Страница 10 из 41
— Борька где? Борьку покажи!
Наташка что-то говорила за стеклом и показывала рукой за стенку.
— А-а, понимаю, — закивал головой Сергей. — Спит А я ему зайчика принес и куропаток…
Он поудобнее переступил на шаткой перекладине и тут услышал хруст шагов. Обернулся, увидел милиционера и сторожиху.
— Вот он, харя бандитская! — закричала снизу сторожиха. — А у нас намедни бутыль спирту пропала.
Сергей улыбнулся Наташке и одобряюще кивнул.
— Крепись, Наташка! — Он лягнул ухватившего его за ногу милиционера, опять сложил ладони рупором. — Ну я пошел. А то меня здесь ребята ждут.
Сергей обернулся к милиционеру, сказал улыбаясь- Куда спешишь, начальник? Или у тебя жена никогда не рожала?
— Харя бессовестная! — кричала сторожиха. — Надо порядки соблюдать.
Он хотел улыбнуться и ей, но вдруг вместе с молоденьким сержантом полетел вниз, в снег…
Сергей шел и улыбался, понимая, что вот опять Наташка помогает ему, вспоминаясь такой хорошей. И он нарочно все рисовал себе ее похудевшей, похорошевшей после родов, забывая, что надо, все время надо внимательно смотреть под ноги. Опомнился, когда увидел, как из-под ног начинает уходить толстый слой снега. Он отшатнулся назад, но было уже поздно — белоснежный покров осел, покрылся темными разводами. Сергей почувствовал, как вода заливает валенки. Стало жутко. Он рванулся из этой ловушки, упал, быстро вскочил и, утопая в набухшем снеге, хлюпая водой, которая успела набраться в валенки, выкарабкался на твердый наст. Промокшие валенки сразу затянулись ледяной коркой. Сергей с ужасом почувствовал, как. стынут пальцы рук: намокшие рукавицы тоже сковались ледяным панцирем.
VIII
Провонявшая горьким запахом перегоревшей соляры и едким дымом костров, на Красногорье опустилась еще одна ночь испытаний. Сгустившаяся темнота медленно наползала на поселок, на прибрежные гольцы, посеревшую ленту реки. Сквозь непроглядную дымку тускло высвечивались редкие огоньки общежитий. И если бы не Сполохи электросварки и прибиваемые к земле разлапистые языки костров, то можно было бы подумать, что люди сдались.
Оставшийся за Мартынова начальник комсомольского штаба стройки Антон Старостин, осунувшийся н почерневший, не обращая внимания на давно уже обмороженное лицо, носился от насосной к котельной и делал все возможное, чтобы вытащить поселок из навалившейся на него беды. Все больше и больше было обмороженных, редели костры на линии трубопровода. Некоторые, не выдержав непосильной нагрузки и страшного мороза, бросали работу и, едва волоча ноги, уходили в темноту, к общежитиям, где можно было снять задубевшую робу, сорвать с лица шерстяную маску и поспать у самодельного «козла». И если еще днем, завидев Антона, рабочие, в большинстве также же, как и он комсомольцы, улыбались ему, говорили что-то ободряющее, то теперь его встречали и провожали угрюмые взгляды, и ему казалось, что каждый хотел спросить: «Как могли вы допустить такое? Колыма — не Крым, все надо было предусмотреть».
Старостин один из первых пришел сюда, в эту глухую тайгу, зажатую сопками; четыре года назад его, практиканта-гидрогеолога, включили в состав комплексной экспедиции, которая должна была найти наиболее приемлемую площадку для строительства обогатительного комбината. Было предложено три варианта, но решили остановиться здесь, в Красногорье. Правда, тогда еще не было этого названия, да и пришло оно случайно: в летние закатные вечера, когда особенно хорошо смотрятся врезающиеся в поднебесье островерхие заснеженные сопки, подернутые красноватой дымкой, кто-то из геологов сказал: «Ребята, а горы-то красные!» Так и пошло — Красногорье. А затем была дипломная работа, после защиты которой Антону предложили завидное место в одном из научно- исследовательских институтов, но он отказался, напросившись сюда, на Колыму. Видно, прикипел сердцем к этой тайге, диким отрогам хребта, к этим лиственницам я карликовым березкам.
От реки, разрывая фарами темноту, пронеслась водовозка Сеньки Ежикова, пока что единственная надежда поселка. У костра, вокруг которого нахохлившейся кучкой грелись парни из бригады Лободова, Антон остановился, встал с подветренной стороны, вытянув руки к огню.
— Как дела, ребята?
Кто-то сказал глухо:
— Дела… как сажа бела. В одном месте греем — в другом схватывает.
— Во-во! А попробовали резать трубу и выбрасывать насквозь промороженное, так мастер нам такой хай устроил, что и вспомнить страшно: труб, мол, не хватит. Ты бы поговорил с ним, Антон. А то ведь мартышкин труд получается.
Старостин молча слушал монтажников, а думал о своем. Не давал покоя пропавший Жарков, на которого были все надежды. Если в ближайшие час-два не вернется, то придется отправлять бульдозер, хотя и неизвестно, сколько от протащится по снежному целяку. Но иного не оставалось…
— …я и спрашиваю, быть-то теперь как? — донесся до Старостина чей-то голос.
— Продолжайте резать трубу и стыковать новый водовод кусками, — сказал Антон. — Промороженное — выбрасывать!
— А если не хватит?
— Хватит. Жарков должен подвезти.
— Во! Совсем другой коленкор, — заулыбались монтажники. — А то морозь тут сопли понапрасну.
— А где бригадир? — спросил Антон.
— Отдохнуть мы его послали. Он ведь с первого часа на трубопроводе. Пусть поспит малость.
От монтажников Старостин медленно побрел к горловине реки. Там было самое страшное место: зажатая высокими сопками река превращалась в добротно сработанную аэродинамическую трубу, которая разгоняла поток холодного воздуха до 18–20 метров в секунду. И если на берегу было -60°, то там…
По всему трубопроводу яростно шипели сварочные аппараты. Развороченным, неспокойным муравейником копошились над перемерзшей магистралью люди. В шерстяных масках, натянутых на самые глаза, а то и просто замотанные полотенцами, чтобы не обмораживались лица, они были похожи на фантастических роботов. Наскоро резали трубы, стыковали новый водовод, мотали утеплитель, рубили новый короб. А мороз все давил и давил, словно поклялся во что бы то ни стало сломить этих «нахалов» с комсомольскими билетами, которые пришли сюда, чтобы отогреть вечную мерзлоту. Не выдерживал металл, хрупкими, словно стекло, становились железные детали машин, вставала техника. От страшного холода едва тянули сварочные аппараты. Но люди продолжали работать. Экстренное совещание комсомольского штаба стройки постановило: с линии трубопровода уходят только обмороженные, а также отработавшие без подмены двенадцать часов. Всех сбежавших объявлять дезертирами.
Антон постоял немного, потом направился к «пушке», около которой возился кто-то замотанный по самые глаза полотенцем. И, только подойдя вплотную, он узнал Петьку Романенко, совсем еще молоденького парнишку, который сразу же после десятилетки по собственной инициативе приехал на стройку и теперь ходил в учениках у монтажников.
Увидев Старостина, Петька виновато развел руками и приглушенно сказал из-под полотенца:
— Вот, никак, Антон. Не тянет, зараза, и все тут. А ребята никто не умеют.
— Звонарев где? — спросил Старостин, предчувствуя недоброе.
— Да, он, сволочь, еще засветло работу бросил, а вместе с собой и всю свою гвардию увел, — сказал кто-то за спиной.
Антон обернулся, узнал деда Афошу пожилого уже плотника, который двадцать лет колесил вместе с Мартыновым со стройки на стройку.
— Оно бы бес с ним, — продолжал дед Афоня, — если бы это плотник был, а то ведь сварщик. А Петька что… — кивнул он на Романенко. — Изо всех сил старается пацан, да уменья-то еще маловато. Поначалу кое-как варил трубы, а теперь вообще вся эта хреновина заглохла. Морозина-то вон какой, вот она и не тянет.
— Ясно. — Антон вдруг почувствовал, как тяжелой яростью начинает наливаться сознание, и, чтобы сдержаться, всей грудью вдохнул обжигающий воздух. От этого холодного «душа» вроде бы полегчало, Антон повернулся к виновато стоявшему Петьке, сказал: