Богатые - такие разные

— Чепуха! Мы снова вместе, совсем как в тысяча девятьсот двадцать втором году, за тем, разве, исключением, что я одна шла эти годы по окольным путям времени! Как бы то ни было, как вы можете говорить, что мы упустили время, когда у нас есть Элан? Вы совершенно нелогичны, Пол.

Он ничего не ответил, озарил меня своей сияющей улыбкой и стал целовать. Я ждала, что он снова возьмет меня, но он отодвинулся, потянулся за своей рубашкой и предложил мне еще немного бренди.

— Если я выпью еще хоть каплю, вам придется выносить меня отсюда на руках! — Я подсознательно спрашивала себя, уж не его ли недавнее нервное истощение сделало его таким пессимистом, но инстинкт подсказывал мне, что он тщательно обходит тему своей болезни. Если он действительно страдал импотенцией, то напоминать ему об этом было бы последним делом. — Пол, — заговорила я, меняя тему разговора на ту, которая, как я надеялась, окажется более удачной, — поговорим об Элане...

Пол застегивал пуговицы на рубашке.

— Да? — вежливо отозвался он, когда я замолчала. И не поднял глаз.

— Бога ради, Пол! — взорвалась я. — Почему вы не хотите о нем говорить? Мы провели целый вечер вместе, а вы едва упомянули его имя! — На этот раз Пол поднял глаза, и, когда я увидела отразившееся в них чувство вины, это меня так испугало, что у меня перехватило дыхание.

— Как это понимать? — в испуге спросила я. — В чем дело?

Он подыскивал слова. Раньше это было так же несвойственно ему, как и его пессимизм.

— Простите меня, — проговорил он наконец. — Я не хотел вас обидеть. Элан прекрасный мальчик, и я очень рад. Я... часто думал о нем за последние три года... и хотел его увидеть... Боюсь, я никогда не чувствовал себя достаточно свободно с маленькими детьми. Но вы не должны думать, что он мне безразличен, если я этого не демонстрирую.

Я расслабилась.

— Ну конечно же! Мне следовало понять, что вы не привыкли к маленьким детям. Я понимаю.

— Я чувствую себя лучше, общаясь с подростками. У меня четыре мальчика, которым я покровительствую... — Пока мы одевались, он рассказывал мне о мальчиках, которых собрал прошлым летом в своем доме в Бар Харборе, и о том, что намеревается в июле собрать их снова.

— Корнелиус, это тот мальчик, у которого астма, кажется, так? — заметила я, вспоминая слова Пола в Мэллингхэме о своем внучатом племяннике. — Вы всегда говорили, что собирались что-то для него сделать. Он по-прежнему такой же хилый?

Пол рассмеялся. Я с облегчением отметила, что к нему вернулась непринужденность.

— Дорогая моя, Корнелиус — это восемнадцатилетний юноша с лицом ангела и с хваткой вампира, устремляющегося прямо к яремной вене. Вы и Корнелиус! — добавил он, снова рассмеявшись, словно связывал меня с этим непривлекательным характером, что не могло не показаться мне обидным. — Такое честолюбие!

— Спасибо, — холодно проговорила я, — но меня не интересуют яремные вены.

— О, я имел в виду лишь то, что связано с этим вот банком. Бесполезно отрицать, что я смотрел на ваше лицо, когда вы впервые увидели этот громадный зал, и точно понял, о чем вы в тот момент думали! Когда-то и я стоял там, так же как вы, и с теми же самыми мыслями. Чем вы так расстроены? Вы же, разумеется, слишком умны, чтобы ревновать к Корнелиусу!

— Слишком умна, — язвительно ответила я. — Но я не могу не думать о том, что вам нужно иметь больше сыновей — и дочерей тоже — вместо всех этих ваших протеже. Мы должны положить начало династии! Я часто мечтаю о том времени, когда стану маленькой старой леди, окруженной в Мэллингхэме толпой потомков, хотя мало кто мог бы подумать, что у меня появятся такие викторианские мысли о воспроизведении рода!

— Так мог бы подумать каждый, кто знал о том, как вы всегда жаждали нормальной семейной жизни. Не забыли ли вы про голландский колпачок после рождения Элана?

Воцарилась мертвая тишина. У меня было такое ощущение, словно кто-то выплеснул мне в лицо ведро холодной воды. В конце концов я ничего не ответила, а лишь машинально стряхнула задрожавшими пальцами воображаемые капли с платья.

— Простите меня, — нарушил наконец молчание Пол. — Я понимаю, это была ваша шутка, но подозреваю, в ней есть доля правды, и думаю, мы должны быть совершенно уверены в том, что хорошо понимаем друг друга в этом отношении. Я не хочу больше иметь ни одного ребенка и не хочу, чтобы повторилась «случайность», благодаря которой был зачат Элан.

— Тогда почему ответственность за регулирование рождения не берете на себя вы? — вспыхнула я. — Боже мой, какими эгоистами бывают иногда мужчины!

— Я...

— О, довольно, довольно, довольно! О, небо! За какую дуру вы меня принимаете, Пол? Я отлично знаю, что зачатие Элана почти прекратило нашу связь. Не думаете ли вы, что после трех лет ожидания и проплыв три тысячи миль, я намерена все разрушить, допустив ту же ошибку вторично? Да, я снова надела эту проклятую штуку, она во мне и в эту минуту, а теперь, прошу вас, поговорите о чем-нибудь другом, пока я не влепила вам пощечину. Никому нет дела до того, что попадает в мое тело, и я не понимаю, почему я должна обсуждать это с вами или с кем-нибудь другим. — Пол в растерянности запустил пальцы себе в волосы и выглядел таким несчастным, что я его пожалела. — Пол, простите меня!

— Это моя вина. Любые разговоры о детях меня нервируют. Я ничего не могу с этим поделать. Может быть, когда-нибудь я смогу объяснить вам...

— О, я, кажется, вас понимаю. Вы когда-то говорили мне о своем обещании Сильвии, что любые ваши дети будут только ее детьми.

Лицо Пола окаменело. Глаза потемнели так, что казались черными.

— Не будем говорить о Сильвии, — бросил он и резко повернулся к двери.

У меня было такое ощущение, словно пол поплыл под моими ногами. Я даже тупо взглянула на ковер, но, разумеется, покачнулась я, а не пол. Я оперлась о край стола и в затянувшемся молчании непроизвольно принялась считать разбросанные ассигнации.

— Будет лучше, если я отвезу вас домой, — проговорил Пол. — Уже поздно.

Я овладела своим языком:

— Не собрать ли нам все эти деньги?

— Дорогая, я вовсе не намерен ползать по полу, собирая банкноты! Завтра утром я велю Мейерсу убрать здесь все после нас. Не будьте настолько буржуазной!

Я засмеялась, взяла его под руку, и зашагала с ним через большой зал в вестибюль. Я по-прежнему думала о Сильвии и чувствовала себя больной. И жалела о том, что много выпила.

В автомобиле Пол сказал, что найдет другое место, где мы сможем встречаться, а когда я спросила, не могли бы мы с Мэри и Эланом снять недорогую квартиру, он назвал мне пансион с гостиничным обслуживанием, где можно чувствовать себя как в частной квартире.

— Это будет удобнее, — с облегчением согласилась я. — Там у Элана будет лимонад, когда он захочет, а Мэри сможет варить ему яйца всмятку, которые он так любит, и мне не придется беспокоиться о его игрушках, разбросанных по всей гостиной. «Плаза» мне нравится, но...

— Я сохраню этот номер, чтобы мы могли там встречаться.

Мы ехали, как мне показалось, бесконечно долго. Я пыталась себе представить, как выглядит Сильвия. Возможно, что она вовсе не затянутая в корсет женщина среднего возраста и выглядит моложе своих лет, с ухоженным лицом и натренированным телом, в моднейшей одежде, какую только можно получить за деньги. Я рисовала себе ее образ в превосходном провинциальном твидовом платье, с кашемировой шалью джерси, в ожерелье из безупречного жемчуга, пока не сообразила, что моему воображению представлялась англичанка.

Но Сильвия Ван Зэйл не была англичанкой, и я была иностранкой в ее мире.

Не в силах ее себе представить, я могла лишь признать, что у Пола была жена, которую он слишком уважал, чтобы говорить о ней со своей любовницей, и это неприятное сознание терзало меня так, словно я что-то прозевала в очень важной карточной игре. В Мэллингхэме мне никогда не казалось, что его сдержанность в отношении жены могла объясняться чем-то другим, кроме безразличия. Но теперь я понимала, что ошибалась. Безразличие и самое искреннее уважение вряд ли могут идти рука об руку. И я по-прежнему все еще искала ключ к разгадке в своих воспоминаниях о 1922 годе, когда мы подъехали к «Плаза».