Богатые - такие разные

— Позвольте же продолжить ваше обучение мне, пока он не приехал...

Мы улеглись в постель. Эта ночь была самой лучшей из проведенных нами вместе. Засыпая, я тешил себя мыслью уехать до конца недели на автомобиле в Мэллингхэм сразу же после нашего визита в гостиницу «Линкольн».

Утром мне пришлось признать эту идею неосуществимой, но я подумал, что после приезда Хела Бичера мне удастся вырываться из Лондона чаще и я смогу целый месяц проводить уик-энды в Мэллингхэме и вернуться в Нью-Йорк в конце июля или в начале августа. Мысль о Нью-Йорке в августе бросала меня в дрожь. Август мы обычно проводили в Бар Харборе, но насколько приятнее было бы остаться в Мэллингхэме! Может быть, написать Сильвии, что я решил провести летние каникулы в Европе... Но тогда неизбежно придется предложить ей приехать ко мне. Нет, выбора не было. Я должен быть дома в последнюю неделю июля, разобраться в делах фирмы «Уиллоу энд Уолл» и, как обычно, отправиться с женой в штат Мэн.

На этот уик-энд я вернулся в Мэллингхэм.

Мне пришлось проработать весь субботний день, но в семь часов я отправился на север по Ньюмаркитской дороге и к полночи был снова в Северном Норфолке. В столовой горели свечи, на столе были холодная жареная индюшатина и хлеб домашней выпечки. Одетая, как у Диккенса, в длинное черное платье, меня ждала Дайана.

— Шампанское охлаждается в Мэллингхэмском озере, — сказала она, когда мы расцеловались, и мы спустились к причалу с лодками, чтобы извлечь бутылку из воды. Поддавшись порыву, я предложил прогулку при луне под парусом, но, поскольку лодка могла бы опрокинуться от наших занятий любовью, мы вернулись в дом, чтобы должным образом завершить очередную встречу.

Потом я увез ее с собой в Лондон, и мы ходили в театр, где посмотрели самый выдающийся спектакль летнего сезона — возрожденную постановку пьесы Пайнеро «Вторая миссис Тэнкерей», и ad nauseam[8] обсудили исполнение Глэдис Купер; посмотрели и новую комедию Эдны Бест, которая мне не понравилась, и провели много счастливых часов за спорами по поводу значения произведений Джорджа Бернарда Шоу. Устав в конце концов от такой легковесной интеллектуальной деятельности, мы обратились к спортивным событиям сезона. Я купил за тридцать гиней ложу на Ройял Аскот[9], и мы увидели, как знаменитая лошадь Золотой Миф выиграла как Золотую вазу, так и Золотой кубок.

Однако еще до конца июня имя Дайаны появилось в колонках светской хроники английской прессы. Мы отправились на машине в Уимблдон, где на Новом стадионе должен был начаться чемпионат по теннису, и, хотя почти непрерывно шел дождь, в половине четвертого сам король в королевской ложе трижды грациозно ударил в гонг, возвещая открытие чемпионата. Я не ожидал, что в присутствии короля обратят внимание на нас, но какой-то предприимчивый журналист узнал меня и спросил у О'Рейли имя сидевшей со мной леди. Зная, что я никогда не возражал против беглого упоминания обо мне в прессе, О'Рейли удовлетворил его любопытство.

Следующим утром он принес мне газету «Дейли Грэфик» с отчетом о событиях в Уимблдоне. Под рубрикой «Известные люди среди зрителей» говорилось, что широко известный американский миллионер С. Ван Зэйл присутствовал на стадионе вместе с мисс Дайаной Слейд.

Я подумал, что столь осторожное и небольшое упоминание никому не могло причинить вреда, но не учел отвращения англичан к гласности.

— Как это вульгарно! — воскликнула Дайана, с отвращением отбросив газету. — И к тому же опасно. Что, если наше дело превратится в грандиозный скандал и обернется против нас?

— Не могу понять, почему это могло бы случиться. Мы ведем себя на публике вполне благопристойно и достаточно осторожны с прислугой. Чего еще могут ожидать британцы от аристократии?

Уже на следующий день из Нориджа приехал Джеффри Херст, ответивший на этот вопрос.

Я по-прежнему был занят делами в офисе больше, чем предполагал. Из Нью-Йорка приехал Хэл Бичер, и хотя я рассчитывал, что его приезд обеспечит мне большую свободу, я скоро убедился в своей ошибке — я оказался еще более привязан к офису, чем когда-либо раньше. Хэл был хорошим парнем и страстно желал стать коммерческим банкиром в Лондоне вместо инвестиционного банкира в Нью-Йорке, но терминология была не единственным различием между этими двумя занятиями, и, если говорить откровенно, не всегда легко научить старую собаку новым трюкам. Мы прошли с ним примерно половину пути ознакомления его с делами в утро дебюта Дайаны на страницах «Дейли Грэфик», когда без предупреждения явился Джеффри Херст, пожелавший, чтобы я его принял.

— Я уверен, что вы не хотите с ним встречаться, сэр, — сказал О'Рейли, — но, поскольку он друг мисс Слейд, я счел необходимым доложить вам о его приезде, прежде чем спровадить его.

— Как обычно, О'Рейли, вы поступили правильно. Попросите его подождать.

К этому времени мне уже очень хотелось отдохнуть от Хэла. Мы целый час обсуждали положения английского Закона о компаниях 1908 года, и Хэл не переставал восхищаться уважением англичан к законодательству. В Америке мы могли торговать ценными бумагами более или менее по собственному усмотрению, относясь достаточно уважительно к довольно свободным законам, регламентировавшим выпуск и продажу акций. Но в Америке концепция свободы личности была настолько гипертрофирована, что даже законы, защищавшие граждан от инвестирования под поддельные акции, рассматривались как нарушение права людей разбрасывать деньги как им заблагорассудится.

— Теперь давайте этого парня, — сказал я О'Рейли через пять минут, после того как отослал Эла с чашкой кофе вчитаться в сложные положения Закона 1908 года.

Джеффри Херст ворвался в кабинет с видом крестоносца, направляющегося на битву с сарацинами.

— Присаживайтесь, господин Херст, — проговорил я, сразу сообразив, откуда дует ветер, и безошибочно не подавая ему руки. — Я восхищен возможностью видеть вас снова — как хорошо, что вы позвонили! Как поживает ваш отец?

— Очень хорошо, благодарю вас, сэр, но я приехал сюда не для того, чтобы обсуждать его здоровье. Я приехал сказать вам...

— Могу ли я предложить вам чашку кофе? Или чаю?

— Нет, спасибо, сэр. Я приехал сказать вам, что ваше отвратительное поведение зашло слишком далеко, и вы не имеете абсолютно никакого права тащить вместе с собой Дайану на страницы вульгарной прессы!

— Не знал, что вы читаете вульгарную прессу, господин Херст, и кроме того подозреваю, что «Дейли Грэфик» вполне могла бы посчитать такое определение клеветническим. Однако мне не хочется ссориться с вами.

— А я как раз очень хочу поссориться с вами!

— О, дорогой мой, — я посмотрел на него благожелательно. Он был таким красивым мальчиком, и таким воспитанным. Я подумал, не был ли он влюблен в Дайану до моего появления на сцене, и решил, что нет. У него был страдальческий вид человека, слишком поздно открывшего для себя фундаментальную истину жизни, чтобы это как-то могло ему пригодиться.

— Вы воспользовались своим преимуществом перед Дайаной, вы развратили ее... — Эта тирада, которой можно было ожидать, продолжалась несколько минут, в течение которых я терпеливо слушал, поглядывая на стоявшие на моем столе предметы. Внезапно я заметил, что календарь показывал двадцать восьмое число, и вдруг вспомнил, что двадцать девятое — годовщина нашей свадьбы. Взяв карандаш, я быстро записал на листке блокнота: «Телеграмму Сильвии». — ...И как вы позволяете себе заниматься какими-то делами, когда я с вами разговариваю! — выпалил мальчик с нараставшим гневом, вскочил на ноги и попытался сбросить блокнот со стола.

Я схватил его кисть так сильно, что он пронзительно закричал, и толкнул его обратно в кресло.

— Ваше поведение неприлично, господин Херст, — коротко бросил я. — Джентльмену не подобает так себя вести.

Очевидно, я точно выбрал нужную английскую фразу, так как он сразу же утратил дар речи. Когда он сбивчиво продолжил свои обвинения, я сказал ему, не особенно подчеркивая смысл слов: