Страница 4 из 9
Как и остальные главы избирательных комиссий, председатель четырнадцатой ясно сознавал, что переживает уникальный исторический момент. Когда уже поздним вечером, после того как министерство продлило срок голосования на два часа, а потом прибавило еще тридцать минут, чтобы успели выполнить свой гражданский долг все толпящиеся на избирательных участках, и гора бюллетеней, вываленная из двух урн – вторую пришлось в пожарном порядке затребовать в министерстве, – выросла перед голодными и измученными членами комиссии и наблюдателями, те содрогнулись от грандиозности задачи, предстоявшей им и смело могущей называться титанической, как если бы зов отчизны магически материализовался в груде этих листков. Один из них опустила в урну жена председателя. Неведомая сила заставила ее выйти из кинотеатра, провести несколько часов в очереди, подвигавшейся с медлительностью улитки, предстать наконец перед мужем и, услышав, как он произносит ее имя, ощутить в сердце нечто похожее на тень давнего счастья, да, не более чем тень, но все равно она подумала, что поступила правильно, придя сюда. Подсчет голосов завершился за полночь. Количество заполненных бюллетеней не превысило двадцати пяти процентов, из коих тринадцать было подано за ПП, девять – за ПЦ, а два с половиной процента – за ПЛ. Ничтожно мало оказалось испорченных, ничтожно мало – недействительных. Все прочие, то есть семьдесят пять процентов, остались чисты и пусты.
Растерянность, растерянность, смешанная с ошеломлением и приправленная жгучей насмешкой растерянность прокатилась тогда по стране из конца в конец. Провинциальные муниципалитеты, где выборы прошли без происшествий и непредвиденных сложностей, если не считать незначительных задержек, вызванных плохой погодой, и где результаты голосования ничем не отличались от обычных и всегдашних – сколько-то тех, кто неизменно приходит на выборы, сколько-то – столь же твердокаменно отказывающихся принимать в них участие, сколько-то бюллетеней испорченных и недействительных – так вот, говорю, провинция, которая так часто бывала публично унижена торжествующим центром, пыжившимся перед всей страной и строившим из себя идеал и высокий образец истинной выборной демократии, могла теперь вернуть оплеуху по принадлежности и поржать над этими господами, с туповатым упорством считающими, что ухватили бога за бороду по той лишь причине, что волей случая оказались столичными жителями. Слова эти господа, произносимые так, что губы при каждом слоге, если не на каждом звуке, искривляло презрением, относились, впрочем, не к тем, кто, просидев дома до четырех часов, вдруг подхватился и, будто во исполнение однозначного приказа, со всех ног пустился голос свой совать в урну, – но к правительству, раньше времени вывесившему стяги-флаги, и к партиям, уже взявшимся за пустые бюллетени, словно те были ожидающими рачительных рук виноградниками, а сами они – виноградарями, и к газетам вкупе с прочими средствами массовой деформации, которые поволокли кидать с тарпейской скалы[2] тех, кому еще недавно рукоплескали в капитолии, с такой чарующей легкостью, словно сами не сыграли в подготовке катастрофы весьма заметную роль.
Что ж, признаем, для провинциального брюзжания резоны имелись, хоть и не такие веские, как представлялось брюзгам. Из-под политической сумятицы, которая охватила столицу, подобно пламени, несущемуся по запальному шнуру к заряду, проглядывает беспокойство, хотя его, как ныне принято говорить, озвучивают, то – лишь разбившись на парочки, обыватель – с женой, партия – со своим аппаратом, а правительство – само с собой. Что же будет на повторных выборах, вот вопрос, который звучит негромко, сдержанно, не столько задушевно, сколько придушенно, как бы по секрету, словно из опасения разбудить спящего дракона. Одни полагают, что лучше всего было бы не щекотать его меж ребер, а оставить все как есть, ну то есть пусть ПП формирует правительство, а ПЦ – заседает в муниципальных советах, и сделать вид, что ничего не произошло, представить, к примеру, что в столице было введено чрезвычайное положение и в этой связи приостановлены конституционные свободы, а потом, по прошествии известного срока, когда пыль уляжется, а злосчастное событие войдет в категорию давно прошедшего и отчасти забытого времени, вот тогда – и не раньше – готовить новые выборы, разворачивать новую избирательную кампанию, обильную посулами и обещаниями, а одновременно – стараться всеми способами и любыми средствами, не воротя нос от не совсем или совсем не легальных, предотвратить повторение недавнего феномена, который уже удостоился от одного виднейшего специалиста в таких делах жесткого определения – социально-политическая тератология[3]. Иные же высказывают мнение прямо противоположное, твердят, что законы святы и подлежат исполнению, как бы это ни было болезненно, и что если двинемся кривою тропкой, окольной дорожкой махинаций, подтасовок и передергов, то попадем прямехонько в хаос и утратим понимание, а короче говоря, если глупый закон предписывает в случае стихийного бедствия повторить выборы через восемь дней, значит, через восемь дней, то бишь в следующее воскресенье, они, кровь из носу, должны быть повторены, ибо законы для того и пишутся, чтоб их исполняли, а там уж будь что будет. Стоит отметить тем не менее что партии, высказывая свою точку зрения, предпочитают особенно не рисковать, сплеча не рубить. Лидеры ПП входят в правительство, а потому исходят из убеждения, что этот триумф – подлинный, добавляют они неизменно – поднесет им победу на блюдечке, а потому ведут себя спокойно и с дипломатическим тактом, всецело доверяя властям, которые побуждают граждан исполнить свой долг: В соответствии с логикой и природой демократии столь прочной, как наша, добавляют они. Представители ПЦ тоже хотели бы, чтобы закон исполнялся, однако же предъявляют власти требования заведомо и совершенно невозможные, а именно, чтобы установила и применила к делу жесткие меры, долженствующие обеспечить абсолютную нормальность акта волеизъявления, а главным образом – нет, ну вы подумайте только – результатов оного: С тем, чтобы в нашем городе никогда впредь не повторилось то позорное зрелище, которое недавно было представлено стране и миру. Что же касается ПЛ, то высшие ее органы собрались совещаться и после долгих дебатов выработали и обнародовали заявление, где выразили самую твердую уверенность в том, что приближающиеся выборы объективно поспособствуют рождению политических условий, необходимых для пришествия нового этапа развития и неуклонного расширения социального прогресса. Обещаний выиграть выборы и сформировать палату не было, но это как бы подразумевалось. И возникший вечером на телеэкранах премьер-министр объявил народу, что в соответствии с действующим законодательством повторные выборы состоятся в следующее воскресенье, а иными словами – через двадцать четыре часа начинается новая избирательная кампания, и продлится она четверо суток, до нуля часов пятницы. Правительство, прибавил он, отчеканивая каждый слог с видом строгим и значительным, надеется, что жители столицы, вновь призванные к урнам, исполнят свой гражданский долг достойно, как это неизменно бывало раньше, и благодаря этому будет предан забвению тот прискорбный инцидент, когда по причинам, которые пока еще не известны, но, без сомнения, в самом ближайшем будущем будут прояснены досконально, оказались спутаны и извращены обычные предпочтения, ясные критерии избирателей этого города – их, если угодно, мерило. Обращение главы государства к народу приурочили к закрытию избирательной кампании, на пятницу, но ключевая фраза уже была выбрана загодя: Воскресенье, дорогие соотечественники, будет прекрасным днем.
А день и вправду выдался прекрасный. С самого раннего утра, едва лишь, по вдохновенному слову одного телекомментатора, золотом в лазури всех нас оберегающее с небес во всем блеске своем воссияло солнце, потянулись люди к избирательным участкам – и не в пример тому, что было на прошлой неделе, потянулись не слепой безликой массой, но – хоть и был каждый сам по себе – с таким усердием и рвением, что двери не успели еще открыться, а уж выстроились у них длиннейшие очереди сознательных граждан. Не все, к прискорбию, было чисто и честно в этих спокойных вереницах. Более сорока вилось их по всему городу, и не нашлось ни одной, ни одной, говорю, ни единой, куда бы не затесался шпион – или даже несколько, – которому поручили подслушивать и записывать реплики окружающих, ибо полицейское начальство было уверено, что длительное ожидание, точно так же, как бывает это в поликлиниках, рано или поздно развяжет языки, и тогда – пусть краешком, пусть полусловом – приоткроется, какими тайными намерениями воспален дух избирателей. Шпионы эти в большинстве своем – профессионалы, то бишь – сотрудники специальных служб, но имеются и любители, волонтеры, добровольцы, патриоты сыска, пришедшие по зову сердца и совершенно бескорыстно, а слова эти – все слова эти – значатся в той подписке, которую давали они в торжественной обстановке, но имеются также и – и в немалом числе – те, кого привела сюда болезненная страсть к доносительству. Генетический код того, что мы, не мудрствуя, договорились называть человеческой природой, не исчерпывается спиралью дезоксирибонуклеиновой кислоты, или ДНК, есть в нем еще много такого, о чем можно поговорить, и еще больше – такого, что можно рассказать нам, но, как ни старались отодвинуть эту щеколду разнокалиберные разномастные полчища психологов и аналитиков, лишь обломавшие себе ногти в тщетных попытках вывести эту дополнительную спираль, выражаясь фигурально, за пределы детского сада, да так и не смогли. Научные соображения, сколь бы ни велика была – и еще будет – их ценность, какие бы перспективы ни открывались ими в будущем, не должны, впрочем, заслонять от нас тревожную сегодняшнюю действительность, где, помимо уже отмеченных нами соглядатаев, с рассеянным видом мотающих на ус и на пленку все, что говорится вокруг, из автомобилей, мягко проскальзывающих мимо очередей, словно бы в поисках местечка для парковки, целятся в толпу недоступные взорам видеокамеры с высоким разрешением и микрофоны последнего поколения, способные перевести в картинку и звук чувства, таящиеся, по всей видимости, в разноголосых шепотках, перелетающих от одной кучки людей к другой, причем каждый полагает, что он-то думает о чем-то другом. Записывается слово, но обрисовывается и чувство. И никто не может быть уверен, что. И вплоть до той минуты, когда открылись двери избирательных участков и очереди пришли в движение, магнитофоны не в силах были уловить ничего, кроме ничего – опять же – не значащих фраз, банальнейших замечаний о том, какое, мол, прекрасное утро и что тепло, мол, но не жарко, или о торопливо проглоченном завтраке, или кратких диалогов по важнейшему вопросу – с кем оставлять детей, если матери отправились голосовать: Муж посидит, потом поменяемся, ничего иного в голову не пришло, сперва он, потом я, конечно, хотелось бы вместе, но это же невозможно, сами знаете, как говорится, выше головы не прыгнешь. А мы нашего малыша поручили заботам старшей сестрички, ей по годам еще рано на выборы ходить, да, познакомьтесь, пожалуйста, это мой муж. Очень приятно. Взаимно. Какая погода чудесная. Да, как по заказу. Когда-нибудь это должно было произойти. И при всей сверхчуткости микрофонов в снующих мимо синих, белых, красных, зеленых, черных машинах, над которыми на утреннем ветерке покачиваются антенны, ничего подозрительного не удается уловить, выловить, выявить в головах, на лицевой части коих – внешне, по крайней мере, – налицо самое невинное выражение. А меж тем всякий, даже если он не дипломированный спец по недоверию, не бакалавр, так сказать, мнительности, заметит нечто странное в двух последних фразах – ну, вот про погоду, что прямо как по заказу, и особенно насчет того, что когда-нибудь это должно было произойти, и какая-то сквозящая в обеих двусмысленность, пусть невольная и ненамеренная, возможно, даже и бессознательная, делает их еще более угрожающими потенциально, хоть и противоречит интонации, с коими произнеслись эти слова, а еще больше – всему спектру ими порожденных отзвуков, под которыми мы в данном случае разумеем субтона, а без них ведь, если верить новейшим теориям, степень понимания любого вербального дискурса всегда будет неполной, ограниченной, недостаточной. Шпиону, случайно там оказавшемуся, равно как и всем его коллегам, предварительно даны были очень точные инструкции, как поступать в подобных случаях. Надлежало не терять подозрительного из виду, и, не давая ему сокращать дистанцию, находиться от него через три-четыре позиции в веренице избирателей, надлежало также для страховки, не полагаясь на чувствительность микрофона, как только председатель избирательной комиссии огласит имя и номер, зафиксировать их в памяти, надлежало также сделать вид, будто забыл что-то и, незаметно выбравшись из очереди, выйти на улицу, передать сообщение по телефону в информационный центр, после чего вновь занять свое место. Строго говоря, эту операцию нельзя сравнивать со стрельбой в цель, ибо здесь питается надежда, что удача, судьба, случай или черт его знает что еще цель под выстрел подставит непременно.
2
Тарпейская скала – отвесный утес с западной стороны Капитолийского холма, с которого в Древнем Риме сбрасывали осужденных на смерть государственных преступников.
3
Тератология – наука, изучающая уродства и врожденные пороки развития.