Страница 4 из 13
– Я понимаю.
– Нет, в самом деле…
– Я в самом деле понимаю. Все мы государевы люди.
– Вот именно, – Домов вышел из кабинета, захлопнув за собой дверь.
Евгений Афанасьевич вернулся к столу, сел. Сжал лицо руками и тихо-тихо застонал.
Ну, вот и началось, подумал Евгений Афанасьевич. Вот и началось.
Прав был Дед, когда предупреждал, что приближаться к Власову – чревато. Корелин тогда очень аргументированно возразил, но и он, и Евграф Павлович прекрасно понимали, что не только интересная комбинация привлекает комиссара. Слишком сильным был соблазн. Исключительно сильным.
Евгений Афанасьевич не сразу поверил Всеволоду, когда тот рассказал о будущем предательстве генерала. Как тут можно было поверить? Нет, согласившись с тем, что Всеволод на самом деле каким-то образом попал из две тысячи одиннадцатого в сорок первый, можно было верить и во все остальное, но…
Андрей Андреевич Власов вышел из окружения. Мог бы не выйти, если бы хотел – искренне хотел – перейти на их сторону. Если и вправду идейный антибольшевик, то почему не воспользовался моментом?
Ведь сам рассказывал, как несколько раз разминулся с немцами буквально на секунду, на метры… От Киева до Орла – пешком. Да, в штатском, но ведь даже партбилет сохранил. Любой обыск – и здравствуйте, товарищ генерал-лейтенант… Нет, поправил себя Корелин, генерал-лейтенанта Власов получил после обороны Москвы.
Да это и неважно. Майор, лейтенант…
Евгений Афанасьевич снова прошелся по кабинету.
В январе, после получения ордена и повышения, Власов просто светился радостью, излучал эдакую спокойную уверенность. Все, все у него получилось. Все самое страшное уже позади. И безумный сорок первый – позади, и окружение, и страх, что, выйдя к своим, получит не новую армию, а пулю или двадцать пять лет в лагере… Все позади.
Разговор со Сталиным. Известность, слава…
Что еще нужно советскому военачальнику? Может, немного везения? Так ведь и тут повезло как никому.
Мог ведь попасть в Барвенковскую мясорубку, разделить ответственность за разгром, а то и стать козлом отпущения… Так ведь перевели на Волховский. Замом командующего. В самый последний момент выскочил.
Если бы не те слова Севки Залесского. О предательстве.
Вначале на них можно было не обращать внимания. Потом Талалихин совершил свой таран, как Севка и предсказывал. Потом седьмого декабря японцы раскатали Тихоокеанский флот США, как опять-таки предсказывал Залесский. Что следовало из этого? Нужно внимательно проанализировать те крохи, что мальчишка смог вспомнить о войне. Девятое мая сорок пятого? Пусть, хорошо, ничего особо важного из этой даты не вытащишь, а вот то, что союзники летом, самое позднее, сорок четвертого года высадятся в Нормандии, уже можно попытаться использовать в игре. В какой-нибудь игре…
Сталинград.
Залесский был уверен, что Паулюса пленят в Сталинграде. Зимой. В это они с Дедом тоже поверили не сразу. Чтобы генерал Паулюс (Севка упорно именовал его фельдмаршалом) смог попасть в Сталинград, немцам нужно было перемолоть соединения Тимошенко, пройти сотни километров от Харькова до Волги в условиях, когда и внезапности уже не было, и преимущество в танках, пехоте и артиллерии было у нас… Как поверить? Как можно проиграть при таком раскладе?
Нет, Евгений Афанасьевич, естественно, кое-какие меры принял. На него поглядывали как на безумца, а он усиливал свои группы на юге, насыщал Донбасс и Ростов-на-Дону агентурой.
Севка помнил немного, но то, что рассказал – было правдой. Оказывалось правдой, и нечего с этим было поделать. И, признав эту правду, следовало принять и то, что вот этот, уверенный в себе, сильный человек со звездами генерал-лейтенанта в петлицах, всего через несколько месяцев (недель? дней?) перейдет на сторону врага.
Как? Каким образом?
Рухнет весь Волховский фронт? Неважно, вот это как раз – неважно.
Важно то, что еще было время остановить Власова. Нет, не послать донос – никто бы не поверил в принципиальную возможность перехода такого человека к немцам. Доказательства? А не могло быть доказательств будущего предательства.
Евгений Афанасьевич думал-думал-думал, раз за разом перечитывал всю имеющуюся у него информацию на Власова. Искал уже не доказательства, нужен был повод, деза, способная подорвать доверие к генералу.
Он шел от Киева к Орлу два месяца? Попытаться запустить версию о том, что Власов сдался уже тогда, был завербован и переброшен через линию фронта. Эта идея, несмотря на все свое безумие, не выходила из головы у Корелина несколько дней. Еще Власова могли завербовать в Китае. Могли, но опять-таки на подозрениях его свалить в сорок втором было невозможно, а на тщательную разработку дезинформации и подготовку липовых доказательств времени уже не было.
А кроме того, ничего и нельзя было делать. Продолжая прикидывать варианты, Евгений Афанасьевич ни на секунду не забывал, что на самом деле он ничего и не может изменить. Или все его действия только подтолкнут Власова к предательству. Ведь он уже перешел к немцам. В прошлом Севки Залесского он был командующим Русской Освободительной армией. Был. И…
Разговаривая с Власовым, Корелин все время думал о своем пистолете, лежавшем в кармане кожаного плаща. Одно движение руки. И все. Все.
Пистолет заклинит? Или все-таки получится изменить историю?
Когда пришла информация, что Власова отправили в составе комиссии штаба фронта во Вторую ударную, стало понятно, что оттуда он не вернется. Заболел командующий, Власов имел опыт боев в окружении – вот и все. Все очень просто.
Он наверняка не собирался сдаться в плен. Он хотел еще раз провернуть тот же сценарий, что и под Киевом. Уйти в гражданском, но с документами. С минимальным числом попутчиков, чтобы не привлекать внимания.
Но у него это получиться не могло. Не могло.
Это под Киевом он был одним из многих генерал-майоров, погибших или попавших в плен. А летом сорок второго он был спасителем Москвы, сталинским полководцем. Власов уже успел сжиться с чувством своей значимости, с осознанием своего высокого предназначения. И кроме того, его искали. Наши искали и немцы искали.
И не исключено, что уже в одиночестве, в немецком тылу, Власов решил не выходить к своим. Может, даже сам не понял, но решение принял. Здесь он всего лишь один из генералов. А там, у немцев, фигура, с которой они вынуждены будут считаться. Потому что он спаситель Москвы и сталинский полководец. Для немцев – просто находка. Если даже он перешел к немцам, то шансов у большевиков не осталось…
Евгений Афанасьевич остановился у открытого окна, глубоко вдохнул.
Дневная жара уже спала, из сада тянуло влажной свежестью.
Наверное, он сделал все, что мог. Не в случае с Власовым, а в своей жизни.
Никогда не было еще у Корелина такого ощущения.
Все.
Он надорвался, пытаясь сдвинуть махину времени. И дальше будет только хуже. Сегодняшний визит старого недруга – это предупреждение. Попытка раскачать, заставить суетиться и делать ошибки.
Теперь осталось только довести последнюю операцию до финиша, самому забить этот гол не получится, но вывести на удар кого-то другого – очень даже можно. Вывести кого-то на удар, а кого-то из-под удара вывести.
Севку, например.
Ведь не только по поводу Власова к нему приезжал Домов. Он напомнил о сыне. Задавал вопросы о Всеволоде Залесском. Это здесь, в кабинете, было легко сослаться на секретность, а при серьезном разговоре такой финт не пройдет. Нужно будет что-то придумать, подготовить внятную и правдоподобную легенду появления Севки… И это значило, что все пришлось бы делать быстро и самому. Надежных людей у Корелина не осталось. Слишком много новеньких в окружении. Слишком много новеньких…
В общем, игра переходит в эндшпиль. И дай бог, чтобы не в цугцванг.
Нужно было предупредить Всеволода и Костю. Но это от Корелина сейчас не зависело. Если лейтенанты выйдут на связь, то шанс – исчезающе маленький шанс на спасение – у них есть.