Страница 9 из 11
– Как будто в более спокойное время тебя за работу на органы не поставили бы на перо, – сказал Розов, вставая. – Ну, я понял. Бывай. Не пей больше. Хотя кому я говорю…
– А ты, чтоб учить, подстрелил бы мне пару «вошек» на убогость, – буркнул Сулима.
– Чего?
– Я говорю: пару десяток дал бы мне… здоровье поправить. А то… всем нам жить осталось – самую малость.
– Проспись! Хотя ладно… вот тебе.
Две купюры перекочевали в потный кулак Сулимы. Следователь Розов давно уже ушел, растаял в наваливающемся на землю влажном сумраке, а шатающийся Сулима все еще стоял, сминая пальцами деньги, и бормотал:
– Да… Началось. Неспроста… Вот и брат покойный мне говорил: подожди, скоро начнется… Даже лед расплавится…
7. Три дня спустя
Вор в законе Мастодонт, он же Большой Маст, был пьян. С ним это случалось крайне редко, но сейчас был хороший повод крепко выпить. Похороны Льда прошли скромно, и даже не в Ялте. Большой Маст прилично выпил на них, продолжил уже по возвращении и вот теперь никак не мог разобраться, радоваться ему или печалиться по поводу смерти Льда. И вот эта неопределенность нагоняла на гражданина Мастриди еще большее желание залить в глотку очередную дозу «керосина» и отойти на боковую, чтобы не забивать голову проклятыми вопросами. Конечно, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что рано или поздно ответить придется. И на вопросы, всплывающие прямо сейчас, в момент этих не совсем твердых и трезвых размышлений… а быть может, придется ответить и за что похуже. В конце концов, кем бы ни являлся Лед, сколь бы ни был он в авторитете (и куда поавторитетнее найдутся), но вместе с ним ушли не только те трое, о которых можно и позабыть, – вместе с ним ушел общак! А о том, что составляло ядро общака, Маст никогда не забывал. Искать и вернуть придется. Мастодонт сжал кулаки и толкнул в бок посапывающего рядом на диване Ваню Бахчу, но тот уже был пьян и даже не пошевелился.
Большой Маст налил себе еще и выпил в одиночку. Нельзя сказать, что у него было много оснований печалиться о смерти Льда. Были у них и терки; были и ситуации, когда окружение Мастодонта и Льда думало о том, что непременно прольется кровь. Так было на пароходе, на котором этапировали их в Севлаг уже после войны, так было и в Тайшетлаге… Большой Маст прекрасно помнил ту самую – единственную – драку, которая прошла между двумя ворами четыре года назад. Мастодонт объявил Льду о том, что тот еще обязательно поцелует нож и с того момента, как его губы коснутся железа, примет новый, неворовской, закон и станет ссученным. Огромный и грузный Мастодонт при всей своей комплекции был очень ловким в обращении с ножом и в кулачной драке, казалось, должен был быстро смять высокого, жилистого Льда, уступающего Большому Масту в весе никак не меньше полуцентнера. Ничуть не бывало! Сначала Лед с легкостью уклонился от выпада Вани Бахчи, который уже тогда числился в близких у Мастодонта, и опрокинул его одним тычком – а потом добавил так, что Бахча не мог подняться полтора часа. А позже сумел выдрать нож из пальцев самого Мастодонта. Большой Маст все-таки сломал ему руку в запястье и вернул свой нож, но прежде лишился левого клыка и несколько дней страдал потом от боли в печени. А ведь Большой Маст хвастался, что учился ножевому бою в Одессе еще до революции у признанных мастеров жанра, что называется.
После этой стычки поползли слухи о том, что кто-то из воров в скором времени отправится на тот свет и это будет, скорее всего, Лед. Но произошло непредвиденное: Мастодонт и тот, кого он хотел назвать «сукой», заключили мир…
В комнату вошел одноглазый Джага, приземистый, широкоплечий тип с длинными руками, свисающими до колен. У него была тяжелая нижняя челюсть, небритый и шершавый, как рашпиль, подбородок и низко нависшие надбровные дуги, под одной из которых бегал маленький черный глаз. Если антропологическая теория Ломброзо о том, что преступные склонности заложены в человеке с рождения и отражаются на его внешности, и верна, то именно Джага был отличнейшей к ней иллюстрацией.
– Маст, там стучат.
– Кто… на кого?
– Хорош шутковать, батя. В дверь стучат. Каких-то бесов нелегкая занесла. Открыть?
Мастодонт приподнял тяжелые веки:
– Кого там?..
– Вот я и говорю – открывать? Подавать голос? Никто же не знает, что у нас тут лежка-времянка.
– Ну, некоторым я шепнул… – отозвался Мастодонт. – Спроси, кто. Если свои, впускай. Если чужие – тоже впускай, раз нашли. Встретим. Поговорим.
Джага уставил на мрачного вора единственный глаз:
– Невесело толкуешь… Мож, свет потушить?
– Не… Открывай уже, – буркнул Маст, его массивная кисть скользнула меж подушек, лежащих на диване, и в руке вора появился вороненый «вальтер». М-да… Хозяин не любил, когда к нему приходили в гости без предупреждения.
Это были свои. Вошел Гавана в сопровождении своего борзого молодняка, а также и те, что постарше: брат покойного Сережи-мордвина – Сулима, а также Саня Кедр и сухой, быстроглазый Грек. Всего семь человек. Подручные Гаваны и угрюмый, бледный, явно с похмелья Сулима столпились у входа в комнату, дожидаясь, пока Большой Маст позволит им войти; а вот Грек, Кедр и Гавана, не дожидаясь приглашения, подошли к столу. «Вальтер», который еще несколько мгновений назад был в руках Большого Маста, исчез, а вместо него оказалась рюмка водки.
– Присаживайтесь, наливайте, что по душе, – сказал он. – Что за срочность приспела?
– Нужно одну тему тут обкашлять, – осторожно сказал Гавана.
– А кашель твой не терпел до утра? Сядь, выпей.
– Я-то выпью. Только прежде перетереть надо, Маст.
– Поддерживаю, – сказал Грек. – До утра с нами много чего может произойти. А бухать потом будем, если что.
Большой Маст отставил так и не выпитую рюмку. На диване рядом с ним зашевелился Бахча. Гавана оглянулся на Грека (тот скривил рот, обозначая ободряющую усмешку) и начал – издалека и очень сдержанно:
– Я так понимаю, что ты не очень рад нас видеть. Последние несколько дней выдались у тебя и у всех нас очень непростыми. На самом деле все еще хуже и гнилее, чем можно было подумать. Но ты сам присутствовал на правилке, когда меня поставили на разбор полетов… Так что все в ажуре… и…
Джебраил Гатагов определенно был не в своей тарелке, однако очень умело это скрывал. Впрочем, Большой Маст отлично умел читать по глазам, по неуловимым движениям лица – да хотя бы по тому, как Гавана, говоря, быстро глянул на стоявшего рядом Грека и, кажется, на тех, кто стоял у него за спиной, – на Сулиму с молодыми. Большой Маст прервал его:
– К делу!
– Лады… – кивнул Гавана. – Нам тут людишки весточку принесли, что в городе всплыло кованое рыжье из общака. Золотишко меченое, а с ним и часть общаковского бабла. Базар был, конечно, не верняк, но мы все равно решили пошарить.
– О! – с удовлетворением протянул Мастодонт и выпил отставленную было водку. – Это в цвет. Ну и что нашли?
Гавана снова переглянулся с Греком. Он явно не решался сказать то основное, что подвигло его прийти в ночное время на секретную хазу Мастодонта, о которой мало кто знал – но поди ж ты, узнали. Нерешительность была совершенно не в характере Гаваны. Мастодонт наклонился вперед:
– Ну? Что я должен выуживать из тебя каждое слово? Ты бросай свои бубновые заходы. Пришел – говори.
– Просто он хочет сказать, что не все, что ты тут услышишь, покажется тебе приятным, – вдруг сказал прямолинейный Саня Кедр и наклонил лобастую голову.
При этих словах Гавана почувствовал облегчение. Он выдохнул и, хватанув воздух растопыренной пятерней, заговорил – быстро и эмоционально:
– Я не знаю, откуда ноги растут. Я даже не пробил, кто цинканул, кто донес весточку такую. – В руке Гаваны появился крошечный клочок бумаги, но он не торопил ознакомить с его содержимым Большого Маста. – Только мы действительно нарыли часть общаковского добра – бабло, бебехи[3], паутинки[4]. Как я и говорил. Немного, малую часть, но это точно оттуда. Грек, покажи.
3
Бебехи (жарг.) – ценности.
4
Паутинка (жарг.) – цепочка.