Страница 7 из 13
— Лава… — выдохнул он в страхе. — Ты что же, вызвала кого-то из прежних времен?!
— Да!.. — выкрикнула она.
— И они… говорят на нашем языке? — еле вымолвил обомлевший Радим.
— Нет! Но я ему сказала: говори по-человечески…
Радим помаленьку оживал. Сначала задергалась щека, потом раздулись ноздри, и наконец обезумевший от ревности словесник шагнул к жене.
— У тебя с ним… — прохрипел он, — было что-нибудь? Было?
Лава запрокинула залитое слезами лицо.
— Почему меня всё время мучают! — отчаянно закричала она. — Коля! Коля! Приди, хоть ты меня защити!..
Радим отпрянул. Посреди хижины из воздуха возник крепкий детина с глуповато отвешенной нижней губой, одетый странно и ярко.
— Ну ты вообще уже, — укоризненно сказал он Лаве. — Хоть бы предупреждала, в натуре…
Трудно сказать, что именно подвело такого опытного словесника, как Радим. Разумеется, следовало немедля пустить в ход повелительное наклонение и отправить страшного гостя обратно, в прошлое. Но, то ли пораженный внезапным осуществлением мрачных фантазий о словесном поединке с человеком из прежних времен, то ли под впечатлением произнесенных соперником жутких и загадочных слов (кажется, впрочем, безвредных), мастер словесности, как это ни прискорбно, растерялся.
— Чтоб тебе… Чтоб… — забормотал он, отступая, и детина наконец обратил на него внимание.
— А-а… — понимающе протянул он с угрозой. — Так это, значит, ты на нее хвост подымаешь?
И Радим с ужасом почувствовал, как что-то стремительно прорастает из его крестца. Он хотел оглянуться, но в этот момент дверь распахнулась и на пороге возник вовремя подоспевший староста. Возник — и оцепенел при виде реющего за спиной Радима пушистого кошачьего хвоста.
— Во! — изумился детина, глядя на перекошенного остолбеневшего пришельца. — А это еще что за чудо в перьях?
Что произошло после этих слов, описанию не поддается. Лава завизжала. Радим обмяк. Детина, оторопев, попятился от старосты, больше похожего теперь на шевелящееся страусиное опахало.
— Что ты сделал! Что ты сделал!.. — кричала Лава.
Продолжая пятиться, детина затравленно крутил головой. Он и сам был не на шутку испуган.
— Что ты сделал!..
Детина уткнулся спиной в стену. Дальше отступать было некуда.
— Да что я такого сделал?.. — окрысившись, заорал он наконец. — Я тут вообще при чем?.. Что вам от меня надо!.. Да пошли вы все в…
И они пошли.
Все.
Виктор Петренко,
доктор психологических наук, профессор
Владимир Кучеренко,
психолог, психотерапевт
МАГИЯ СЛОВА
В рассказе Е. Лукина поговорка «сказана — сделано» осуществилась. Мастера-словесники следят за тем, чтобы сограждане (коих привлекают проклятия) не вывели мощь слова из-под контроля. А что определяет силу речевого воздействия в реальности? Об этом размышляют сотрудники факультета психологии МГУ.
Прежде чем подступиться к этой проблеме, необходимо обозначить более широкий научный контекст.
Владимир Иванович Вернадский впервые ввел понятие ноосферы как глобального геохимического фактора, преодолев научный водораздел в подходе к изучению живого и неживого. Вот простой пример: последствия от перемещения биомассы саранчи сопоставимы с вулканическими выбросами. Последствия технологической деятельности человека — строительства городов, плотин, даже сезонные перемещения людей (например, на юг к морю) сопоставимы с природными катаклизмами.
Юрий Михайлович Лотман, создатель семиотики, ввел понятие семиосферы. Семиосфера — глобальный диалог различных культур, формирование знакового мира, информационные процессы. Передача информации тоже связана с энергетическими затратами, но первоначальные импульсы минимальны по сравнению с тем, какие механизмы они приводят в действие. Предположим, обращаясь к кому-то с просьбой закрыть форточку, вы ведь, по сути, перемещаете его физическую массу, что несопоставимо с собственными затратами энергии. Программы, заложенные в компьютер, могут управлять целыми технологическими циклами. Грубо говоря, будущее человечества не в увеличении выплавки стали, производства электроэнергии, а в производстве информации. Под воздействием информации, коммуникаций, символов меняется окружающий нас мир.
Второе. Язык, понимаемый широко, выступает как творец эволюции материи, а не просто ее отражение. На свете не существует стола, дерева или красавицы «вообще». Все это есть только в сознании как совокупное представление, из которого мы исходим, употребляя то или иное слово. На основе этих идеальных конструкций мы как бы упорядочиваем мир по образу и подобию языка.
Существует гипотеза лингвистической относительности: разные языки несколько по-разному структурируют мир. Например, если, согласно Т. П. Григорьевой, для индоевропейских языков типична логическая конструкция «А» есть «Б», которая лежит в основе иерархии понятий, противоположности бытового — абстрактному, то в основе китайского языка скорее категория полезности, из которой следует соположность «А» и «Б». Этот взгляд на мир проявлен во всем строе жизни народа: обычаях и традициях, одежде и архитектуре (готический храм устремлен вверх, в то время как пагода скорее сопричастна, чем иерархична).
В терминологии физиолога И. П. Павлова язык — вторая сигнальная система. Изначально устная речь связана с важнейшими для выживания образами, действиями, переживаниями. Более сложные понятия, которые можно определить только через отношения с другими понятиями, возникли много позже. Поэтому любое речевое воздействие вызывает образы, ассоциации. А. Р. Лурия, один из основателей отечественной нейропсихологии, пишет о том, что с возникновением языка мир как бы удваивается. Любой из нас как физический организм не только погружен в определенные реалии, среду. С помощью знаков (слово один из важнейших элементов знаковой системы) человек управляет собственным поведением, прогнозирует события и поведение других людей; наконец, он может построить любые идеальные конструкции. Вот студент конспектирует лекцию; пометки, которые он делает, — способ актуализовать полученную информацию. Или: в душном вагоне метро мы можем вообразить, как скоро поедем в отпуск и будем купаться в море — и нам станет легче. Фантазия, мечта, творчество — все эти возможности дает нам управляемое словом образное мышление. Можно даже сказать, что человек становится более или менее независим от тех условий, в которых он реально существует.
Американский психотерапевт Фред Пьюсселик замечательно описал, как ему удается «сбрасывать» усталость, накопившуюся во время работы с пациентами, когда необходимо вникать в их проблемы, принимать на себя большой груз участия в их решении, сопереживания. Он представлял себя, например, прекрасной мощной птицей, орлом. Вот он сидит на вершине скалы. Вокруг далеко только горы и небо. Он чувствует, как его обтекают потоки воздуха, расправляет крылья, парит… Погружаясь в этот иллюзорный мир, Пьюсселик испытывает реальные позитивные переживания и избавляется от негативных.
В повседневной жизни таким естественным регулятором является сон, точнее, сновидения. Проводились опыты, когда спящему человеку ставили датчики, фиксировавшие смену фаз «медленного» и «быстрого» (то есть со сновидениями) сна. Последние прерывались экспериментаторами. В результате у испытуемых резко возрастала агрессивность, усиливалась сексуальность.
Как свежий воздух и вода, как пища, человеку необходимы эмоции, переживания. Они могут совершаться только в форме образов. Во сне образ — язык бессознательного — позволяет нам «сбрасывать» отрицательные эмоции и пытается восполнить то, чего не хватает в реальности. Известно, например, что во время антарктической зимовки многие видят «зеленые» сны, а перебравшись на материк, эти люди видят во сне белизну. Недостаток впечатлений, сенсорная депривация ведут к тому, что сам человек начинает производить фантасмагории. Когда-то будущие космонавты проходили, в частности, такое испытание: их сажали в бассейн с температурой воды, равной температуре тела, и часами держали, по сути дела, в невесомости и темноте. Через некоторое время люди, абсолютно изолированные от внешнего мира, начинали испытывать слуховые и зрительные галлюцинации. Этот эффект великолепно описан Станиславом Лемом в одном из рассказов о пилоте Пирксе.