Страница 14 из 41
Спасенная водовозка, благополучно проскочив пологий спуск к реке, остановилась в пятидесяти метрах от проруби, завязнув в глубоком снегу. Когда к ней подбежали люди, мотор все еще работал и только в распахнутой настежь кабине не было ее хозяина, старшины второй статьи орденоносного Тихоокеанского флота Семена Ежикова.
Очнулся оп в больнице. Тускло горела лампочка, но он все же разглядел людей, стоявших возле него. Были тут врач в белом халате, знакомая медсестра, за которой Сенька когда-то пытался ухаживать, Нефедыч и комсомольский секретарь Антон.
— Что… машина? — спросил Ежиков и не узнай своего голоса.
— Ты теперь не о машине думай, о себе, — сказал Антон.
— А чего с ней? — повторил Сенька.
— Чего, чего, зачегокался. — Нефедыч сердито кинул рукавицы под мышку. — Отволокли ее в гараж. На яму поставили. Чего уж ей?!
— Не уберег, значит. А ведь она была для меня… как тот чемоданчик.
— Какой чемоданчик? — спросил Антон.
— Нефедыч знает.
Ежиков отвернулся, и врач, точно только этого и дожидался, заговорил о том, что посторонним пора покинуть больницу. Когда Антон и Нефедыч были уже в дверях, Ежиков окликнул их слабым и хриплым голосом:
— А что Серега Жарков, не приехал?
— Приедет. Ты теперь о себе думай, — сказал Антон.
— Значит, не приехал. Видно, уж не приедет. И водовозки нету. Что же будет?
— Ломит нас север-северушко, — вздохнул Нефздыч. Он и еще хотел что-то сказать, но Антон решительно выволок его за дверь.
XI
С осевшей на Красногорье темнотой Семенов сник. Каждые полчаса выходил из мастерской, смотрел в темную даль. Иногда ему хотелось рассказать обо всем завгару. А что бы это дало? Жарков засел в застругах — в этом теперь не приходилось сомневаться, а может, и замерз. Других машин, которые прошли бы по зимнику, все равно нет ни одной. Гнать бульдозер? Но пока-то он доберется…
Мастерская работала вторые сутки без перерыва. Повизгивали станки, слышался дробный перестук молотков; на трассе трубопровода не хватало инструмента — на морозе все ломалось удивительно быстро, — и его срочно приходилось ремонтировать.
Не зная, на что решиться, Семенов прошел из конца в конец мастерской. Ударом кулака распахнул дверь, остановился в проеме, в который уже раз посмотрел на белеющую ленту реки. Безжизненный зимник пропадал в темноте, и только ветер гнал по нему колючую поземку.
— Что делать будешь, Петрович? — спросил он сам. себя.
И вдруг грубо выругался: — Сволочь! Из-за тебя люди погибают…
Он вдруг замер на месте, забыв про мороз. В голову пришла простая и неожиданная мысль: а что, если взять «газик» да махнуть по зимнику? Не пройдет, застрянет? Машина не та? Но ведь и он не новичок на Севере. А если и застрянет — невелика беда. Одним крохобором меньше, всего-то…
Засунув руки в карманы полушубка, Антон шел от костра к костру, от сварщика к сварщику, подбадривал перемерзших, с ног валившихся от усталости парней. Если еще вчера трудно было себе представить, что они смогут отогреть старый водовод и сварить новую нитку, то сейчас в это верилось: от ко- тельной к реке тянулся сбитый из досок короб, в котором уютно лежали обмотанные утеплителем трубы.
— Антон, товарищ Старостин…
Он оглянулся, прикрываясь воротником от ветра, узнал слесаря Матвеича.
— Ну, что еще случилось?
— Я насчет Семенова…
— Что насчет Семенова? — не понял Антон.
— Варфоломеевский ГАЗ-51 разогревает. Я у него спрашиваю: куда, мол?.. Молчит. Как бы беды не было.
Они подошли к гаражу как раз в тот момент, когда распахнулись ворота гаража и в проеме двумя яркими точками высветились заснеженные фары. ГАЗ-51 выполз из гаража, на малой скорости проехал хозяйственный двор, развернулся, пропоров светом темноту, начал медленно спускаться к реке. — Петрови-и-ич!.. Стой!.. — крикнул Антон. Прыгнув на подножку проезжавшей мимо машины, Антон, ухватившись за ручку дверцы, рванул ее на себя. Дверца не поддалась.
Неожиданно машина встала, с глухим щелчком открылась противоположная дверца, из кабины, встав одной ногой на ступеньку, наполовину высунулся Семенов, тяжелым взглядом посмотрел на Старостина.
— Уйди, парень!
— Ты чего задумал, Петрович?
По скуластому лицу механика забегали желваки, он отвернулся.
— Ну? — крикнул Антон.
— ЗИЛ не дошел до базы… — глухо сказал Семенов.
— Почему так думаешь?
Механик вскинул глаза на Антона, проговорил четко:
— Серега говорил, будто вкладыши барахлят, просил посмотреть, ну а я… я… — И вдруг почти закричал в истерике: — Я же сам выпустил его из гаража, сам!..
— Так-ак… — Еще не веря в услышанное, Антон медленно спустился с подножки, обошел передок машины, остановился напротив Семенова, сказал сквозь зубы: — Тебя же за это судить мало…
Семенов вскинул голову, по его скулам опять пробежала волна желваков, сказал зло:
— Ну и судите!
— А ну вылазь! — Антон почувствовал, как захлестывающая волна бессильной злобы начинает наваливаться на него всей своей тяжестью, и чтобы сдержаться и снова как тогда, в общежитии, не натворить глупостей, сказал тихо: — «Газоном» здесь не поможешь. На базу пойдет бульдозер.
— А трубы?! — спросил Семенов. — На руках, что ли, носить будете?
— Трубы на руках будем носить, — сквозь зубы сказал Антон. И добавил: — Ты не будешь. Ты поедешь с бульдозером…
XII
Серый, похожий на раннее мглистое утро день кончился быстро, незаметно перешел в надвинувшиеся из тайги сумерки, которые быстро сгустились, поглотив в себе занесенные снегом берега, островерхие и крутолобые сопки, заснеженную ленту реки. В холодном безлунном небе зажглись первые звездочки, тускло замерцали над головой. Будто серебристое темное покрывало спустилось на скованную морозом землю. Холодная поземка продолжала все так же мести, как и два, и пять, и двенадцать часов назад, раскидывая негреющие языки огня. Вылезая из-под машины, Митрохин совал руки чуть ли не в самый костер, потом расчетливо, экономно подбрасывал в неге перемерзшие сучья, снова грел руки и лез под холодное брюхо безжизненного ЗИЛа.
Митрохину не раз приходилось ночевать в открытом поле, когда он до армии работал в колхозе, и это было для него нормальным явлением, но сейчас он боялся неотвратимо надвигавшейся ночи и лихорадочно докручивал последние болты поддона картера, еще не веря, что вся эта страшная работа закончена.
Почему-то вдруг впервые за прошедшее время странно захотелось есть. Но это уже не был тот сосущий голод, который исподволь, тихой сапой, изматывал его все это время. Сейчас до рези в желудке захотелось умять ломоть черного хлеба, — посыпанного крупной солью, запить это ключевой водой, а потом, обжигая пальцы, чистить отваренную картошку в мундире, макая ее в солонку, медленно и чинно есть, запивая домашней простоквашей.
Колька сглотнул слюну, вспомнил своего бывшего бригадира Лободова, который иной раз по вечерам, задрав ноги на спинку кровати и мечтательно закатив глаза, говорил: «Эх, братцы! Вот возьму отпуск и махну на родину. Но до этого заеду в большой город Москву, в первый же вечер пойду в шикарнейший, я вам скажу, ресторан «Метрополь» и закажу себе огромный, как подметка моего сапога, бифштекс, а к нему дюжину пива. И буду, ребятки, гулять». — «А если тебя туда не пустят? — спрашивал кто-нибудь. — Там, говорят, в галстуке надо быть и при параде». — «А у меня пропуск есть», — отвечал Генка и выкладывал на одеяло жилистый, костистый, похожий на пятикилограммовую кувалду кулак. «А ежели милиция?» — допытывались любознательные. «А я им так скажу, — отвечал Лободов. — Ребята! Ведь человек не галстуком и новыми штанами определяется. Может, я тем и хорош, что не люблю эту селедку на шею вешать и годами не снимаю робу».
И Кольке страшно захотелось поехать в отпуск вместе с Геной Лободовым и пойти в этот загадочный ресторан «Метрополь». А потом махнуть вместе с Лободовым к нему в деревню, провести там лето, а оттуда привезти ребятам яблок, слив и груш, собраться у Жарковых и устроить огромный пир, но чтобы на столе в кастрюле обязательно стояла свежеотваренная картошка в мундире, как варила когда-то мама.