Страница 32 из 45
– А Олафа Редвина убили? – Она кивнула. Он хотел было спросить: «Так почему вы мне об этом не сказали?..», но удержался, чтобы не показаться глупым. – Откуда вам это известно?
– Я его очень хорошо знала. Это не… он бы… он бы никогда не покончил жизнь самоубийством. Не… не в такой момент.
К двери в бар подошел мужчина, заглянул внутрь, помешкал, как бы сомневаясь, не рано ли еще пить, пошел дальше. Здоровый, сильный, аккуратный молодой человек. Шон пожалел, что он здесь. Пожалел, что вообще когда-либо слышал про Олафа Редвина. Зажав между ног облезлый портфель, он пытался обдумать создавшееся положение.
– Вы его хорошо знали?
Она отвернулась.
– Очень хорошо.
Быть может, подумал Шон, она была знакома с Редвином по Норвегии. Нет, слишком молода. Ева будто прочла его мысли.
– Год назад Олаф предложил мне стать его ассистенткой: мои родители норвежцы, так что мы с ним оба говорим по-норвежски. Дома у него не ладилось, – медленно произнесла она, вспоминая. – Олаф мечтал уехать отсюда, поселиться на ферме где-нибудь в горах Норвегии…
– С вами?
Она по-прежнему сидела отвернувшись. Но сейчас посмотрела на Шона, слегка покраснела, чуть нахмурилась.
– Может быть.
– Извините, – сказал Шон. – Я видел, как вы вчера плакали.
Она кивнула.
– Многие его не любили. Но они плохо знали Олафа. Он… проявлял себя не с лучшей стороны в общении с людьми. Иногда давал волю раздражению, объяснявшемуся его разочарованием.
– Почему его убили?
– Он написал донесение. Собирался послать его…
– Майору Кортни?
Она с облегчением кивнула, будто в первый раз окончательно поверила, что Шон из числа друзей.
– Что случилось с этим донесением?
– Я его спрятала, – прошептала Ева. – Правда, второй экземпляр. Первый забрали они.
– Вы его читали?
Она снова кивнула.
– Но не все поняла.
– Вам повезло, что вас не тронули.
– Знаю. Но мне это, в общем, безразлично. Просто страшно, не более того.
– Вы, наверно, любили его?
– Я до сих пор люблю Олафа. Никогда в жизни не буду так любить.
– Как же он оказался впутанным в эту историю?
– Они завербовали его. Это сделал Обри. Они одинаково мыслили с Олафом. – Ева невесело усмехнулась. Во время всего разговора она смотрела не на Шона, а вправо, в пустоту, словно далеко-далеко что-то видела: Олафа Редвина, ферму в горах Норвегии. – По крайней мере он так считал. У Олафа ведь были весьма странные взгляды.
– Какие? – Интересно, что эта женщина нашла в сорокасемилетнем, разочаровавшемся Олафе Редвине, человеке с весьма странными взглядами, почему полюбила его. Не будь ей страшно, ее лицо, наверное, выглядело бы бесконечно спокойным, как у мадонны. Гладкие плечи, великолепная грудь, шея, широкие скулы. Страх в земных глазах Евы был как тень, мелькающая в глубоком тихом озере. – Какого рода взгляды? – Мысли Шона были наполовину заняты сейчас недавно вошедшим в бар молодым человеком, который посмотрел на них, и другим молодым здоровяком, пытавшимся рассказать ему об Иисусе Христе. Все в порядке. До такого никто не может додуматься. Но разве подобные торговцы словом господним не работают парами, не таскают с собой саквояжи с рекламными листками и журналами?
– Он ненавидел практически все в современной Англии. Думаю иногда, он ненавидел вообще все, что было после эпохи саг. Он часто мечтал о чистке, о Gotterdammerung[16]. Но дальше красивых слов дело не шло. Это никому ничем не грозило. Даже его жене. – Ее губы сжались, из глаз исчез испуг. В них читалась теперь безграничная затаенная жесткость, безликая и страшная, как ледник. – У его жены тоже весьма странные взгляды. – Ева Ланд улыбнулась, пожала красивыми гладкими плечами, прикрытыми вышитой крестьянской блузкой. – Ее отец служил старшим сержантом в английской армии в Индии. Она изображает его полковником. Она и мать Олафа только и занимаются тем, что хвастают друг перед другом своими семьями. По-моему, каждая из них довела другую до сумасшествия.
– Тяжело ему приходилось с ними. – Интересно, подумал Шон, говорит ли она правду. И всю ли до конца. Похоже, кое о чем Ева Ланд только догадывается.
– Вы ирландец? – Шон кивнул. – Католик? – Он помешкал, но Ева Ланд даже не смотрела на него. – Думаете, я увела его от жены, лишила ума и совести? Впрочем, ваши суждения меня не интересуют.
– Я не высказывал никаких суждений.
– Он был поэтом, которого душили, калечили. Жизнь изломала его, деформировала, как дерево, заваленное камнями. Но даже на таком дереве появляются зеленые листья. Даже его искривленный ствол прекрасен. Если бы Олаф жил со мной, он написал бы все, что хотел. Странные, жуткие вещи, которые бы показали, что все эти годы страданий имели смысл. Жизнь с женой и матерью опустошила его, убила в нем желание жить.
Он вспомнил дом в псевдоякобитском стиле, царящее в нем безумие.
– Я не высказывал никаких суждений.
– Это не имеет значения. Они называли его фашистом. Как и Гамсуна. Их не устраивает, если у человека есть своя точка зрения, если он личность. Если он не верит в толпу. Они не в состоянии вообразить, что каждый может стать великим. Они этого не допустят. Олаф писал. Но его не печатали. Никто никогда не говорил, что это плохо, просто не соответствует эпохе. Черт бы побрал эту эпоху!
Она заплакала. Бармен незаметно с любопытством поглядывал на них. За соседним столиком пара обсуждала свой предстоящий отдых на Мальорке. Женщина искоса посматривала на Еву.
– Может быть, перейдем в другое место? – спросил Шон. – Я бы хотел о многом вас расспросить.
– Хорошо.
– Где вы спрятали донесение?
– У себя в квартире.
Он так и застыл на стуле.
– Но это же… столь очевидно.
– Тогда не ходите со мной. – Она обладала пугающей способностью читать его мысли. – Если вы мне не доверяете. Сейчас я почти уже не боюсь. Что они могут мне сделать?
– Что угодно.
– Знаю, – вздохнула она. Взяла недопитый стакан, снова поставила на столик. – Человек продолжает жить, хочет жить. Не знаю, правда, зачем.
– Жаль, что я не был с ним знаком. Он нравился майору Кортни.
– Он не был фашистом. Олаф не торговал никакими идеями. Он был индивидуалистом. Он мечтал, что наступит день, когда индивидуалисты смогут… занять свое место в мире.
– Посмотрите, в какой компании он оказался с такими взглядами.
– Олаф не был хитрым. Мудрым и добрым – да. И разочаровавшимся. У Вайнинга прекрасно подвешен язык, он умеет убеждать собеседников. К тому же оба они ненавидели одно и то же. Олаф, правда, не понимал, что по разным причинам. – Она встала. – Пойдемте?
– Да, – согласился он, поднял портфель, почувствовал его тяжесть. Он никуда не хотел идти, но ничего другого сказать не мог и не мог иначе поступить. Они вышли из бара. Двое-трое мужчин посмотрели на Еву, но не более чем с естественным интересом. Молодого здоровяка нигде не было видно. Не похоже, чтобы кто-то из присутствующих следил за ними. Тем не менее Шон чувствовал, что за ними следят.
– Знаете, это может очень плохо для вас кончиться!
– Мне надоело всего бояться, – пожала плечами Ева.
«А мне надоело быть героем», – хотел он сказать ей, но вряд ли она поняла бы. Шону хотелось бы, чтобы все было проще. Они вышли в летний вечер; сумерки еще не надвинулись, просто стало прохладнее. Пропустив два такси, они сели в третье. С другой стороны, какая разница? Свинья ты, если заставляешь ее идти на это, подумал он. И тебя убьют, и ее, а майор об этом и не узнает. Подумает, что ты уехал в Италию. Интересно, как они все организуют?
…Одного человека нашли в шкафу, полуголого, связанного и задушенного чулком. Никто даже не почесался, когда убийцу так и не поймали. А это было запланировано. Шон знал всех участников этой истории и жалел погибшего. Тот всего-навсего попытался дважды продать одну и ту же информацию – англичанам и французам. В конце-то концов, ведь они были союзники. Но слишком важной оказалась информация.
16
Гибели богов (нем.).