯ истеричным, ранимым, тонко чувствующим, склонным к нервным припадкам и обморокам, время от времени грязно ругающимся, ищущим поводов для ссоры, плаксивым и дьявольски привлекательным.

У неё имелся хахаль. Пластмассовый Майор Парасолька. Он был танкистом, и у него тоже были проблемы. Во-первых, он был лишён не то что возможности – но и всякой надежды на то, чтобы хоть когда-нибудь оказаться внутри своего танка, потому что у танка… не было люка. Майор Парасолька вечно воевал, стоя на башне. Танк же вечно шатало-мотало из стороны в сторону и нет-нет, да подбрасывало на каких-то разноцветных брёвнах, а то и вовсе на оловянных коллегах майора. Всякий раз он удерживался лишь потому, что стоял по щиколотки в какой-то вонючей клейкой массе неопределённого цвета, которая, как он слышал, по науке называется пластилином.

Поскольку у него не было полового члена, влечение, которое он испытывал к Симе, было хотя и сильным, но весьма неопределённого свойства, что и было его второй проблемой. Однако то, что его правая рука всегда крепко сжимала красное знамя, он интуитивно считал своим плюсом и, скорее всего, был в этом прав.

Сима тоже считала себя неравнодушной к Пластмассовому Майору. Ваня иногда разрешал ей бегать встречать его на КПП. Когда ему хотелось сделать Парасольке приятное, он снимал с Симы одежду, чтобы она ждала своего героя обнажённой. Симу это повергало в такое смущение, что у Вани иногда случалась эрекция, что по молодости лет ставило в тупик его самого. В такие моменты он начинал напряжённо думать (конечно, не находя ответа), что заставляет его раздевать эту безмозглую куклу – желание доставить удовольствие Парасольке или же то смущение, которое она испытывает, оставаясь голой.

Об этом он иногда говорил с Мишуткой. Однако, пусть сокровенный смысл их разговоров останется тайной. Тайной Мишутки и Вани.

За эту тайну Мишутку и не любили другие игрушки. Нет, не то, чтобы ненавидели, а просто не испытывали к нему симпатии. Как-то не приходило им в голову, что его тоже можно любить. В принципе, у него действительно не было ни танка, ни знамени.

Зато… у него был Ваня. Ване было не то пять, не то шесть, и он был вполне себе умненький мальчик.

2.

Ровно через год после того, как у Вани поселилась обезьянка Тяпа, у неё родился сын: обезьяныш Андрюша. Животик Андрюши был рыж и вельветов. И ещё, в отличие от Тяпы, у него был хвост, да к тому же коричневый.

От кого Тяпа нажила Андрюшу, было неведомо никому. Однако факт оставался фактом: Андрюша родился, явился в этот мир, занял-таки свою нишу в хрущёвской трёшке и, соответственно, в ваниной голове.

Учитывая тот факт, что Тяпа была преподнесена Ване бабушкой на день рождения в качестве именно что «обнимательной» обезьяны, в этом не было ничего удивительного – мало ли, кого она там «обняла». В конце концов, в её игрушечной жизни было немало минут, когда она была предоставлена сама себе.

«Обнимательной» же прозвали её потому, что когда любой желающий Ваня, или там какой-нибудь Вася, резко прижимал её к себе, её плюшевые передние лапки как-то сами собой обхватывали шею прижавшегося к ней мальчугана. И в этом, право слово, она нисколько не отличалась от любой другой женщины.

Как только Андрюша родился, то есть был преподнесён Ване на очередной его день рождения той же бабушкой, то есть той же Тяпой, которая якобы его родила, Ваня схватил его за коричневый хвосток и прибежал в комнату к своей тёте Наташе с криками: «Ура! Наташа! У Тяпы сын родился! Я теперь уже дедушка!»

Наташа была весьма симпатичной девицей двадцати двух лет отроду, и уже почти год как рассталась с девственностью. Она сразу заметила, что у Андрюши хвост есть, а у Тяпы – нет, и сразу сказала, что это, наверное, в папу. Ваня любил Наташу. Она была стройная и высокая. И иногда даже рассказывала ему сказки. Мастурбировать он тогда ещё не умел и вообще чётко, в деталях, ещё не знал, чем женщины отличаются от мужчин (ведь у куклы Симы не было ни грудей, ни вагины), но иногда перед сном долго представлял себе голую тётю Наташу. Особенно ярко Ваня представлял себе её груди (однажды он их случайно мельком увидел) и ноги (ноги его интересовали особенно). Наташина вульва в его воображении выглядела нерезко, хоть он и знал, что у взрослых там растут волосы. Однако ему и в голову не могло прийти, что у женщин нет члена. В своих неопытных детских грёзах он всё время интуитивно тянул туда, в низ Наташиного живота, свои шаловливые ручки, но зачем – этого он объяснить бы не смог.

Ванин чуть не игрушечный член напрягался и чуть не лопался от невнятного напряжения, но что с этим делать, мальчик тогда и ведать не ведал. Так и не испытав удовлетворения, утомлённый воображаемой голой Наташей, Ваня постепенно, незаметно для себя, засыпал, обняв своего Мишутку.

В тот же день, когда Тяпа разрешилась от бремени, Ване подарили заводные качели. Но покачаться на них ему было не суждено…

Во-первых, они были очень маленькими, а во-вторых, на них было кому качаться и без него. Единственным существом, каковому сие дозволялось, была средних размеров пластмассовая Алёнка. Одета она была в очень короткое платьице в синюю клеточку, и оное платьице, к неописуемой Ваниной радости, с лёгкостью снималось с неё.