Страница 12 из 41
— Стой, Серега, не суетись, — сказал он себе и опять засунул руки за пазуху.
О коченеющих ногах он уже старался не вспоминать.
На этот раз руки опять отошли. Он торопливо, боясь потерять хоть секунду, начал обламывать сучья потолще.
Теперь он уже совсем не чувствовал ног, омертвели щеки и подбородок. Но это была ничего не значащая мелочь по сравнению с руками.
Наконец Сергей достал коробок спичек и, присев у шалашика, чиркнул спичкой. Догорев до основания, так, что огонек лизнул пальцы, спичка погасла, не сумев зажечь перемороженные ветки.
— Спокойно, Серега, спокойно, — уговаривал он себя, шаря по карманам в надежде отыскать какую-нибудь завалявшуюся бумажонку.
Бумаги не было, зато в нагрудном кармане нашлись два потрепанных рубля и две трешки. Не раздумывая, Сергей сунул их под сложенный из веток шалашик, чиркнул спичкой.
Деньги занялись ровным, почти бесцветным пламенем, едва видимый огонек перекинулся на тонкие веточки, потрескивая, пополз вверх.
Боясь пошевелиться, чтобы ненароком не загасить этот крохотный огонек жизни, Сергей затаив дыхание смотрел, как разгорается костер. Когда огонь заплясал по всему шалашику, он начал-подкладывать в него большие сучья. Закоченевшие пальцы уже почти не слушались, приходилось каждую ветку брать двумя руками.
От жаркого огня подтаял снег. Зачерпнув его в пригоршню, Сергей начал растирать онемевшие пальцы, лицо. Почувствовал, как отходят обмороженные щеки, словно иголками закололо руки. Теперь можно было приниматься и за ноги. Сергей сел на поваленную, елку, вытянул, к костру тяжелые, насквозь промерзшие и заледеневшие валенки. Попытался снять их и не смог: видно, прихватило изнутри. Тогда он сел на снег и, засунув ноги под ствол дерева, стал с остервенением сдирать валенки. Они не поддавались. Сергей вытащил перочинный нож, который постоянно брал с собой в рейс, и, кроша ледяную корку, располосовал голенища до самого низу. Рывком сорвал жесткие хрустящие портянки и, оставшись в шерстяных носках, принялся с ожесточением растирать бесчувственные ступни. Вскоре по ногам начала растекаться боль.
— Живы! Живы ноги! — закричал Сергей и еще сильное заработал руками. Боль становилась невыносимой, и он, сжимал зубы, стараясь не завыть.
Примерно через час боль отпустила, и Сергей, надев на носки исходящие паром распоротые валенки, спустился к тому месту, где он провалился в воду, и принес рукавицы. Надо было их подсушить, а заодно и портянки, носки, вымокшие до колен брюки. Надо было думать о дальнейшем. Мелькнула мысль: не подождать ли тут сутки-другие? Кружка есть, значит, прокантоваться можно, а с голоду за два дня еще никто не помирал. Но ведь в поселке ждали трубы… Хорошо, если Митрохин сумеет поставить вкладыши. А если не сумеет, тогда вся надежда на него, Сергея Жаркова. Впрочем, и здесь особой уверенности не было: на базе могло не оказаться машин.
Сергей отогревался у костра и, слушая, как на вершинах сопок постанывают деревья, думал о себе. Где-то далеко-далеко были детство и юность, рано умершие родители. После десятилетки он не стал сдавать экзамены в институт — тянула к себе шоферская баранка. Затем армия, комсомольская путевка на эту стройку. Был ли он счастлив?.. Наверное, да. Но иногда, когда приходили письма от друзей, окончивших институты, в душу закрадывалось сомнение. А потом он встретил Наташку, и все сомнения исчезли.
От потрескивающих сучьев стало жарко ногам. Сергей посмотрел на часы и ужаснулся: стрелки показывали двадцать минут первого. Надо было торопиться.
Он снял с сучка задубевшие рукавицы, потрогал их изнутри, быстро надел горячие носки, заправил в них брюки. Подумав, обрезал наполовину валенки, сунул в развалившиеся чоботы ноги, стянул их, разрезанным надвое поясным ремнем. Получилось вроде бы надежно.
«Ничего, — успокаивал он себя. — Главное идти побыстрее, не застыть».
Поплотнее запахнув Колькин бушлат, Сергей поднялся и, боясь, что не сможет уйти от костра, не оглядываясь, быстро зашагал по склону сопки…
Первые семь километров Жарков почти пробежал. Иной раз казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Тогда — он переходил на шаг и дышал в рукавицу, боясь застудить легкие.
Зимник петлял по руслу зажатого сопками ручья. Сергей радовался, что здесь не так много снега и не надо продираться по целине. Он уже не сомневался, что к семи вечера доберется до базы, а там… Десятки раз проезжал он этой дорогой и никогда не думал, что придется брать зимник пешком. В шестидесятиградусный мороз. В распоротых валенках.
Около Медвежьей сопки, где охотники три года назад подстрелили проснувшегося раньше времени шатуна, Сергей вдруг понял, что не сможет больше выдержать такого темпа. Пошел медленнее, но тут же мороз сковал пальцы ног. И откуда-то из груди пополз вдруг холодок страха. Сергей снова попробовал побежать и не смог: ноги были как ватные, безвольно провалились в снег, начало покалывать в коленках. Сергей старался припомнить, сколько километров от Медвежьей до базы. Кажется, около тридцати. Значит, еще пять часов хорошего хода. Пять часов, если не разжигать костра и делать по шесть километров в час.
Сжав зубы, он волочил ноги, ругая себя вслух: — Идиот! Не надо было бежать. Главное — ритм. Ритм! От звука собственного голоса страх пропадал, и Жарков все шел и шел, заставляя себя торопиться. Начинали сгущаться ранние декабрьские сумерки. Прислушиваясь к мертвеющим ногам, Сергей побежал опять: надо было расшевелить кровь, чтобы потом обогреть ноги у костра. Костер… Его видение все время стояло перед ним, и приходилось пересиливать себя, чтобы не останавливаться раньше времени. Надо было спешить, успеть пройти побольше до того, как ночная темнота полностью скроет дорогу.
X
Лихо крутя баранку, бывший старшина второй статьи орденоносного Тихоокеанского флота, а ныне шофер поселковой водовозки Семен Ежиков гнал машину по извилистой дороге вниз к реке, туда, где на самой середине русла была выбита прорубь.
В кабине было тепло, хотелось спать. Чтобы взбодрить себя Семен во всю глотку распевал давно позабытые песни вспоминал службу на флоте, детство. Ах, как мечтал он совершить что-нибудь героическое! Такое, чтобы про него написали в газетах и обязательно с портретом на первой странице Но ничего героического в его жизни не происходило — после школы — курсы шоферов, три года службы на флоте теперь — водовозка,
Непомерно длинный склон гольца кончился, машина, переваливаясь на рытвинах, медленно сползла на лед, подъехала к темнеющей на снегу палатке, возле которой ребята непрерывно прогревали паяльной лампой кожух ручной помпы.
Ежиков затормозил у проруби, выскочил из кабинки.
— Ну-ка дайте покачать бывшему матросу!
— Иди в палатку, чайку попей. Клюешь за баранкой-то, — сказали ему.
В небольшой палатке, растянутой рядом с прорубью, жарко пылала маленькая печка-«буржуйка», тоненько посвистывал закипающий чайник. Ежиков скинул бушлат, протянул к теплу покрасневшие руки.
— Лицо, лицо ототри, — громыхнул басом сидевший возле почки взрывник Нефедыч. — Шпортишь красоту, девки любить не будут.
— Ты-то чего здесь? — спросил Сенька.
Нефедыч безнадежно махнул рукой, кивнул на ноги. Ежиков только сейчас обратил внимание, что взрывник сидит без валенок.
— Подморозился малость. Тут надо было новую прорубь долбить, ну я и начал. Поначалу даже не заметил, как пальцы прихватило, потом чувствую… что-то не то. Думал, пробегусь малость — они и отойдут, а они… вот заразы!
— Так поехали сейчас со мной. Прямо к докторше доставлю.
— Не, — отмахнулся Нефедыч. — Мне тут надо быть. Пареньки-то, можно сказать, сопливые, без меня не справятся. Да ты пей чай-то, пей.
— Ага, спасибо. — Ежиков ухватил ручку насквозь прокопченного чайника, тоненькой струйкой, так чтобы «купеческая» пенка была, наполнил эмалированную кружку. Захрумкав сахаром, отхлебнул глоток, обжигаясь.
— Слушай, Еж, потрави чего-нибудь, а? — сказал Нефедыч, ожесточенно растирая обмороженные ноги. — Сил нету терпеть.