Дьявольская секта

В этот день женщина, ребенок которой страдал заболеванием глаз, весьма распространенным в этой части Африки, преподнесла ему презент иного рода — изящные резные бусы. На своем ломаном французском, который даже Женевьева понимала с трудом, женщина сказала, что это подарок для его жены.

— Но у меня нет жены, — сказал Эван на своем парижском французском с английским акцентом, и Женевьеве пришлось повторить его слова — туземка не поняла доктора.

Женщина сказала, что в таком случае бусы получит его будущая жена — несомненно, когда-нибудь он женится.

— Большое спасибо, — поблагодарил ее Эван, стараясь не думать о Николе. — Это очень красивые бусы. Я буду беречь их.

К нему зашел следующий пациент. Затем еще один. Было очень жарко. Эван чувствовал, что рубашка прилипла к спине, пот делал его волосы более темными; он с тоской вспомнил морской ветерок, что дул в поместье его отца, мелкий дождь, сыпавший с бледного северного неба, морозы, слякоть и снега родного края, удаленного от экватора.

Пора возвращаться домой, понял он. Скоро истечет срок контракта, который он подписал с Всемирной организацией здравоохранения, и перед ним встанет выбор: остаться в Африке на второй год или вернуться в Англию, где Эвана ждала необходимость принятия решения относительно своего будущего. Год добровольного изгнания помог ему понять, что он не хочет остаться здесь навсегда; по возвращении на родину он найдет работу в одной из больниц или займется частной практикой. Снижение заработной платы врачей в Англии перед отъездом Эвана в Африку заставило его задуматься о возможности эмиграции в Штаты, но пока его отец был жив, а сестра оставалась инвалидом, он не мог поддаться этому соблазну. Африка стала компромиссом между исполнением долга перед родными и желанием уехать за границу. Одно дело — провести год в Африке, и совсем иное — всю жизнь в Штатах. Он мог, не кривя душой, сказать, что эта работа позволит ему приобрести ценный опыт в области тропической медицины; Эван знал, что семья легче перенесет его отсутствие, зная о временном характере этого назначения. Африка покажет, насколько легко он может адаптироваться в новом окружении, и поможет принять правильное решение насчет будущего. Перед отъездом из Англии в душе Эвана царило смятение.

— Я не знаю, чего я хочу, — признался он Николе. — Я должен уехать и обдумать это.

Теперь он понимал, что Никола хотела выйти за него замуж. По этому вопросу в душе Эвана не было ясности, как и по другим. Женившись на Николе, он должен был бы принять решение насчет своего будущего, а в тот момент он не мог это сделать. Отец Эвана хотел, чтобы сын женился на Николе; само одобрение отцом этого шага удерживало Эвана от его осуществления. Эван был привязан к Англии главным образом из-за отца. Конечно, отец хотел, чтобы он женился на Николе! Женился, остепенился, пустил корни, выбросил из головы мысли об эмиграции...

— Я действительно люблю тебя, — сказал он тогда Николе, — но я не могу жениться. Меня ждет работа в Африке.

— Если бы ты любил меня, — сказала Никола, — ты бы и не думал о поездке в Африку.

— Это женский взгляд на жизнь.

— Ты хочешь сказать, романтическая чушь.

— Ради бога, Ники...

Эван нахмурился. Лучше не думать о Николе. Он может думать об Англии, о своем доме в Уэльсе, потому что скоро ему представится возможность избавиться от чувства ностальгии, но вспоминать Николу не стоило. Она, верно, уже нашла себе кого-то. С Николой все было кончено, думать о ней бессмысленно.

— Вас хочет видеть шаман, — сказала Женевьева, войдя в палатку с новыми ампулами пенициллина.

— Господи... пожалуй, его надо принять немедленно. Он здесь?

— Да, но не лучше ли обслужить сначала других пациентов? Почему вы должны бросать ради него все?

— Потому что он — важная персона в деревне и всегда проявлял к нам дружелюбие. Я хочу сохранить подобные отношения, — резким тоном пояснил Эван. Он не любил, когда Женевьева пыталась что-то советовать ему. — Пригласи его, пожалуйста.

— Хорошо, доктор.

Женевьева удалилась с выражением неодобрения на лице.

Шаман был атлетически сложенным мужчиной в расцвете сил, с чувством собственного превосходства, свойственным прирожденным властителям. Он обладал залитыми кровью глазами с тяжелыми веками и хитрой улыбкой, прекрасно владел французским.

— Добрый день, месье доктор, — степенно обратился он к Эвану. — Рад видеть вас снова.

— Я тоже.

Формальная вежливость раздражала Эвана, но долгие месяцы, проведенные им среди жителей этой далекой французской территории, научили его сдерживать желание сразу перейти к сути вопроса, не тратя времени на прелюдии. Пустые фразы, украшенные причудливыми оборотами, потекли одна за другой; мужчины принялись обмениваться неискренними комплиментами. Эван не любил колдуна, влияние которого на местных жителей вызывало у врача чувство досады; туземец тоже относился без симпатии к белому доктору, чьи медицинские успехи угрожали авторитету шамана. Каждый уважал силу другого и обладал достаточным умом, чтобы избегать открытой конфронтации. Шаман давно пустил слух о своей причастности к появлению врача и о том, что всякое исцеление, которого добивался Эван, происходило с его милостивого согласия. Это было самым мудрым отношением к угрозе, исходившей от Эвана, и пока что жители деревни не причиняли шаману серьезных хлопот.

— Когда вы снова появитесь у нас, месье доктор? — вежливо спросил шаман, глядя на голубые глаза Эвана. Его давно интересовало, не воспринимают ли голубые глаза цвета как-то иначе, но он знал, что спросить об этом напрямую было бы бестактностью, и не хотел терять репутацию человека, знающего все. — Как обычно, через месяц?

— Думаю, да, но следующий мой приезд может оказаться последним. В июне я возвращаюсь на родину.

Шаман знал об этом, у него была отличная сеть осведомителей, новости распространялись здесь быстро. Полученная информация обеспокоила колдуна. Вдруг ему не удастся поладить с новым врачом? В случае конфронтации он потеряет авторитет, и в итоге его власть над людьми непоправимо ослабнет. Узнав о предстоящем отъезде Эвана, шаман принялся молить богов о том, чтобы они открыли ему способ заставить доктора изменить планы.

Чудесное озарение снизошло на шамана весьма скоро, во время вечернего транса; оно чрезвычайно обрадовало его.

— У меня есть для вас новость, месье доктор, — торжественно объявил он. — Новость, которая может заставить вас остаться у нас.

— Правда? — вежливо сказал Эван. — Что это за новость, сэр?

— Не возвращайтесь на родину. Там вас поджидает дьявол. Если вы вернетесь домой, он навредит вам; ваша жизнь окажется в опасности. Возможно, вы умрете.

После недолгой паузы Эван произнес серьезным тоном:

— А если я все же вернусь домой, я смогу узнать дьявола, когда встречу его?

— Он будет белым.

Эван ожидал такого ответа; он знал, что чернокожие представляют себе дьявола в обличье белого человека, а белые считают его черным.

— Он будет белым, — повторил шаман, — но порой сможет обретать вид животного. Наиболее опасен он в облике черной лошади.

Эван подавил зевок и едва не спросил себя, почему в двадцатом веке у отдельных личностей сохраняется столь примитивное сознание.

— Я понимаю, — учтиво обратился он к шаману, — с вашей стороны, сэр, весьма любезно было дать мне подобный совет, я обязательно приму его во внимание.

Шаман остался доволен.

— Всегда приятно помочь уважаемому другу, — сказал он, собравшись уходить. — До свидания, месье доктор. Надеюсь еще много лет видеть вас в нашей деревне.

IV

Вернувшись после посещения нескольких селений в свой маленький дом, расположенный на окраине столицы, Эван обнаружил два ждавших его письма — одно от отца, Уолтера Колвина, другое от родной сестры Гвайнет. Велев слуге распаковать багаж, а повару — приготовить обед, Эван вернулся в гостиную с бокалом пива, включил на полную мощность кондиционер и устроился поудобнее, чтобы мысленно перенестись на родину.