Страница 15 из 47
— Продадим его… На двоих…
— Ты нашел, ты и сдавай.
— За десятую настоящей цены?
— Может, и за сотую. Тебе-то что за дело? Разве ты здесь обнаружил алмазы? Ты, что ли, трубку россыпи разведал? Город построил, фабрики? Или ты в карьере, в вечной мерзлоте копался? Кайлом породу дробил?.. Вот с этой грани он особо хорош, чертяка. Правда? — И, не дожидаясь ответа, Трофим скучным голосом продолжил: — Может, ты на свои деньги сюда прилетел? Опять нет.
— Давай алмаз.
— На.
— Коробочку.
— Пожалуйста, — и Трофим рассмеялся.
— Ты чего?
— Вспомнил одну историю. Еще в прошлом веке где-то в здешних краях купец у местных алмаз за полушку купил, а продал за огромные деньги. Так ты на него сейчас похож.
Завернув камень в тряпицу, Попов положил его в коробок, сунул в холщовый кармашек, намертво пришитый к ватнику, и заколол булавкой.
— Специально карман пришил? Большой карман-то!
— Видишь, пригодился…
— Сейф ходячий, — усмехнулся Трофим. — Потешься камушком.
— Трош, давай подадимся в Россию. Там и продадим камень. За полную цену. А? — вкрадчиво спросил Попов.
— Сибиряк… «В Россию»… В Москву, что ль?
— Хотя бы. Деньги — пополам. Деньжищи-то какие? Мать подлечишь. Сам устроишься лучше не надо. Зарплата за десять лет вперед.
— Вот спасибо, дорогой. Благодетель! — откровенно издевался Трошка.
— Не с руки одному. Обманут. Ограбят. Не смейся. Я всерьез тебе говорю.
— Боишься — ограбят. Ай, бедный, ворованное отберут. Приз за находку тебя не устраивает?
— Приз… Для государства этот камушек — тьфу.
— Да ведь государство — это я, ты, он…
— Магомет, Наполеон, — отмахнулся Попов.
— Ты — камушек, я — шайбочку, он — гвоздик… И каждый — в норку, в норку.
— Мы делаем больше, чем сможем унести.
— Обрадовался! — Зная вздорный Сашкин характер, когда до самого краешка, до капли на донышке мысленных действий нельзя было ручаться, шутит Попов или говорит всерьез, Трофим никак не мог относиться взаправду к Сашкиным словам. — Мало тебя помполит гонял.
— Наука наукой, государство государством, а я — это я. Мною материальный интерес движет. Знаешь, если клок сена перед мордой лошади на удочке подвесить… Она идет за ним, дура. Но травинка, другая ей все ж перепадает. Она довольна!
— Проголодался я от разговоров с тобой, — рассмеялся Трофим. — На ключик за водой схожу. Чайку попьем. Может, блажь твоя и пройдет.
Он пошел по пружинящей под ногами хвое. Ему все больше не нравилось лицо Сашки. В голову пришла неприятная мысль, что Попов, может, и не шутит вовсе. Но Лазарев тут же оборвал себя:
«Сашка дурака валяет — ему не впервой. Таков уж характер вздорный. А ты-то, Трофим, чего разволновался? Думаешь, Сашка всерьез забарахлил. Ерунда. Однако разыграть его стоило бы. Ох, стоило бы! Только как? Ну да что-нибудь придумаю».
Насвистывая мелодию «Не плачь, девчонка, пройдут дожди», Трофим бодро шагал к ключу. Но рассуждения о характере Попова не развеяли окончательно его сомнений. Не очень-то походило его поведение на простое зубоскальство. И алмаз был настоящим. Трофим попробовал его грань на оконном стекле — настоящий алмаз.
«Может быть, про письмо Акима Жихарева напомнить Сашке?» — подумал Лазарев.
Незадолго до демобилизации они увидели в газете очерк о нем и фотографию. Неделю сочиняли ему послание о своем желании попробовать «на зубок» таежную романтику. Ответил Жихарев быстро, и часть его письма врезалась в память Трофима: «Приезжайте, если хотите узнать, что стоите вы хотя бы в переводе на тонно-километры. Сколько осилите? Говорят еще про север, будто рубли здесь длиннее обыкновенных… Да, рубли у нас длинные: пока от одного его краешка до другого доберешься, жизнь может оказаться короче. Что до алых там парусов, бригантин, то подобная романтика у многих быстро выходит потом.
Не обижайтесь, но если вы работу не любите, вам здесь делать нечего. Я ведь напрямки. Потому что, кроме работы, в жизни любить нечего. Сами понимаете — я про дело, не про людей. И то — плохих у нас не держат, и им держаться не за что. Не пойму, кстати, я одного: зачем это работу, словно касторку, сиропом романтики приправляют? А труд, нормальный для человека труд, уж не хлеб, не штаны, не тепло в доме?
Любишь дело — ищи место, где показать себя в нем. Вот и вся «романтика». А Джек Лондона я не люблю. В его романтику, как в омут, бросаются либо с отчаяния, либо с жиру…»
«Но если Сашка всерьез задумал натворить с собой недоброе? Он бывает упрям, нахален, прет, как танк… — размышлял Лазарев. — Да что я, в конце концов, верить — не верить! Проверить надо. Тогда все станет ясно. Можно? Проще простого…»
Трофим набрал кристальной воды в ключе и не торопясь вернулся к костру. Попов сидел, нахохлившись, точно его знобило. Однако пара копалят, обмазанных глиной, были уже закопаны под костром.
— Полежу я… — сказал Сашка. — Пока копаленок поспеет.
— Покурю чуток — и за тобой вдогонку, — кивнул Трофим. Но Лазарев и не подумал идти отдыхать и, выкурив папиросу, прошел в избенку. У него было много дел. Сашка похрапывал на нарах.
8
Бортмеханик, злой, лежал на пахнущей прелью хвое, уткнувшись лицом в согнутый локоть. Ему сдавалось, что он после всего происшедшего ни о чем не думал, но на самом деле мысли его, словно игла на заезженной пластинке, совершив оборот, возвращались на круги своя. Он опять и опять с одинаковой силой, трепетом и радостью, что остался в живых, переживал приключившуюся с ними беду.
Когда инспектор Малинка подцепил из реки за порогом бездыханное тело беглеца, повиснув на трапе и страховочной веревке, летчик скорее потянул к берегу. Пожалуй, именно тогда они совершили единственную грубую ошибку — не втащили на борт инспектора и спасенного. Но было ли это действительно ошибкой? До берега оставалось метров двести — секунды полета. Втягивая же старшего лейтенанта в кабину, они лишь осложнили бы его положение. Рука-то у Малинки не из железа, не карабин страховочного пояса монтажника-верхолаза. А он держал на весу по меньшей мере центнер: пусть и небольшого на вид парня, но в намокшем ватнике и одежде, в болотных сапогах, с рюкзаком на спине. Второй рукой инспектор вцепился в деревянную перекладину веревочного трапа. Так он и висел боком.
Однако берега реки высоко подтопило темной водой. Галечные косы, песчаные забереги скрылись. Найти место для посадки или хоть сухой краешек земли, не закрытый рослым пойменным лесом, оказалось совсем не легко.
С этого все и началось. Когда инспектор бросился спасать беглеца, никто о приземлении не думал. Спасти человека, свалившегося за речной порог, в тот момент стало самым главным, самым важным делом их жизни.
Отчаявшись отыскать площадку, пилот решил перелететь пойменную тайгу. Деревья здесь росли такие высокие, что опустить на землю двух человек, висевших на конце трапа, очень рискованно, винт крошки вертолета мог зацепить за ветви.
Но тут рука Малинки, державшая ступеньку трапа, сорвалась. То ли он устал, то ли хотел половчее схватиться и не рассчитал своих сил. Теперь двое повисли на страховочной веревке. Пилот, который видел все, решил: «Будь что будет!» И начал резко снижаться к первой попавшейся ему на глаза крошечной прогалине. Может быть, если бы не такая его поспешность на спуске, винт стабилизатора и не наткнулся на вершинку, не разлетелся бы вдребезги.
«Может быть», «если бы» — слова-то какие жалкие!» — проговорил про себя бортмеханик.
Ну а когда от стабилизатора не осталось ни рожек, ни ножек, вертолет, удерживаемый в воздухе несущим, начал по инерции вращаться всем корпусом вслед за винтом. Здесь ни при чем ни опыт, ни мастерство летчика. В дело вступили неумолимые законы физики. Все, что мог сделать пилот — снизиться еще, опустить на землю бедолаг-пассажиров и пролететь чуть дальше, чтоб не придавить их корпусом машины, терпящей катастрофу, — он сделал.