Свет в ладонях

Ничего этого, повторим, Клайв Ортега не знал, да и почти никто не знал во всей столице. На следующее утро после того, как Джонатан и его подопечная устроились в подвальчике на Петушиной улице, до Клайва наконец дошли более внятные и достоверные сведения о том, что произошло во дворце. А произошло ни много ни мало – убийство целого ряда королевских приближённых, а также двух королевских лейб-гвардейцев. И обвинялся в этих злодействах не кто иной, как Джонатан ле-Брейдис, уже не лейтенант лейб-гвардии, так как он заочно был разжалован и приговорён к казни за измену, и кому-то во дворце очень не терпелось привести приговор в исполнение. С ле-Брейдисом, указывалось далее, также была сообщница, о которой не сообщали никаких подробностей, кроме описания, которому точь-в-точь соответствовала столь не понравившаяся Клайву девица. Имени её не называлось, лишь было сказано, что она наверняка попытается покинуть город с подложным паспортом, чему было приказано воспрепятствовать любым способом, включая расстрел на месте.

Когда Клайв услыхал обо всём этом, первым его побуждением было пойти в «Рыжего ежа» и как следует вдуть там рому с яблочной наливкой. Не от отчаяния, просто под наливку ему лучше думалось. Но даже безо всяких раздумий эта история весьма дурно пахла. Клайв Ортега знал Джонатана ле-Брейдиса лучше, чем кто был то ни было, и готов был поставить свою пару рейнготских пистолетов с рукоятками из слоновой кости, что Джонатан никогда в жизни не совершил бы ничего подобного. Да что там, мальчишка, может статься, вообще никого в жизни не убивал – он же никогда не служил в гарнизонах, не был в боевых вылазках, толком пороху не нюхал. У него просто кишка тонка была бы убить шесть человек – шесть человек, вашу мать, думал Клайв в изумлении, разглядывая бледное лицо спящего друга. И какое отношение к этой бойне имеет угрюмая девица, которую Джонатан, видимо, считал делом чести повсюду таскать с собой?

Клайв спросил его об этом, как только смог. Джонатан отказался отвечать, и это само по себе было настолько странно, что мигом сняло все вопросы. У них никогда не было тайн друг от друга, и раз Джонатан отказывался говорить, значит, на то и вправду была веская причина.

Поэтому Клайв решил оставить выяснение истины тем, кому до неё есть дело, и заняться тем, до чего было дело лично ему, – здоровьем и безопасностью своего друга.

А нужно было, ни много ни мало, найти способ вывезти обоих беглецов из города. Не раньше чем через какое-то время, конечно, когда Джонатан сможет хотя бы ходить, а в идеале – защищать свою даму. Потому что при всём желании Клайв не мог присоединиться к ним и помочь Джонатану за стенами столицы. Он был на службе и под присягой, и не мог дезертировать, потому что это сделало бы его изменником. Да Джонатан никогда и не попросил бы его о подобном, Клайв это знал.

Так что, пока Джонатан выздоравливал и набирался сил, его друг выискивал обходные пути. И было это дьявольски трудно, потому что Салланию окружала древняя крепостная стена, давно утратившая своё оборонительное значение, но сохранившаяся как дань истории и символ былого, утраченного, а с появлением источника люксия вновь обретённого могущества Шарми. В стене было множество ворот и проходов, через которые ежедневно проезжали повозки, кэбы и дилижансы, через большие Речные ворота проплывали лодки и баржи, а сразу за южной башней несколько десятилетий назад выстроили вокзал. Множество способов покинуть город – и ни одного подходящего, потому что со дня заварушки во дворце у всех выезжавших строго проверяли паспорта. Стало быть, надо было либо раздобыть фальшивый паспорт для Джонатана и его чопорной девицы, либо найти способ переправить их через стену в обход ворот. Второй вариант отсрочивал побег ещё на пару недель, потому что стена была хоть и ветхая, но высокая, и верь Клайв в бога, он бы сказал, что лишь одному богу ведомо, когда Джонатан сможет карабкаться по отвесным стенам. А много времени у них не было – в казармах поговаривали, что вот-вот отдадут приказ про массовые обыски, и начнут, вероятно, с трущоб. У Клайва была на примете ещё пара мест, где он мог бы спрятать своего злосчастного друга – но прятаться вечно нельзя, да и слишком рискованное это дело. Так что по-любому выходило, что надо им убираться из Саллании, и поскорее.

Вот только у Клайва, бесшабашного, но слишком разборчивого и принципиального парня, совсем не было знакомых, промышляющих подделкой документов. Даже у пронырливого Вуди не было таких знакомых – фальшивомонетчики, печатавшие поддельные бумаги и ассигнации, были птицами высокого полёта и не якшались с мелким воришкой, грабившим старьёвщиков. А даже если бы Клайв и вышел на кого-то из них, ни у него, ни у Джонатана всё равно не было денег.

Но он старался. Плохо заживавшая рана Джонатана давала время, хотя слухи о возможной облаве нервировали и подстёгивали не хуже хлыста. А ведь надо было ещё ходить на службу, пить с ребятами в трактирах, бегать к хорошеньким женщинам – словом, вести себя как обычно, чтобы не вызывать подозрений. Всё это весьма утомляло, и, не в силах злиться на своего друга, Клайв отводил душу, вовсю злясь на принцессу Женевьев.

ГЛАВА ПЯТАЯ,

в которой принцесса Женевьев познаёт мир

А что же принцесса Женевьев? До сих пор мы лишь вскользь упоминали её в нашем повествовании, выставляя более всего как причину бед и несчастий. Джонатан рисковал жизнью, спасая её от убийц, всё потерял, защищая её секрет, и получил серьёзную рану, столкнувшись на улице с одним из своих бывшим товарищей, лейб-гвардейцем, который узнал его и попытался задержать. Зря Джонатан спарывал с мундира лычки, выдававшие его звание, – он уже знал, что его ищут, и наивно надеялся, что такой ничтожной маскировки будет довольно. Расплатой за наивность стала пуля, прошившая ему бок. Он еле сумел спастись и, даже истекая кровью, бессознательно бежал прочь от гостиницы, где осталась принцесса, уводя преследование подальше, а оторвавшись наконец, понял, что оказался совсем недалеко от площади Справедливости и «Рыжего ежа», где пил и гулял ни о чём не подозревающий Клайв…

И всему виной она, она – наследная принцесса без короны, гонимая и преданная всеми, кроме одного неопытного мальчишки. Каково же было ей?

Женевьев Голлан, единственная дочь короля и наследница совсем ещё юной династии Голланов, взошедших на трон Шарми всего только тридцать лет назад, росла в изгнании. Матери она совсем не помнила и едва помнила отца, отправившего её за границу, когда ей только-только исполнилось шесть. За четырнадцать лет, прошедших с тех пор, ей трижды приходилось переезжать, всякий раз – весьма спешно, едва успевая собрать свой не так чтобы очень богатый скарб. Во всех путешествиях её неизменно сопровождали лишь две особы – Август ле-Бейл, её бессменный учитель и воспитатель, и камеристка по имени Клементина, ровесница Женевьев, приставленная к ней, когда им обеим было тринадцать, и не покидавшая свою госпожу до самого конца. Ле-Бейла свела в могилу чахотка за год до описываемых событий, а Клементина была со своей принцессой в спальне её отца и погибла от рук убийцы, заслонив собой принцессу – отчаянный, наивный, но мужественный шаг, выигравший Женевьев несколько драгоценных секунд и в итоге спасший ей жизнь. Она отдала долг памяти своей единственной и любимой подруге, взяв её имя. Когда Клайв Ортега спросил – не слишком любезно, что без удовольствия отметила Женевьев, – как сударыня изволит называться, она назвалась Клементиной.

Это имя было ей едва ли не дороже имени собственного отца. В сущности, отцом ей был Август ле-Бейл – отцом строгим, взыскательным, порою суровым даже, не позволяющим ей забыться и впасть в беспечность, но в то же время каждый день напоминающим ей снова и снова, что она – принцесса и будущая правительница Шарми. Август происходил из побочной ветви обнищавшего великого дома, то есть был знатен, но беден и забыт – подобно большинству отпрысков большинства великих домов. Ныне лишь три из них – Киллиан, Монлегюр и Дердай – сохранили былое влияние и, в сущности, единолично управляли Малым Советом, и единственной силой, хоть как-то ограничивающей их честолюбие, была власть короля. Власть эта, впрочем, тоже слабела, и ле-Бейл, убеждённый монархист, грезивший о восстановлении былого величия Шарми, старательно внушал своей воспитаннице идеи, которые, как он полагал, могли в будущем всё изменить. Женевьев получила прекрасное образование в духе новейших веяний, и к семнадцати годам уже твёрдо знала, кто она и что ей до'лжно сделать, вступив на трон. Но также она знала, что множество людей попытаются помешать ей осуществить задуманное. Она жила, ни в чём не зная нужды, но скрываясь каждый день и каждый час. Официально она была воспитанницей ле-Бейла, который также скрывался, под именем графа Рико. Это позволяло принцессе посещать балы и празднества в высшем свете, но подобных забав Женевьев не любила – у неё не было матери, которая могла бы научить её быть женщиной и привить столь естественное для женщины кокетство и желание нравиться. А единственная её подруга, тихая и немногословная Клементина, готова была часами выслушивать рассуждения принцессы об экономике, о налогах, о заседаниях Малого Совета и Народного Собрания и об открытии новых заводов, работающих на люксиевом топливе, – и даром что она ничего в этом не понимала, но слушательницей была благодарной. С Августом ле-Бейлом Женевьев училась внимать, с Клементиной – вещать. Но поскольку первый был радикалом, а вторая – бессловесной мышкой, к двадцати годам у наследной принцессы сложилась весьма своеобразная манера общения с людьми, лишь теперь явившая себя во всей красе.